бойшель

Юноша очнулся ото сна и с трудом повернул корпус тела. Где он? Тьма. Густая, непроглядная. Воздух. Липкий, тяжёлый, будто спёртый. Николай слабо дотронулся до лба дрожащей рукой. Челка повисла сосулькой от спёкшейся крови и прилипла к коже. Волосы, которых не коснулась кровь, лежали колтунами. — Наконец-то проснулся, я уж думал, что придется тебя окатить ледяной водой, — знакомый голос сопровождался громкими и тяжёлыми шагами, которыми похититель направлялся к Гоголю. Писарь приоткрыл залипший от запёкшейся крови глаз и уставился на силуэт в темноте. — Алексей Данишевский? — сдавленно задал вопрос юноша. — Для вас — Алексей Алексеевич, — достаточно холодным тоном ответил граф, отчего у юноши по спине побежали мурашки. Хотя, возможно, это был песок, сыпавшийся из-под рубахи на холодный пол. — Зачем я здесь? — заикаясь от страха, спросил юноша. — Я бы, скорее, поинтересовался, — он наклонился чуть ближе, опираясь на тяжёлую трость, — что для вас есть жизнь, Николай Васильевич? — Почему вы у меня это спрашиваете? — Видите ли, господин Гоголь, — несколько издевательски произнес граф, — когда человеку грозит в скором времени лишиться этой самой жизни, представление о ней в корне меняется. — Вы несёте какую-то чушь, — недоговорив, писарь грохнулся в обморок. Данишевский подхватил того и отвесил звонкую пощечину, чтобы юноша пришел в сознание. — Вы так легко не отделаетесь, господин Гоголь, — последние два слова граф произнес насмешливо, будто не всерьёз. — Зачем я здесь? — вновь выдавил из себя Николай, стараясь говорить как можно твёрже. Он, наверное, считал, что сможет таким образом запугать противника. Но граф был не из слабых. — Николай Васильч, — мужчина вновь усмехнулся, — вы никогда не задумывались о своем предназначении в жизни, я вижу, ваша проблема именно в этом, — его зубы сверкнули в темноте дьявольским оскалом. Гоголь молчал и лишь жалко уставился на мужчину немигающим взлядом. Волосы его, казалось, свалялись ещё сильнее; юноша был похож на раненого зверя или на дикаря. — И что же в моем предназначении? — процедил сквозь зубы. — Вы должны приносить радость другим, но ни на что не годитесь. По жизни неудачник, даже произведения свои сжигаете. Гоголь уже собирался возмутиться, но Алексей продолжил. — Вы невероятно огорчили Якова Петровича своим отказом вступить в тайное общество, но ещё не поздно всё исправить. — Я не хочу иметь ничего общего с таким человеком, как он, — юноша постарался выговорить эту фразу настолько уверенно, несколько это было возможно. — Радость можно приносить не только своим вступлением в ряды членов тайного общества графа Бенкендорфа… — загадочно улыбнулся Данишевский. Гоголь отвернулся от лица графа и тут же пожалел — дико заболела шея; юноша скривился от боли. — И не пытайтесь, — вновь усмехнулся граф, — Вы даже не то, что от меня — от разговора сбежать не сможете. Гоголь нахмурился. — Я думаю, каждый из нас в глубине души ощущает себя чем-то бо́льшим, нежели есть на самом деле. А кем же Вы ощущали себя, господин Гоголь? Пол скрипнул — граф сильнее переместил вес корпуса на трость. Глаза его при слабом освещении канделябра сверкали тёмно-вишневым дьявольским огоньком. «Как у Гуро», — думал Николай. Пока что он мог думать. — Мои книги уже издавались, хоть и не привлекли особого внимания к господину Алову, — тот замолчал, — помимо критики… Но книга есть, а Алова хоть кто-то знает. — Кто же сжигал свои жалкие книжонки? Сентиментальный Алов или слабый Гоголь? Эти слова задели Николая за больное, однако он постарался не показывать это графу. — Не хотите отвечать? Что же, ответ и так ясен. Вы настолько слабы и жалки, что предпочли спрятаться за чужой маской. Забавно, правда? — Вы собираетесь задавить меня морально? У вас ничего не выйдет, граф Данишевский, — Николай через боль взлетел на ноги, опираясь рукой о стену, чтобы взглянуть своему похитителю прямо в лицо, показывая свое бесстрашие. — Не такой вы смелый, каким хотите выставить себя, господин Гоголь. Не советовал бы вам так резко вставать, не заметите, как снова свалитесь в обморок, а мне потом опять вас приводить в чувства, голубчик. Услышав последнее слово Гоголь замер, по всему телу пронеслась волна холода — Ах, вспоминаете о тех замечательных днях, когда полностью доверяли Якову Петровичу? — граф давил на пленника, задевая сильнее и сильнее, коля́ в самое сердце, подставляя в