***
Адаму шесть. И, как второклассник своей предподготовительной школы, он знает всё. Может перечислить все виды змей, живущих на территории Англии, посчитать до ста, ни разу не подсмотрев на пальцы, и самостоятельно достать спрятанные Азирафелем конфеты. А ещё — жениться на Дейдре из соседней группы, потому что у неё тоже нетрадиционная семья. Слово «нетрадиционный» он приносит с собой на хвосте как сорока и долго носит его в себе, рассматривая Кроули и Азирафеля поочерёдно со всех доступных углов и решая для себя что-то важное с той же глубокой задумчивостью, с которой Кроули выбирает Адаму детские йогурты по пятницам в супермаркетах. Азирафель находит это очень закономерным. Сам Кроули, конечно же, нет. А слово растёт. И, внепланово забирая Адама вечером с занятий, Азирафель слышит, как преподавательница мисс Янг относится к таким семьям. Адам тоже слышит, а потом спрашивает, почему же это так плохо, если нетрадиционный — это всего-то непохожий на остальных. Азирафель в ответ сдавленно улыбается, костерит Кроули, которому вздумалось уехать по делам в самый неподходящий момент. И пока того же Кроули в промозглой Шотландии разбирает икота, неуверенно предполагает, что дело, наверное, в отсутствии зарегистрированного брака. В чём же ещё, если двое довольно-таки представительных мужчин вполне себе могут опекать шестилетнего мальчика? А шестилетний — это уже почти взрослый. Так, по крайней мере, думает Адам. И, придя к своим заключениям, уверенно утверждает, что тогда они обязательно должны пожениться, и он честно-честно не будет против. Азирафель физически чувствует, как краснеет. И краснеет ещё больше, когда Кроули возвращается, привозя с собой запах бушующего моря, отвесных скал и вековой сырости вместе с бутылочкой Château Mouton-Rothschild и барашком от самого Сальвадора Дали. Вместо объяснительных слов они пьют французское вино, обсуждая всё, что только можно обсудить, слегка захмелев. Но, когда на часах переваливает за полночь, а ребёнок, намаявшись за день, спит у себя, они по какому-то негласному соглашению подливают себе ещё и покрепче. Когда мысли уже путаются, но тело ещё не ведёт от любого прикосновения, Азирафель рассеяно роняет, что Адама дразнят в школе из-за их нетрадиционной семьи и что им с этим нужно, наверное, что-нибудь сделать. — Я понимаю, что традиционного в нас и без того мало и в этом все мы, но, возможно, нам следует расписаться и повысить этот уровень привычного… Кроули перебивает Азирафеля тем, что открыто смеётся ему в лицо, а потом останавливающе перехватывает его за руку, когда сам Азирафель, чувствующий себя задетым, пытается отодвинуться в своём кресле прочь. На снисходительное «ничего ты в этом мире не знаешь, ангел» Азирафель отвечает, что знает цитату, и Кроули смеётся ещё громче, не выпуская его руки. — Глупый ангел, Адама будут дразнить, пока один из нас не наденет на улицу юбку и не отрастит себе грудь. И я даже не уверен, что перестанут, с учётом-то нынешних прогрессивных тенденций. — Кроули огорчённо кривит свои тонкие губы и ловким движением головы скидывает очки на кончик носа, заставляя Азирафеля дёрнуться вперёд и подхватить их свободной рукой. В глазах Кроули нет ничего, кроме странной задумчивости и потерянности. Даже когда он салютует своим бокалом, лихо бросая полуобещание в воздух («но, если для тебя это так важно, я готов поспособствовать легализации однополых браков хоть сегодня!») и снова смеясь, когда Азирафель неуверенно кивает ему в ответ. Он слишком в себе и своих мыслях, чтобы понять, с чем соглашается. И Кроули, зная это, терпеливо ждёт. Порой Азирафелю кажется, что Кроули делает это уже слишком долго. — Это связано с тем, что я гомик-южанин, да? Кроули кивает, потом снова и снова. Залпом осушает бокал и кивком