Эй, принцесса танцует в подворотне В белом платье, аконит в волосах Ваша казнь состоится сегодня Открывайте окна, закрывайте глаза. Сны Саламандры — Пир во время чумы
Он выглядел ошеломлённым и растерянным, словно прямо у его ног разверзлась пропасть или ударила молния; лицо его стало мертвенно-бледным, серые глаза стали пустыми, словно из них ушла вся жизнь. Эдвард приоткрыл было рот, как будто хотел возразить, но с его уст не сорвалось ни звука. Урсула чувствовала себя так отвратительно, словно собственными руками убила его — и вдруг ей вспомнилось, как она в самом деле ранила Эдварда. Это было в другой жизни, но сейчас он выглядел во сто крат хуже, чем тогда, когда она причинила ему настоящую физическую боль. Урсула знала, что это отупение быстро пройдёт, и прежде, чем разразилась гроза, она наклонилась, взяла его за руки и потянула на себя, заставляя подняться. Эдвард двигался будто во сне и покорно следовал за ней. Она подвела его к каменной скамье, смела с неё снег, не чувствуя обжигающего холода, села и увлекла за собой Эдварда. — Прошу, прости меня… — робко заговорила она. Эдвард тряхнул головой, стряхивая наваждение. Взгляд его потемнел, и он буквально вырвал свою руку из ладони Урсулы. Она сжала руку так сильно, что почувствовала, как ногти впились в кожу. — Я совсем ничего не понимаю! Ты говоришь, что любишь, но отказываешься связать со мной свою жизнь и тут же просишь прощения! Урсула, что происходит?! — Тише, прошу тебя, — взмолилась она. — Я не хочу, чтобы Алиса услышала… — Если уж кому и следует стыдиться, так это мне, ведь ты меня отвергла! — Нет! — воскликнула Урсула. Она порывисто коснулась его руки и тут же отдёрнула руку. — Я ничего не понимаю. Она закрыла лицо руками и несколько минут сидела так, силясь успокоить бешено стучавшее сердце, чувствуя на себе тяжёлый взгляд Эдварда. Ей казалось, что с каждым мгновением он начинает ненавидеть её всё сильнее — и он имел на это право. Как объяснить ему всё? Как не потерять его? Возможно ли это? — Видишь ли, всё дело в моей матери… — Её голос звучал глухо из-за ладоней, прижатых к лицу. Урсула услышала резкий вздох. — Всё понятно. — Эдвард не сумел скрыть дрожь ярости и разочарования в голосе. — Ты дочь королевы, а я недостаточно хорош для тебя. Он произнёс это ровно и почти безразлично, но именно это сильнее всего напугало Урсулу. Она отняла руки от лица и вскинула взгляд на Эдварда. — Нет, что ты такое говоришь?! Это я не достойна тебя, чья бы кровь ни текла в моих жилах! Эдвард покачал головой. — Тогда что? Было сложно, но она смогла выдержать его взгляд. Мысленно она попросила Господа дать ей силы красиво, как и полагается знатной даме, которой она теперь была, объясниться с Эдвардом. — Твоё предложение — большая честь для меня… Он тут же перебил её: — Ты быстро учишься: именно так и отвечают благородные девушки, когда не хотят обидеть отказом, и чтобы жених не сорвался с крючка. — Эдвард невесело усмехнулся. Урсула вспыхнула. — И ты думаешь, я веду себя, как одна из них?! Это действительно великая честь для меня и великое счастье, и я ни о чём другом и мечтать не могу, только о том, чтобы провести с тобой всю жизнь… — Тогда что же? — Непонимание отразилось в его взгляде. — Но не сейчас! — Воскликнула Урсула, сжав его руки в своих. — Я всю жизнь мечтала найти свою мать, хотя для нищенки это было почти невозможным, понимаешь? И вот я нашла её — это настоящее чудо! Она любит меня, Эдвард, действительно любит, хотя порой её любовь кажется мне странной; и я, кажется, начинаю любить её. Если я выйду замуж за тебя сейчас, я должна буду покинуть дворец и свою мать… Это расстроит её, а я не хочу причинять ей боль. И я… я тоже хочу немного побыть со своей матерью. Только немного… А потом мы повенчаемся, и я навечно буду