Заметает

Хаос. Он находился внутри Сорреля, всё разрастаясь и разрастаясь, сильнее опутывая его желудок, сердце и мысли своими загребущими лапами. Он пугал юную сипуху. Но больше его пугало то, почему появился хаос в его разуме. Любовь. Как бы Нокс не старался оградиться от своего спутника, последний всё равно полюбил нелюдимого филина. Он допускал огромную оплошность, подпуская друга к себе всё ближе и ближе. Тогда Соррелю начинало казаться, что вот-вот и его светлые чувства к виргинскому филину будут взаимными, но этого не происходило. Становилось лишь больнее, ведь чем выше заберёшься, тем больнее потом падать. А падал он в последнее время всё чаще, совсем осунувшись. Соррель понял как сильно он попал только спустя несколько недель, когда они всей семьёй собирались спать. Блики встающего солнца и заря заиграли на его огненно-рыжих перьях. И тогда он понял насколько красив этот виргинский филин. Тогда он одёрнул себя, назвав про себя всё это величайшей глупостью, но себя он обмануть так и не смог. Чувства к Ноксу засели глубоко в нём, даже и не собираясь убираться из головы, сердца и желудка. Он противился им, но всё равно знал, что если объект его любви поманит его куда-нибудь, то тот обязательно пойдёт за ним даже на край света. Соррель не задумываясь отдаст за него свою жизнь, прогнётся под ним, чтобы ему было комфортнее. Сделает всё, лишь бы Нокс одарил его хотя бы грубой ухмылкой. Соррель глубоко вздохнул, стараясь отогнать мысли о виргинском филине, заставляющим его сердце биться чаще, а желудок трепетно сжиматься. Сейчас его главной задачей было поймать что-нибудь поесть Гомеру с Нефертиной, а не отвлекаться на подобные мелочи, хотя для него они мелочами не являлись. Они были одним из величайшим его сокровищем. До его ушей донёсся шорох. Несколько мгновений понадобилось, чтобы понять откуда тот исходит, но ответ не особо порадовал чёрную сипуху. Он увидел небольшую группу своих сородичей. Как некстати вспомнились слова той погибшей полосатой совы, что являлась родной матерью Нефертины и Гомера. Её убили такие же сипухи, как и он, но только с тем различием, что Соррель являлся меланистом, а они — нет. Он молился Глауксу, чтобы это не оказались те самые совы, ставящие свой род выше других. Соррель иногда сам грешил этим, но в другом плане. Будучи так называемым «уродом» в роде Тито, он невероятно восхищался красоте родителей, своего брата и остальных сипух. Тито Альба нравились ему больше всего, а особенно их белые лицевые диски, но и другие виды для него были не хуже. А эти… Совами язык их было трудно назвать, они были хуже мокрогузок, хуже самых грязных чаек и ворон. Эти птицы не признавали других сов. Они не имели права называть себя Чистыми, ведь на их лапах была кровь невинных, считающимися ими отродьями. Соррель знал, что они никогда не отмоются от содеянного. И он точно знал, что глаумора не примет их. Зато хагсмир — всех, до единого.