самый неожиданный момент. — Выглядите таким несчастным… — вдруг протянул Алексей Алексеевич мягким голосом. Интонация и манера его разговора поменялись вмиг. Николай не учуял подвоха, хоть разум его и кричал «остановись и задумайся!» — Николай Васильевич, вы не думали, что ваша жизнь может быть причиной ваших страданий? Глаза Гоголя наполнились слезами, и тот, не в силах сдерживаться, заплакал. Солёными разводами они стекали по щекам, останавливаясь на каждой ране и дико щипая. — Полно вам, господин Гоголь, — мужчина сел рядом с ним, — Я бы сказал, что у вас вся жизнь впереди, — он коснулся пальцами в тонких перчатках его подбородка и чуть приподнял, — Смотрите мне в глаза и чувствуйте, — граф чуть прищурился, а затем невесомо коснулся губ писаря своими, отчего юноша дёрнулся. — Расслабьтесь, — бархатный голос будто бы усыплял сознание. Из-за пояса брюк граф извлёк кинжал с вырезанной головой дракона на деревянной рукоятке. Изумрудные глаза рептилии зловеще сверкнули в темноте. Один меткий удар, и в скором времени, тело Гоголя обмякло, падая в руки Данишевского. — Полдела сделано, осталось лишь решить, как тебя приготовить. «Что будет на этот раз?» — раздумывал Данишевский, хитро улыбаясь и рассматривая худое тело. «Можно вырезать рёбра и зажарить», — вслух рассуждал тот, облизывая губы. «Вытащить сердце и запечь с пряностями» «Сварить суп из потрошков?» Граф чувствовал себя чрезвычайно прекрасно: он обожал готовить и, наконец, нашёл прекрасный продукт — молодой, замечательно сложенный, в меру активный и не тронутый ни жиром, ни мором голода. Данишевский решил рассмотреть, с какой стороны лучше подступиться, что бы дотащить тело до кухни. «Если тянуть за руки, кровь испачкает гобелены», — размышлял вслух граф. В итоге он пришел к выводу, что намного проще взвалить труп на плечо и таким образом доставить в нужное место. Так мужчина и поступил. — И откуда в нем столько веса? — спросил тот сам у себя, поднимаясь по крутой каменной лестнице, ведущей в кухонное помещение. Сбросив свою ношу на деревянный стол, граф снял перчатки, насквозь пропитанные кровью, и извлёк из-под стола чемодан Гуро с инструментами для вскрытия трупов — всё же, один кинжал с разделкой не справится. Мужчина омыл ледяной водой грудную клетку трупа и осторожно вскрыл тело. Внутренние органы были ещё достаточно тёплыми, и граф, искусно орудуя тонким ножом, срезал сердце и лёгкие, помещая их в отдельную посудину. Алексей, не теряя времени, разделал на филе крупные куски мяса и сбросил их в таз. Граф понимал, что Яков Петрович любит не просто поесть, а именно смаковать. Гуро обожал необычную пищу, в особенности, кухню народов мира — он много рассказывал о Париже и Лондоне, но Алексей желал удивить чем-то другим. Алексей выбрал одно необычайно вкусное блюдо, которое, наверняка, заняло бы особое место в сердце Якова Петровича. Граф нашел в кухне немного специй, купленных заграницей за огромные деньги, подготовил лук, чеснок и маринованные огурцы; промыл в ледяной воде лёгкие и сердце, срезал жир и крупные бронхи, бросил в посудину вариться. В это время занялся чисткой лука и нарезкой огурцов, после чего соединил ингредиенты и протушил. Спустя три часа, когда главное блюдо было готово, а филе со специями — зажарено, к поместью подошёл Гуро. Он никогда не опаздывал и являлся на приёмы вовремя. Алексей быстро, но аккуратно сервировал стол и пригласил гостя. — Попробуйте мясо оленя, Яков Петрович, — улыбнулся тот, наливая мужчине бокал вина. Гуро взял приборы и, вдохнув аромат свежеприготовленного блюда, принялся за трапезу. Он медленно отрезал кусочек за кусочком и макал в соус, будто бы гипнотизируя графа. Данишевский следил за движениями рук гостя как заворожённый. — Как вам блюда? — спросил граф, откладывая приборы в сторону и допивая вино. — Очень вкусно, спасибо, — отблагодарил Яков Петрович, — Мясо в этот раз очень сладкое и жилистое, вы уверены, что это была оленина? — мужчина склонил голову, прищуриваясь, — Больше похоже на… говядину? Алексей Алексеевич в ответ лишь рассмеялся и резким, но уверенным движением руки вытащил из-под стола гвоздь программы — голову Гоголя. Капли крови вперемешку с водой брызнули на стол, испачкав белоснежную скатерть. — Опять вы взялись за своё, Алексей? — Гуро даже нисколько не удивился выходке графа, — Думаю, она будет замечательно смотреться рядом с головой Лизы, над камином.