принадлежать тебе! Эдвард осторожно высвободился из рук Урсулы и поднялся. Он несколько минут смотрел на неё сверху вниз, и его лицо теперь отражало печаль и снисходительную жалость. — И что ты скажешь королеве Англии, когда, по-твоему, придёт время? — Правду. — Ну что за вопросы?! Он рассмеялся и покачал головой. Но печаль из его взгляда никуда не делась. — Правду… И ты действительно думаешь, что тебе позволят выйти замуж за сына барона, не имеющего даже собственного титула, не слишком богатого? Пусть твоя мать никогда не сможет признать тебя по-настоящему, ты считаешься племянницей Лестера, а это открывает тебе двери в лучшие дома Англии. Тебе подыщут жениха из герцогов, когда придёт время, вот увидишь. И заставят забыть о начальнике дворцовой стражи. — Нет! — Урсула нахмурилась. — Она любит меня и захочет, чтобы я была счастлива, а я не смогу быть счастливой ни с кем, кроме тебя. — Она — королева, Урсула. И счастье понимает по-своему. — Она поймёт, она сама была лишена возможности выйти за того, кого любила! Она не станет неволить меня. Ты говоришь это, потому что я расстроила тебя, но твои слова слишком жестоки, ты слишком жестоко наказываешь меня! Почему?! Он прикрыл глаза и с усталой улыбкой снова покачал головой. Потом наклонился и очень нежно, но прохладно и отстранённо поцеловал Урсулу в лоб. Это неожиданно вызвало у неё воспоминания о похоронах, и дрожь отнюдь не от мороза пробрала её. Ей не хотелось отпускать Эдварда, словно это было навсегда, но и как удержать его, она понятия не имела. — Любовь моя, ты так наивна, — грустно заметил он. — Твоя мать не вышла замуж за твоего отца, потому что таковы правила. И тебе кажется, что ты можешь всё изменить, что ты можешь не играть по этим правилам, но… это не так. Ты должна будешь подчиниться этим правилам — такова здешняя жизнь. Ты могла выжить на лондонских улицах, ты могла попытать удачу и ранить офицера… — Он усмехнулся, и у Урсулы сжалось сердце: значит, он тоже помнил! — Но этот мир переменить тебе не под силу. Прощай. Я всегда буду любить тебя. И он действительно ушёл. Она не могла поверить, что он сделает это, что сможет, но Эдвард ушёл. Урсула чувствовала себя так, словно из неё вынули половину души, и теперь она вовсе не была уверена, что он вернётся. Она долго смотрела ему вслед, а потом, когда он скрылся за живой изгородью, уткнулась лицом в ладони и горько расплакалась.***
Урсула пыталась поговорить с Эдвардом ещё несколько раз, но всё было тщетно. Словно пытаясь искупить пренебрежительное отношение к своим обязанностям, которое он демонстрировал, сбегая к ней на свидание, Эдвард всё своё время, казалось, посвящал исполнению своего долга. Если его видели подле свиты королевы, то только зорко следящим за каждым из гостей; если он присутствовал на балу или празднестве, то только чтобы проверить караульных. Краснея и злясь на себя и на него, Урсула пыталась застать его врасплох, но он умело избегал её. Похоже, он успел изучить дворец не хуже, чем она сама — лабиринты лондонских улочек, и скрывался от неё так же ловко, как она в своё время ускользала от городской стражи. А если уж она загоняла Эдварда в угол, всегда непременно рядом оказывался кто-то из придворных или слуг, и конечно, Урсула не могла объясниться с ним откровенно. Она могла бы стерпеть от него многое: и злость, и насмешки, и даже грубость. Она могла бы понять боль Эдварда и любые его опасения, хоть сама их и не разделяла, ведь каждое из них бросало чёрную тень на ее мать. Но только не это открытое пренебрежение. Могла ли она верить в его любовь, когда он так нарочито отворачивался от неё, заводя разговор с кем-то другим, или сворачивал со своего пути, едва завидев её? Всё, что она получала от него — это холодные, подчёркнуто вежливые поклоны. И это совершенно не