Чтобы меня не открыли, не разоблачили, не разворошили

И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды; Быт. 1:16.

       Дневное светило — «солнце», как назвала его Богиня, — степенно поднялось по небесному своду и вспыхнуло ярчайшим огнем. Пламенеющий шар вытягивал из пространства вокруг себя не только вездесущую любовь и обожание к Творцу, но и все до последней крохи света. Небеса стремительно преображались: не оставалось и следа белоснежной дымки, что укутывала, почти обнимая, мир в этот бесконечно долгий день.        Но, пожалуй, самым невероятным в этот день стали не новые вариации счастливых синих и голубых тонов: даже поверхностный взор позволял разобрать их прямо с земли. Там — легко заметить, если забраться намного выше или обратиться к истинному, ангельскому зрению, — Солнце плыло среди той самой первозданной тьмы, что существовала задолго до сотворения мира. Вокруг, в глубине этой мрачной гудящей бездны, одна за другой, подобно всполохам огня в глазах Богини, возникали новые звезды и переливающиеся туманные облака, похожие на случайно оставленные подслеповатым художником кляксы. Бесконечное множество желаний ангелов, вдохновленных Проектом Богини, превращали пустующую бездну в полную загадок и возможностей вселенную, не слишком беспокоясь излишней нагроможденности получающейся картины.        Но это было куда красивее, чем размещенное, согласно первым этапам Проекта, вездесущее кипенно-белое, выжигающее своей яркостью глаза, хаотичное неоднородное марево.        Не то чтобы созданный пару дней назад «свет» очень уж понравился Вельзевулу. Пожалуй, даже наоборот. Мало кому пришлось бы по душе разгуливать в густом тумане, который… Куда не взгляни — эти странные рассеянные лучи бьют в глаза. Отовсюду, не поддающиеся никакому объяснению или упорядочиванию. Конечно, ангелу не пристало испытывать неудобства, даже знать, что это такое — не позволено. Всем следовало возлюбить «свет», ибо это хорошо. Признаться, ту самую-первую-официальную причину Вельзевул прослушала, увлеченно разглядывая Проект. Кажется, Метатрон говорил что-то о возможности разглядеть земную твердь. И воды. И что-то там еще.        Будто хоть у кого-то из присутствующих были проблемы с разглядыванием и осознанием.        Хотелось возносить благодарности Богине и этому ее «солнцу», что вобрало в себя назойливый свет. Вельзевулу в самом деле куда больше нравилась бездонная и необъятная тьма. О эти славные времена — всего один безумный день назад, когда вещи нужно было понять, осознать саму их суть, а не примитивно разглядеть. В синевато-чернильном пространстве мир казался сложнее и искреннее, ощущения — обожание, радость и безмятежность — сильнее. Шероховатости и прочие мелкие недоделки — а их наличие признавала даже сама Богиня, пусть и устами Метатрона, — укрывала мягкая дымка загадочности, тогда как на «свету»…        Лицезреть то, как выглядит Метатрон, Вельзевулу тоже не слишком понравилось. Что за указ такой, зачем им всем видимый облик, они же ангелы, разве им не следует… Конечно, даже додумать вопрос ей не дали. Проект в работе, масштабы все еще не поддаются осознанию, сроки — кто бы знал, какие именно сроки установлены и что это вообще, когда само понятие времени толком не выдумано, — горят, а она тут рассуждает. Лишь бы такая ситуация традицией не стала. Есть в этом что-то неразумное (непостижимое: кто они, чтобы судить разумность действий и планов Богини): сжатые сроки, огромные масштабы и требования, но никакой конкретики и пояснений от автора Проекта.        Непостижимо.        Конечно, в итоге все вопросы она оставила при себе. Но пламенеющее светило, его невероятно воодушевляющий контраст с бездной не дали сохранить холодный рассудок. Вельзевул не устояла перед искушением… Нет, о каких искушениях может идти речь, перед любовью. В мире до сих пор и не было ничего, что не вошло бы в понятие «любовь» — лишь разные ее проявления вроде обожания, восторга и радости. Улыбок столько, что задумай Богиня освещать свой мир зубами ангелов, вокруг не осталось бы даже намека на тень. И это раздра…        Но ангел не должен испытывать неудобства. По определению не в силах, не такими их задумывала Богиня. А вот не устоять перед любовью к первозданной тьме, украсив ею собственный облик, как оказалось, очень даже способен. Блестящие черные пряди, отражающие «свет» подобно самой бездонной пустоте, явно не входили в поощряемые вольности. Метатрон со своими подобающими ангелу бесцветными волосами — и не только: казалось, что даже глаза у него выцвели, — на это лишь неодобрительно пожал плечами.        С интересом поглядывая по сторонам, Вельзевул улыбалась, замечая, сколько ангелов оставили себе такое же напоминание об истинном, темном начале всего вокруг.        И в самом деле, если уж Богиня решила создать свет — разве будет ли существовать он без тьмы? А значит…        Солнце разгоралось все сильнее, щедро одаряя созданный мир чем-то еще, помимо приумноженных лучей света. Тех самых, что в начале создания светила Богиня и ангелы специально вытягивали из глубин небес, прежде чем солнце стало работать само по себе. Теперь огромный шар из чего-то вязкого и бурлящего закипал, шипел и плавился, завораживая полными ярких красок хаотичными всплесками и брызгами, среди чернеющего неба. Невероятное и внушительное, нечто — неужели Богиня вложила в это светило даже больше своей благодати, наделив чем-то сродни сознанию? — выплетало причудливые узоры на своей поверхности, то и дело пытаясь вырваться. Казалось, что-то непостижимое (или просто необъясненное всем ангелам) насильно удерживало сгустившийся свет в одной точке.        