просит подлить ещё. — Да, ангел. Ты — гомик-южанин, я — просто гомик, а Адам, мать его, Антихрист, и это — традиционнее некуда. Допивая свой, Азирафель смеётся. Потому что Кроули, превративший всё в тост, удивительно неподражаем. На прощание Азирафель повторяет, что Адам не против, а Кроули серьёзно спрашивает, не против ли он. И то, что Азирафель соглашается, уже не кажется ему чем-то удивительным. Как и то, что Кроули в ответ пьяно и молча целует его в щеку. — Мы же друзья, Энтони. И это так хорошо, что Азирафель не хочет, чтобы что-то менялось. Но ещё хочет хоть немножечко протрезветь.***
Адаму семь. И его популярность в классе неудержимо растёт. Детям в Адаме нравится всё, от его шуток и затейливых игр, после которых хочется смеяться не останавливаясь, и до новенького сенсорного телефона с кучей всяких стрелялок и бегалок, в которые могут поиграть все, кто попросит. Адам никогда не жадничает, не жалуется и не грубит. Приносит в школу конфеты, книжки с картинками и столько интересных историй, что даже мисс Янг не всегда может отличить правду от невинного детского вымысла. А ещё — много знает, живёт в книжном магазине и под взрослую музыку уезжает из школы на переднем сиденье дорогого автомобиля. И это не говоря уже о тех десяти дополнительных баллах к детской восторженности, когда по воскресеньям магазинчик в Сохо закрыт на робинзонаду. Адам и его друзья сооружают из книг крепости и замки, вешают простыни на перила лестниц, как флаги пиратских кораблей, раскрашивают лица на манер индейцев и ищут сокровища в тёмных углах. В такие моменты Азирафель старается не смотреть и не слушать, как трещит тихий мир, который он сам же и выстроил, и молча тянется к Кроули за добавкой чего-нибудь покрепче. И Кроули всегда подливает, лениво следя за тем, чтобы шайка малолетних разбойников не перебила ненароком стёкла, и пряча задорный блеск своих глаз за солнечными очками. «Паршсиветс» Адам всё равно уже знает, что в нужный час игра оживится приходом исполинского огнедышащего дракона, морского чудовища или рассерженного взрослого, который, по-змеиному шипя и угрожая расправами, будет гонять хохочущую детвору по дому, не особо стараясь поймать кого-либо из них. Детям нравится Адам, даже когда «Громила» Колин из соседнего класса всем говорит, что Адам — приёмный. Адам в ответ лишь пожимает плечами, а остальным до того и вовсе нет дела: ведь кому какая разница, если на школьный спектакль по случаю праздников он никогда не приходит один? Семь — это почти восемь, и мисс Янг говорит, что в таком случае семилетки знают уже почти всё. Адам вот, например, знает, что у него три отца. И знает, что на Хэллоуин хочет быть похожим на одного из них. Но когда он говорит об этом за завтраком, то совершенно не уточняет, на кого именно, потому что для Адама всё очевидно как солнце. Азирафель же от неожиданности впадает в панику, потому что сразу думает про Сатану. И его категоричное «нет», подчёркнутое резким стуком от соприкосновения тарелки со столешницей, стирает с лица Адама не только улыбку, но и желание вообще куда-то идти. Обиженно доедая овсянку, Адам с Азирафелем больше не разговаривает и, насупившись, думает, что один его папа — точно дурак. Глядя на расстроенного ребёнка, Азирафель молча клеймит дураком именно Кроули, вздумавшего когда-то рассказать Адаму правду. Тридцать первого октября Кроули, бегающий по эфирно-оккультным делам за двоих, молча называет дураком Сатану, потому что отсутствие выходных по праздникам мог придумать только бездетный рогатый скотина. Уже вечером, когда все второклассники счастливо наряжаются в свои костюмы волшебников, супергероев и привидений, Азирафель примирительно просит Адама объяснить его выбор. Потому что все наставления («каждый из нас индивидуален, Адам!») и