устраивало Урсулу. Пусть он был расстроен и уязвлён её отказом, это не давало права ему вести себя с ней так. Она ни в чём не была виновата перед ним, а он мог бы и поступиться своей гордыней ради любви. Если любил… Этот вопрос терзал её снова и снова. И та ночь после её признания ему, та страшная, полная сомнений и боли ночь повторялась снова и снова. Урсула не находила себе места, у неё пропал аппетит, что заставило Алису носиться вокруг неё, как курице вокруг единственного цыплёнка. Она два дня проплакала в своих покоях, пока под покровом ночи её не навестила сама королева, едва не доведя Алису до обморока. После этого Урсула вернулась к своему служению в покоях матери. И неожиданно для самой себя Урсула нашла утешение у Елизаветы. Конечно, она не могла рассказать её — никому не могла — о произошедшем, но любовь матери была бальзамом для истерзанного сердца Урсулы. Урсула ведь видела, что Елизавета любит её безо всяких условий, и несмотря на то, что открыто выражать свою любовь она не могла, она всё же оказывала ей мимолётные знаки внимания, чтобы Урсула ни на миг не забывала о том, что дорога сердцу матери. Были ли это мелкие подарки, безделушки, или просто несколько приятных слов — неважно. Её разбитое сердце излечивалось этой любовью. И с каждым днём Урсула всё больше злилась на Эдварда из-за его слов о Елизавете. Нет, эта женщина не могла не понять её любви к нему, не могла бы заставить её забыть его или выйти замуж за кого-то другого! Но какая теперь разница? Однажды, когда они завершали туалет королевы перед отходом ко сну, задумавшаяся Урсула услышала голос матери: — Леди Анна, попрошу вас задержаться и почитать мне немного перед сном. Две другие фрейлины переглянулись, от Урсулы не укрылась зависть, мелькнувшая на их лицах. Но, конечно, она послушно кивнула. Девушки с поклонами удалились, а Урсула взяла в руки Библию, зная, что мать любит истории о святых и мучениках. Это была великолепно украшенная золотом и драгоценными камнями тяжёлая книга; её приходилось держать на коленях, чтобы не уронить, а для этого требовалось сесть в присутствии королевы. Не каждому это было позволено, но ей и за закрытыми дверями — да. Ей неожиданно вспомнилась Библия Хьюго: маленькая обтрёпанная от времени и не слишком бережного обращения книжица, последнее, что осталось у короля воров от монаха из прошлой жизни. Но в отличие от Библии Елизаветы, она была написана на непонятном для Урсулы языке, и в те редкие моменты, когда Хьюго читал из неё, ей казалось, что он произносит какие-то волшебные заклинания. — Вы очень добры, но я мои успехи в чтении пока что не слишком велики. Может быть, вам стоило бы попросить кого-нибудь другого? Моё чтение едва ли доставит вам удовольствие… матушка. — Елизавете нравилось, когда она звала её так, и Урсула решила смягчить своё признание этим. Она испуганно посмотрела на королеву, — не станет ли ругать её за нерадивую учёбу? — но Елизавета только улыбнулась. Эта улыбка была мягкой, расслабленной, и Урсула успокоилась. — Может быть, это и так. Но матери всегда доставляет удовольствие взглянуть на успехи, которые делает её дитя. Даже если они совсем крошечные. Она села в кресло напротив Урсулы, и та принялась читать. Иногда ей было трудно, и тогда Елизавета подсказывала ей, как заправский учитель. Было видно, что королева знает эту книгу очень хорошо, но она явно не скучала, слушая чтение Урсулы. — Некоторые из этих историй знакомы тебе, не так ли? — через некоторое время спросила Елизавета. Урсула подняла взгляд от книги. — Да, немного. Хьюго… человек, который вырастил меня, рассказывал мне их. У него была библия, но она была… на другом языке. — На латыни, вероятно, — с едва ощутимой неприязнью заметила она. — Ты говорила, что он был католиком? — Наверное… Нищие