Солома в волосах

      Колосья пшеницы высокие-высокие, выше пояса, когда руки в стороны раскидываешь, свободно можешь провести по ним ладонями. Полевая грязь целыми кусками засыхает на плотной подошве сапогов, бежишь по ней — взлетает, пятная заднюю сторону грубо тканных штанов аж до самых колен, а грязи в этих местах много. А вот деревьев почти нет, один раскидистый дуб стоит у самой окраины деревни, остальные поваленные валяются близ оврага. Подле оврага маленькая, узкая настолько, что не сразу заметишь, речушка. Вода в ней чистая, прозрачная: в ладони наберешь, чтобы лицо ополоснуть, и своё отражение видишь, чёткое-чёткое. Чуть пальцами шевельнёшь — всё, рябь ровными кругами пошла.       Дом их стоит в отдалении от остальных — на отшибе. До деревни рукой подать, Лави каждое утро к ней по ветвистой тропке ходит, солнечно здоровается с каждым встречным, набирает в ведро воду из колодца и назад. Аллен спит дольше и просыпается только когда Хисториан, хохоча, начинает брызгаться на него холодной водой. Юноша вскакивает, и Лави смеётся ещё громче, потому что Уолкер похож на растрёпанного воробушка, крайне недовольного, но недовольного настолько по-доброму, что долго издеваться над ним не получается. — Вставай! — Хисториан влетает в дом, оставив ведро на скамье снаружи. — Кто рано встаёт, тому Бог!.. — Люлей даёт! — обрывает его Уолкер. — На часы смотрел, верующий? - говорит так, хотя и Лави атеист, и часов у них нет. — Вставай, вставай! — ухватывает Аллена за руку и тянет из-под тёплого одеяла. Удивительно, юноша спал под ним даже летом.       Они вместе скромно завтракают на той самой скамейке возле дома, отставив ведро на землю, нахлобучивают соломенные шляпы с широкими полями и рука об руку идут в деревню: вчера старушка, оставшаяся совсем одна из-за прошедшей войны, попросила подлатать протекающую крышу.       Аллен всем сердцем любил такую их жизнь — мирную, солнечную, будто и не было войны, будто не он выл от нестерпимой боли в руке, целился в винтовку, окрашивал вражескую форму насыщенно-кровавым, быстро растекающимся, отдающим неприятным, режущим нос запахом.       Война не проходит бесследно, не могла не пройти. Её отголоски до сих пор живут в тёмных уголках их дома, в них самих. Лави чаще Аллена просыпается от ночных кошмаров и не решается будить юношу, но тот, будто чувствуя, сам просыпается. Лёжа на одной на двоих узкой кровати, они говорят тихо-тихо, словно кто-то мог подслушать их разговор, полуночный и в чём-то интимный. Они сплетают пальцы, ноги и говорят до самого рассвета. Уолкер засыпается чуть раньше, а Лави встаёт, потягивается и, одевшись, с ведром шагает в деревню. «Я как баба с пустым ведром, только хуже», — смеётся.       Их жизнь страшная, пропахшая кровью и порохом, несмотря на возраст. Их любовь скромная, выражающаяся в заботе друг о друге.