отрицания («ты не должен походить на него!») рассыпаются, стоит только ему расплакаться. Потому что Азирафель искренне не понимает, что же пошло не так. Адам тоже не понимает, поэтому Азирафель слушает почти истерику о том, как же здорово быть таким модным, водить классную машину и быть огромной змеёй, которая может в один присест съесть гадкого «Громилу» Колина. И что Адам тоже хочет себе крутые очки, стильный пиджак и собственный сад, на который можно кричать, если он не растёт. — И волосы! Рыжий — это офигенно! Рыжий — это определённо офигенно. И Азирафель просто набирает Кроули, чтобы сказать ему это, попутно отправив за краской на обратном пути. И пока Кроули во весь голос матерится в трубку, а Адам недоверчиво косится, Азирафель понимает, что поспешным дураком порой оказывается всё-таки он. За конфетами они выходят втроём уже поздно вечером, когда по-хорошему Адам уже должен готовиться спать. Но завтра выходные, на улице ещё встречаются дети, и Адам уверенно вышагивает вперёд в своих новых чёрных ботинках с заострёнными носками, постоянно поправляя сползающие с носа очки и придерживая одной рукой тяжёлого питона, кольцами свернувшегося на его плечах, — Кроули соглашается пойти с ними только при условии, что ему не придётся сделать и шага самостоятельно. Азирафель, следуя чуть позади, надеется, что никто всё же не осмелится дёрнуть его за крыло или протянуть руку к голодной антрацитовой змеюке. И, поглядывая в сторону маленького чертёнка, сверкающего временно рыжей макушкой в свете уличных фонарей, хочет, чтобы из двух зол Адам всё же походил именно на Кроули, который оказался удивительно человечен в своём смятении, когда детские руки обнимали его за пояс, а сам ребёнок уверенно твердил «я хочу!». А о том, что Кроули в этом десятилетии кажется немного иным, несколько незнакомым, Азирафель старается не думать.***
Адаму восемь. И он делает свои первые пробы в писательстве и самостоятельном вождении. И даже несмотря на то, что получившийся рассказик до смешного мал, а с четырёхколёсного велосипеда Адам умудрился свалиться прямо в огромную лужу, сбив при этом несколько цветочных горшков возле соседского магазина, Азирафель чувствует себя гордым родителем, чьё чадо стремится к развитию. Кроули на подобное заявление оказывается более конкретным, сравнивая всё это дело с трудягой-садовником и долгожданными плодами какой-нибудь яблони. Адам им в ответ радостно скалится своей щербатой улыбкой и ловко запрыгивает обратно на сиденье, игнорируя разодранные коленки. За горшки они втроём извиняются, старательно делая вид, что никто из них не при чём. И Азирафель, провожаемый двумя цепкими взглядами, даже задерживается, чтобы заплатить за нанесённый ущерб. Но, стоит только двум макушкам скрыться за поворотом, он без тени сожаления просто щёлкает пальцами. В Сент-Джеймсский парк они приходят по субботам и застревают там порой на несколько часов, в течение которых все близплавающие утки старательно наедаются от пуза. Адам кидает им корочки хлеба, багетные мякиши и, когда никто не смотрит, оставшиеся крошки чипсов, пока Кроули обменивается с Азирафелем последними небесно-адскими новостями. Поговорить о делах они могут и дома на самом-то деле, но Адам слишком любопытен, и выборочно подчищать ему память с годами становится всё труднее. Достаточно и того, что он уже знает. Поэтому теперь они терпеливо ждут, пока Адам потеряет интерес к их рутинным разговорам и убежит к растолстевшим ленивым уткам и не менее толстым и ленивым белкам, готовым за орешками залезть прямо в карманы детской ветровки. Адаму восемь. Как большой мальчик, он любит фантастические истории и серьёзные разговоры о важных вещах. Как вечный ребёнок — сладкую вату и безраздельное родительское внимание. Кроули