редко ходят в церковь, Ваше Величество. А разбойники — ещё реже. Но когда-то Хьюго был монахом. Странная улыбка изогнула губы Елизаветы. — Это твой дед велел уничтожить монастыри, Анна. Вероятно, этот Хьюго ненавидел его. Она неопределённо кивнула. О короле Генрихе Хьюго вспоминал мало, но вот что он говорил о самой Елизавете, ей, вероятно, знать не следовало. Никому это не понравится, даже если это были всего лишь слова вора, к тому же, уже мёртвого. Елизавета откинулась на спинку кресла и задумчиво посмотрела на Урсулу. — Самое забавное, что и ты была крещена в католичестве. Взгляд её подёрнулся какой-то дымкой, словно теперь Елизавета видела перед собой не Урсулу, а тени из далёкого прошлого. Слова матери удивили Урсулу: она знала, что королева относится к католикам прохладно. Но может быть поэтому ей так нравились рассказы Хьюго о мессах и прекрасных религиозных праздниках, а англиканская служба кажется ей теперь такой сухой и бездушной? — Но я думала, что вы и сэр Роберт… Елизавета отмахнулась. — Ни я, ни Роберт, безусловно, не католики, — сказала она так, словно это было само собой разумеющимся. — Но с моей сестрицей иначе было нельзя. Любой, в ком она могла заподозрить еретика, рисковал отправиться за решётку. А мы с Робертом и без того ходили по слишком тонкому льду. Довольно было и того, какое имя мы выбрали для тебя. Но, — её лицо вдруг приняло ожесточённое выражение, как будто Елизавета снова оказалась лицом к лицу с покойной венценосной сестрой, — это решение было неизменным, даже если бы Мария растянула меня на дыбе. Урсула подумала, что, быть может, это имя и толкнуло тогдашнюю королеву на то, чтобы выбросить её на улицу. Может быть, если бы Елизавета выбрала другое имя, а не то, которое носила самая ненавидимая королевой Марией женщина, она бы дала им обеим хотя бы крохотный шанс на иную жизнь. Но вслух она, конечно, ничего не сказала. — Даже сейчас, после стольких лет, я думаю, что должна была бороться. За тебя, во всяком случае, если уж Роберта мне точно было не заполучить. Мария не имела никакого права распоряжаться ни мной, ни моим ребёнком… Я могла бы попросить защиты у её мужа — Филипп, в отличие от моей сестры, кажется, благоволил мне. Я могла бы хотя бы попытаться… Но я была испугана и растеряна, и совсем одна, потому что Роберт был всё равно что в изгнании. Я не смогла ничего сделать, потому что Мария дала понять мне, что к моим грехам, счёт которым она вела с самого моего рождения, прибавилось ещё два — прелюбодейство и рождение внебрачного ребёнка, и любая моя ошибка, любой неверный шаг может стать фатальным для меня и для тебя. Впервые Елизавета говорила ей такие слова и, кажется, она действительно чувствовала себя виноватой. От этого Урсула чувствовала себя странно: подумать только, королева изливает душу ей, вчерашней нищенке! Даже если бы она не забыла на несколько мгновений о связывающих их кровных узах, она бы всё равно чувствовала себя неловко. Поэтому поспешила пролепетать: — Ничего страшного… — И только секунду спустя поняла, как глупо звучали эти слова, ведь она говорила о разлуке длиною в жизнь и о собственной жизни на улице, полной опасностей. Взгляд зелёных глаз королевы скользнул по её лицу. Елизавета вздохнула. — К сожалению, даже королевская власть не даёт власти над прошлым, и не в моих силах исправить эту чудовищную ошибку. Но кое-что я всё же могу сделать для тебя. Я не смогла защитить тебя, когда ты была младенцем, но я могу дать тебе твёрдое будущее. Конечно, корону ты не получишь, — странная смесь облегчения и разочарования прозвучала в её голосе, — потому что я не могу раскрыть тайну твоего рождения, хотя Англии и позарез нужен наследник, не так важно, кто им будет. — Елизавета говорила словно сама с собой. — Но не ты. Это досадная