И, кажется, свету это… не нравилось?        Вельзевул не могла отвести глаз. Эти пляшущие кляксы на поверхности огненного шара были воистину идеальными. Лучшее из созданного за прошедшие дни.        Конечно, всех деталей Проекта не рассказали никому. Метатрон нехотя, но признался, что все мелочи ведает только Богиня. А еще буркнул какое-то мудреное слово, кажется «импрувизация». Бездна знает, что это за штука. Никто из ангелов, как и подобает эфирным созданиям, не выдал легкого смятения. Они — орудия Божественного Замысла и все такое.        Но смятение было. Оно ощущалось — к слову, вот он, плюс всеобщего Небытия: некоторые вещи ощущались ярче, — и, кажется, особенно сильно ощущалось от Люцифера.        Пожалуй, обо всем стоило забыть сразу же, как только Вельзевул это случайно почувствовала. Люцифер был к Богине куда ближе, копаться в его делах — неразумно, никакой непостижимостью тут и не пахло. Нужно было отвернуться, не размышлять, уйти и присоединиться к компании ангелов, что работали над группой туманностей к югу от небольшой изящной группы звезд, и уж тем более не тянуться к самому важному за сегодняшний день творению.        Это было бы ровно тем, чего от нее ждали. Как от порядочного (будто бы существовали другие) ангела.        Но сейчас, продолжая любоваться языками огненного света — хотелось зажмуриться и отдаться вот этому странному, новому ощущению, тому, что согревало подобно вездесущей и неотступной, точно забившийся между перьев мокрый песок, любви, но немного по-другому, — Вельзевул думала о возможностях.        Наверное, с земли эти пламенные всполохи разглядеть будет сложновато. Солнце-то удалялось. В Проекте, кажется, его расположение устанавливалось с большой точностью. Богиня специально выбирала особенную точку в пространстве, даже рассчитывала что-то, не скупясь на самые настоящие молнии для каждого, кто посмел в этот момент оказаться слишком близко. А вот звезды ангелы размещали так, как им вздумается.        Как и еще одно, ночное светило. «Луну», как сказал тот улыбающийся ангел в сероватом балахоне, прежде чем вымочить ноги в какой-то созданной им самим луже. Как бы то ни было, от этого светила — его как раз размещали пара ангелов, в том числе этот улыбчивый чудак, — никаких странных ощущений не исходило.        Зажмурившись на мгновение, Вельзевул снова улыбнулась, и на лице ее появилось выражение бесконечной любви — о хитрости тоже еще никто ничего не знал, так что творимое ею было лишь любовью к красоте и заботой о созданном, не более. От помощи при работе над Проектом никто не отказывался, так что ангелы ничего против не сказали, позволяя приложить свои силы к творимой Луне.        Признаться, Вельзевул ничего не рассчитывала специально. Ни размеров светила, ни расстояний, она просто желала чего-то, что не было прописано в Проекте. Планировать и высчитывать всегда полагалось не ей, а кому-нибудь более важному, кто по полному праву ошивался поближе к Богине — Люциферу или Метатрону, например. Одно искреннее ангельское желание — разве легко заметить его во всеобщей суматохе?       Но как только Луна и Солнце общими усилиями группы ангелов заняли свои места на небесах, все вдруг поняли, что будет иногда происходить на земле. Вернее, что иногда будет здесь видно. Как лунный диск будет скрывать солнечный, и как черное светило окажется облаченным в пылающую корону.        Никто не сказал, что это хорошо.       И это, к слову, как раз хорошо. Как и то, что никому не пришло в голову осудить только что созданное.        К тому же, ни Богиня, ни Метатрон не сказали, что подобная мелочь — своеволие. Хотя о чьей-то воле, помимо воли Богини, никто еще не слышал. Не обязательно это указывало на их молчаливое одобрение: оба могли лишь не придать значения сделанному.        Смешливый и улыбающийся ангел — Гавриил, точно, он же представился, — даже хлопнул в ладоши, восторгаясь тем, что у них получилось. Он долго еще болтал какую-то чепуху о продуктивной работе, важности созданного в масштабах Проекта, хвалил ангелов и пожимал руки, пока Вельзевул любовалась желанной — а она лишь хотела это создать, о воображении речи не шло, — дикой и яркой короной вокруг строгого черного диска. Света казалось меньше, а вот то занятное ощущение — тепло — никуда не делось.        Пожалуй, она сможет полюбить такое Солнце.        Мало обращая внимания на Гавриила, который, преисполнившись важностью момента и любовью к сотворяемому миру, от переизбытка чувств принялся обнимать каждого из братьев-ангелов, Вельзевул снова улыбнулась…        И тут же вздрогнула от неожиданно появившегося ощущения. В первое мгновение ей даже показалось, что виной всему Гавриил, слишком сильно стиснувший ее плечи, но мысль эта быстро канула в небытие.        Рядом с образами Проекта стоял Люцифер, его белоснежные — как и весь он — крылья в свете Солнца излучали что-то абсолютно ослепляющее. Отвести взгляд было невозможно.        Что-то, похожее на тревогу (если ангелы способны испытывать тревогу: пожалуй, это говорила лишь любовь к сотворенной редкости) царапнуло по сознанию. Если он догадается, если в Проекте на этот счет было указано что-то другое, если это идет в разрез с планом Богини, тогда маленькое чудо, что провернула Вельзевул, исчезнет. Люцифер — кто, как не возлюбленный ангел Богини — наведет порядок, и тогда…        Люцифер улыбнулся и чуть заметно кивнул, а после вдруг щелкнул пальцами.        Огненная корона вокруг Солнца заиграла новыми красками, превращаясь в глазах Вельзевула в абсолютное совершенство.