всё ещё подхватывает его на руки, хоть и ворчит, что Адам уже слишком тяжёлый и взрослый для этого. А Азирафель приходит вечером почитать сказки разными голосами, пока не сморит Адама своими убаюкивающими интонациями. Восемь. Это два и ещё чуть-чуть от половины всей его отмеренной жизни. И благо, что возраст не является эквивалентом детского роста. Потому что на дорожках Сент-Джеймсского парка Адам всегда хватает их за руки и задорно подпрыгивает, моментально повисая в воздухе из-за того, что Кроули и Азирафель, приподняв над землёй, начинают его раскачивать. Когда спустя двадцать минут у Азирафеля отваливается рука, Кроули шутливо зовёт его слабаком, а потом на троих покупает мороженное. Два ванильных рожка и клубничный фруктовый лёд. Когда у торговца заканчивается сладкая вата, Кроули втихую чудесит Адаму целых три. Когда Адам потом пытается сам повторить это дома, розовая сладкая паутина падает с неба добрые полчаса, пока Азирафель не получает с Небес маленькую записку с выговором. В магазине игрушек милая продавщица, заворачивая радиоуправляемую машинку в подарочную бумагу, заговорщически говорит Азирафелю о том, что это очень очаровательно, когда «ваш муж не может от вас и на секунду глаз оторвать!» И Азирафель её уже даже не поправляет. Потому что каждый раз, когда он говорит, что они не женаты, а просто воспитывают вместе ребёнка, все сочувственно ему улыбаются, а некоторые даже стараются приободрить. Хотя однажды один весьма смелый молодой человек в ответ воодушевлённо просит у подошедшего Кроули номер. Небрежно брошенное тогда «я занят» почему-то разбивает и Азирафелево сердце тоже. А эта милая девушка продолжает щебетать и со знанием дела утверждает Азирафелю, что Кроули явно в него влюблён и что это всё, конечно, не её дело, но счастливые супружеские пары — всегда что-то удивительное. Единственное, с чем согласен Азирафель, что это всё действительно не её дело. Но Кроули правда смотрит, хоть за его очками этого и не видно. Просто Азирафель знает, что смотрит, почти сверлит немигающим змеиным взглядом, односложно и при этом по существу отвечая на вопросы стоящего рядом Адама. Так было и раньше, год назад, век назад, даже тысячелетие. Кроули всегда смотрит. И это же Кроули, извечный Кроули, который спасает книги, приглашает на ужин и растит с ним ребёнка, что способен покорить мир. Кроули, который пьяно целует его на прощание в щёку и идёт на праздник в истинном облике, безоговорочно доверяя сохранность своей жизни. Чёртов Кроули, который!.. Азирафель краснеет не только от ситуации, но и от её осознания. Те тёплые, в какой-то мере нежные и трепетные чувства, что он испытывает от постоянных встреч и бесед, действительно ростки шеститысячелетней дружбы за их плечами. Но распознать в них любовь, что-то безоговорочно всеобъятное и насыщенное, Азирафель не может не потому, что Кроули её не испытывает. А потому что Азирафель стоит в самом центре неё. Милая девушка за прилавком произносит слово «очаровательно», тщательно округляя губы и недвусмысленно играя бровями. Азирафель сдавленно шепчет «блядь», словно только что одним махом нарушил все мыслимые и немыслимые запреты. Выходя на улицу с подарком под мышкой, он видит и чувствует то, чего не должен видеть и чувствовать ангел на службе Всевышней. Чёртов Кроули действительно смотрит, не отводя взгляд, и, сжимая всё ещё маленькую для него ладошку Адама одной рукой, вторую он свободно и небрежно протягивает Азирафелю. — Ну что, мы идём? Если Ад не разверзнется под его ногами, Азирафель хочет себе дополнительную щепотку храбрости, чтобы подать Кроули руку в ответ. И этой щепотке храбрости восемь лет. Адам, как ни в чём не бывало, самостоятельно вкладывает его холодные одеревеневшие пальцы в протянутую Кроули ладонь.