неприятность, но я смогу обеспечить тебе безопасность до конца твоей жизни. И хорошее замужество. Я думаю, граф Арундел прекрасно тебе подойдёт. Она замолчала и улыбнулась, вероятно, ожидая, что Урсула станет на коленях благодарить её за такую честь. Но при слове «замужество» Урсула похолодела. Её мать, в самом деле, собралась отдать её замуж, еще и за Филиппа Говарда, которому явно было на неё наплевать, и который ничуть не нравился ей самой? Эдвард всё-таки оказался прав! И подумать только, она почти разрушила свою жизнь, отказав ему, чтобы тотчас угодить в расставленную ей Елизаветой ловушку! Должно быть, она побледнела и изменилась в лице, потому что Елизавета чуть нахмурилась. Реакция Урсулы явно была ей непонятна. — За… замуж? — Боясь навлечь молчанием гнев матери, промямлила всё-таки Урсула. — Я вижу, что ты ошеломлена, — сдержанно ответила она. — Многие девушки пожелали бы оказаться на твоём месте. Арундел — хорошая партия, одна из лучших в королевстве, хоть его отец и был изменником. Урсула молчала. Гнев в ней боролся с чувством почтения, которое она испытывала к матери и королеве, и со страхом, ведь Елизавета могла в ярости бросить её ещё ниже, чем она когда-либо была. Но и мириться с предложением матери она не хотела, всё в ней протестовало против брака с нелюбимым человеком, будь он хоть самим королём! Да Филипп Говард ей вовсе не нравился: холодный, неприятный; Урсула просто кожей чувствовала, что на него нельзя положиться. Пару раз она имела сомнительное удовольствие говорить с ним, и этот молодой человек произвёл на неё не самое приятное впечатление. И он от крови предателя! Неужели Елизавета и впрямь хотела видеть такого человека своим зятем? Она поняла, что молчит слишком долго, когда Елизавета нетерпеливо кашлянула. Похоже, отнюдь не такой реакции она ожидала. Урсула проглотила свой гнев и постаралась не забывать, что перед ней не только её мать, но и всесильная королева. Которая, похоже, привыкла, что любой её подарок принимают с величайшей благодарностью, и не привыкла к отказам. Что ж, придётся и Елизавете поучиться чему-то новому, как училась она сама. — Благодарю вас за оказанную мне честь, матушка, но не думаю, что я достойна такой высокой партии. — Её голос прозвучал неожиданно ровно и твёрдо. Тонкие брови изумлённо взлетели вверх. — Ты — дочь королевы, милая, ты достойна и большего, но боюсь, это всё, что я могу тебе дать. Урсула собрала всё смирение, на которое была способна, опустила взгляд. — Я была бы счастлива, матушка, если бы вы позволили мне подольше побыть подле вас. Если я выйду замуж, я должна буду покинуть вас и появляться при дворе только с моим мужем. А лорд Арундел… при всём уважении, но мне показалось, что ему здесь неуютно, и он при первой же возможности уедет в своё имение. Но даже если и нет, всё равно я не смогу больше быть вашей фрейлиной, ведь эта честь только для незамужних девушек. Я надеялась, что вы не станете лишать нас обеих счастья чаще быть рядом… ещё какое-то время. Мозг её лихорадочно работал: если королева сейчас согласится с её суждениями, сказать Эдварду «да» она тоже не сможет, и ещё довольно долго. А сейчас ей хотелось этого, как никогда, ведь она впервые осознала, что может его потерять в любое мгновение — и навсегда. На короткое время она даже пожалела, что судьба распорядилась именно так, что она оказалась дочерью королевы… Но и если бы она осталась безродной посудомойкой, она бы никогда не смогла быть с ним. Или ей не суждено быть с тем, кого она любит? Если бы только она могла открыться Елизавете! Ведь кто, как не она, тоже когда-то полюбившая не равного себе настолько, что разделила с ним ложе вне брака и родила ему ребёнка, должна понять Урсулу? Но она смотрела на свою царственную мать и с горечью понимала, что Елизавета останется глуха к её словам. Во всяком случае, сейчас: она протянула Урсуле самый ценный дар, по её мнению, и если его отвергнут, это только расстроит её. — Не подумай, что я не хочу этого… Но твой отец считает, что если нас слишком часто будут видеть рядом, это может вызвать у людей определённые… подозрения. И я не могу с ним не согласиться, как ни противны мне эти мысли. Поэтому твоё замужество кажется мне лучшим выходом: ты получишь обеспеченное будущее и защитника, сможешь быть при дворе, сколько угодно, но при этом мы не будем показываться вместе постоянно и не дадим пищу для сплетников. К тому же, так я смогу быть уверена в Арунделе. В висках у Урсулы стучало. Так значит, и Роберт приложил к этому руку! Какой же дурой она была, когда думала — лишь изредка! — что он может быть на её стороне! Меж тем Елизавета говорила и говорила, говорила совершенно спокойно, перечисляя как достоинства брака то, что для Урсулы было просто немыслимо. И в довершение всего оказалось, что с её помощью королева намерена контролировать непокорного графа. Королева говорила так, словно в этом не было ничего необычного, и Урсула вдруг поняла, что в этом мире действительно все жили так. Об этом и говорил Эдвард. Этот мир должен был стать её миром. Но она больше этого не хотела. Урсула сжала забытую Библию в руках так сильно, что драгоценные камни, которыми она была инкрустирована, впились в её ладони. Похоже, эта книга была теперь единственным, откуда она могла почерпнуть какую-то силу. Не осмеливаясь поднять глаза на мать, Урсула заговорила: — Я не смогу… Простите, но я не смогу. Арундел мне совершенно не нравится, я не смогу жить с ним, выйти за него замуж. Я вообще не хочу замуж без любви и я не хотела замуж сейчас… Вы хотели сделать для меня как лучше, но, боюсь… Боюсь, я вынуждена отказаться. Последовало молчание. Когда она, наконец, решилась посмотреть на Елизавету, то увидела, что крылья её тонкого носа гневно раздуваются, глаза блестят, блестят недобро. — Вот ты как, значит? Я даю тебе лучшее, что могу, а ты отказываешься… Подумать только! Ни один герцог не станет говорить со мной так, как говоришь ты, никто из знатнейших вельмож не окажется таким неблагодарным! Никто не отверг бы брак, о котором хлопочет королева! Что ж… Не волоком же мне тебя тащить к алтарю… — Елизавета поднялась и строго посмотрела на Урсулу. Ей показалось, что сейчас она вспомнит, что подобрала её на улице, и велит ей убираться обратно в трущобы… — Пожалуй, я не хочу, чтобы ты читала мне сегодня. У меня разболелась голова, и я хочу лечь. Иди отдохни, и я надеюсь, что завтра утром я получу от тебя тот ответ, который и надлежит давать, когда королева хлопочет о твоём будущем. Урсула тихо отложила книгу и тихо удалилась. Лишь у самой двери она задержалась и оглянулась, но Елизавета не видела этого, потому что принялась расчёсывать свои золотые локоны с каким-то ожесточением. Чувствовала ли она на себе её взгляд или нет, но королева не обернулась. Урсула вздохнула. То, на что она решилась за последние несколько минут, понравится Елизавете ещё меньше, чем её отказ. Но она не могла поступить по-другому. Она только догадывалась, где может обитать начальник дворцовой стражи, так что ей пришлось дважды спрашивать слуг и игнорировать их двусмысленные ухмылки и оценивающие взгляды. Всякий раз от этих взглядов румянец зажигался на её щеках, а в душе вспыхивал гнев, и Урсула знала, что может подвергнуть этих дерзких слуг наказанию так же легко, как и сменить туалет, но она вспоминала, что ещё недавно была такой же бесправной служанкой, и молча проглатывала такое же молчаливое оскорбление. Наконец, после того, как она три четверти часа блуждала по коридорам, ей удалось найти покои Эдварда. Он долго не открывал, и от стука у неё уже начало саднить костяшки пальцев, когда дверь отворилась, и на пороге возник Эдвард в рубашке и бриджах. Волосы его были взъерошены, он выглядел заспанным и удивлённо уставился на Урсулу. Внезапная мысль обожгла её: что, если он не один? Ведь для мужчины нет ничего необычного в том, чтобы искать утешение в объятиях случайной женщины. А во дворце явно мало таких идиоток, как она, которые бы отказали Эдварду — от служанок до благородных дам. Урсула на миг даже позабыла, зачем пришла, стараясь заглянуть за спину Эдварду, рассмотреть, что делается в глубине комнаты. — Что ты здесь делаешь? — Похоже, он был обескуражен её появлением на пороге в столь поздний час. — Если тебя кто-то увидит? — Да плевать! Мне пришлось расспрашивать слуг, где комната сэра Коллтона, так что, возможно, уже весь дворец треплет языками обо мне. — Она натянуто улыбнулась. — Надо поговорить. Убедившись, что Эдвард в комнате один, она протиснулась в щель приоткрытой двери, скользнула под его рукой, которой он преграждал ей путь, и закрыла за собой дверь. Эдвард отступил на шаг, скрестил руки на груди и вопросительно поднял брови. — Для благородной дамы это непростительная вольность — вот так врываться… Она строго посмотрела на него. Ей сейчас было не до шуток. — Я уже не знаю, кто я: благородная дама или нищенка. Но похоже, что счастье недоступно ни тем, ни другим. — Что случилось? Урсула вздохнула. Нелегко было признавать его правоту, и ещё тяжелее было признать, что её матери плевать на её счастье, а важны лишь какие-то глупые условности и собственные интересы, не имеющие ничего общего ни с материнской любовью, ни с любовью вообще. — Ты лучше меня знаешь здешние нравы, ты оказался прав насчёт планов моей матери-королевы. Ошибся только в одном: она уже нашла мне мужа. Интерес в серых глазах Эдварда потух, сменился холодом. — Могу я узнать, кто этот счастливец? — Холод, сквозивший в его словах, был подобен зимнему морозу. Она закатила глаза. — Арундел! — с раздражением выплюнула Урсула. — О, вот как? Что ж, это поистине великолепная партия. Позвольте пожелать вам всяческого счастья, миледи, — голос его был полон яда и ярости. Наверное, хорошо воспитанная знатная девушка нашла бы с десяток цветистых выражений, чтобы поблагодарить его, хоть сердце и рвалось от отчаяния; поблагодарить и убраться восвояси, храня свою дворянскую гордость. Но Урсула жила при дворе всего два месяца, а всю предыдущую жизнь — на улице и в лондонских подворотнях, среди людей, которые никогда не стеснялись прямо выражать свои мысли и так же прямо посылать всё и всех к чёрту. И мгновенно все великолепные манеры, которым она так тщательно обучалась, были забыты, и она больше не смогла сдерживать тот пыл, что обжигал ей сердце. — Как ты можешь быть таким бессердечным дураком! — почти закричала она. Она готова была бы и броситься на него с кулаками, но постаралась сохранить последние крохи достоинства: если он будет вести себя подобным образом и дальше, может статься, что это их последний разговор наедине. — Как ты можешь говорить такое?! Ты знаешь, что я люблю тебя, и если бы я пошла за кого-то замуж, то это был бы только ты! Я не давала тебе никакого повода сомневаться! — Ты отказала мне, — сдержанно ответил Эдвард, — я теперь я узнаю, что ты выходишь за графа Арундела. И у тебя хватило… хватило наглости сообщить мне это лично! — Сдержанность улетучилась во мгновение ока, теперь он тоже почти кричал. Урсула упёрла кулаки в бока, прищурилась. — Кто тебе сказал, что я выхожу замуж? На миг Эдвард остолбенел. — Королеве не отказывают. Она только пожала плечами. — Может быть. Но я не собираюсь выходить замуж за человека, которого не люблю, даже чтобы сыграть по правилам вашего мира. Я думаю, что она действительно желает мне счастье и, может быть, именно так его себе и представляет — моей матери не удалось испытать настоящего счастья. Но наши с ней понятия о счастье слишком разные, чтобы я согласилась с этим замужеством. — Подумай хорошенько, прежде чем разозлить королеву. — Она — моя мать. Я отказала тебе лишь для того, чтобы не расставаться с нею как можно дольше, но раз уж она сама решила выдать меня замуж и тем самым расстаться со мной… Что ж, так тому и быть. Но идти против собственного сердца я не собираюсь. — И всё же… — Эдвард, — Урсула шагнула вперёд и зажала ему рот ладонью прежде, чем он сказал хоть что-то, — я пришла сюда с одним-единственным вопросом, не для того, чтобы спорить. Если уж Елизавета так сильно хочет выдать меня замуж, — повторила она, — то я хочу спросить, в силе ли ещё твоё предложение?.. Потому что если ты отвергнешь меня, мне больше не будет жизни в этом дворце. И я уйду туда, откуда пришла, и в следующий раз ты, возможно, увидишь меня болтающейся в петле. При этих словах Эдвард вздрогнул. Казалось, минуты превратились в часы и годы, а сердце её билось чрезвычайно медленно; удары его отсчитывали бесконечные мгновения молчания. А потом Эдвард резко выдохнул, обнял её талию, склонился к ней и поцеловал. Урсула чувствовала сладкий привкус вина на его губах, ощущала жар его тела через тонкое полотно рубашки. Поцелуй был медленным и томным, он породил дрожь где-то внутри неё, и казалось, что сердце её остановится, если Эдвард отпустит её. Эдвард выдохнул ей в губы и обнял ещё крепче, рука его скользнула вниз по её спине. И в следующее мгновение, словно преодолевая усилие, он отстранился, хоть рук с талии её не убрал. — Я не должен злоупотреблять… — Он тряхнул головой и прижался лбом ко лбу Урсулы. Она смотрела на него, прикрыв глаза, и лицо его слегка расплывалось. — Это будет нечестно, вот так воспользоваться… — Зато это приблизит нашу свадьбу, — хмыкнула она, крепче обнимая его за шею. — Нам не сносить головы… Похоже, теперь он был не намерен ей отказывать. Урсула снова поцеловала его, ладони её скользнули по груди Эдварда, сжали белоснежный сатин его рубашки. — А ты думал об этом, когда просил моей руки там, в саду? — пробормотала она ему в губы. Он улыбнулся. — Конечно. Я попросил благословения у матушки, хотя и не сказал ей всю правду о тебе. И то, даже упоминание Лестера заставило её насторожиться. Но просто посягнуть на дочь королевы — это одно, сломать же планы Её Величества — это совсем другое. — Значит, ты отказываешься? — шутливо спросила она, отстраняясь. Конечно, она знала, что это не так. Она разомкнула объятия и оправила чуть смявшееся платье. Упоминание имени её отца заставило Урсулу вспомнить о том, что это ему принадлежала идея её замужества за Арунделом, и радость от того, что она добилась всё-таки своего, чуть померкла. Она могла бы броситься в ноги матери и рыдать, изливая свою любовь, но на Роберта Дадли все эти фокусы не подействуют. Если кто и может стать проблемой, так это он. — Нет. Конечно, нет. Как я могу отказаться, если ты предлагаешь мне не просто свою руку — ты предлагаешь мне мечту, жизнь? — О! Я люблю тебя! — Она коротко поцеловала его в губы и тут же отпрянула, не позволяя Эдварду углубить поцелуй. — Ну, раз так, мне пора, пока меня не хватились, и Алиса не подняла тревогу. — Постой. — Он удержал её. — Не всё так просто. Мы с тобой сговорились, но никто не поверит нам, если не будет благословения священника и хотя бы одного свидетеля. Священника, допустим, найти не так сложно. Но где ты найдёшь хотя бы одного человека, который решится пойти против воли королевы? Роберт Дадли мог стать проблемой, но мог стать и её решением. Урсула улыбнулась. — О, я знаю одного такого! Если кто-то во всей Англии может пойти против Елизаветы, то только он. И пожалуй, я навещу его прямо сейчас.