Миллениум чувств

      Он сидит на подоконнике и трепетно касается искусанной шеи, улыбаясь. Кожа под пальцами приятно горит, взрывается иглами, Украина сжимает мышцу и блаженно закатывает глаза. На бледной коже расцветают лилово-багровые бутоны, пуская тонкие стрелы вдоль вен, а по окружности шеи вьётся лента-гематома — следы от веревки, которую так возлюбил Россия в постели. А он, покорный и смиренный, абсолютно «за», если бы Федерация не увлекался когда удавка ненароком соскальзывала на кадык. При своей свободолюбивой натуре украинец страдает неправильной похотью — тягой к асфиксии, ощутимой даже за границами их спальни. Он может увлечься ею повсеместно: будь-то на саммите или около прилавка затхлого гастронома. В эти короткие приступы Украина старается опустить подбородок к груди или сползти на пол, оттянуть ворот рубашки-толстовки и мягко, почти безобидно сжать область вокруг кадыка. От спертого дыхания глаза непроизвольно закатываются, а внизу живота сплетается тугой комок нервов, готовый разбиться и воссоединиться снова. Полулежа на столе или сидя на коленях под стойкой Украина желает только одного — скорее вернуться домой и на месте узкой ладони ощутить грубую, с широким обхватом.       От воспоминаний близости украинец нервно сжимает колени, спускается ладонями к бедрам, слегка надавливая и растирая джинсы, и закусив губу, всматривается за снующими на улице прохожими. На улице вовсю валит январский снег. Питерская квартира России также сохраняет в себе морозный воздух и холод, от которого не удается скрыться за свитерами и пледами, а любовь греет недостаточно сильно, чтобы не шмыгать носом в поцелуях, поэтому каждый вечер Украина возбужденно ждет русского, шороха его тяжелых ботинков за дверью и хриплого от выкуренной пачки голоса. Но на крыльце по прежнему ни души и парня пронзает волнение — неужели не придет? Неужели сегодня он задержится намного дольше обычного и ввалиться только ближе к утру? Сердце пропускает удар, звонко ударяясь о легкие. Стены многоэтажки внезапно чувствуются неимоверно чужими, чумазые от пепла и технического масла обои врезаются в зрачки пестрыми полосами, шум от холодильника стает невыносимее, пока Украина не отдергивает себя и в момент слезает с пластика. Он не может находиться здесь без него. Каждый день он ощущает, как эта квартира убивает его, вгрызается в кожу острыми косяками и от этой атмосферы становится тошно, совсем гнусно. Украинец уже готов сорваться прямо сейчас, собрать немудреные пожитки и вылететь сквозь окно морозным воздухом, которым он успел насытиться. Который вкусил через чужие губы, терзающие часами.       Россия всегда черств, редко улыбается и держит лицо, однако за порогом его норов тает, сплетается с частицами брата, растворяется в телесной пылкости и нежных касаниях. Украина же строптив и ловок — невозможно удержать при себе, невозможно присвоить. Любое неверное движение и украинца будто и не было рядом, жар бедер горит воспоминанием на ладони, а призрачные покусывания, сбитое дыхание жгут плечи.       Украина грузно падает на стул у окна. Точеные руки скользят выше, к растянутому поясу, щелкают бегунком и томительно забираются под каемку белья. Внизу живота уже мечется огонь, широко стегает по тазобедренным костям и паху, украинец сжимает член у основания, чтобы не разорваться на части от одного лишь прикосновения. Орган отзывчиво дергается и несколько капель предэякулята выступают на уретре. Пальцы поглаживают венец головки, ласково давят на уздечку, отчего на лбу выступает испарина, а короткая темно-русая челка прилипает к коже. Украина проводит рукой вдоль взбухших вен, невесомо обводит большим пальцем твердые края, но плоть суха и оттого фрикции лишь давят на мозг — не хватает смазки. Выудив одну руку, парень подносит ее ко рту и мажет языком по ладони, поднося к члену и свободнее двигаясь по всей длине, блаженно выдыхая и запрокидывая голову. Он видел как это делал Россия, когда они были еще подростками, как грамотно он плюет в руку или смазывает её аптечным вазелином, как размеренно ублажает себя, разворачивает кисть и стонет, когда на обивку шлепаются крупные капли спермы. Помимо этого, при мастурбации он часто прикусывал запястье от избытка ощущений или касался шва на поджавшейся мошонке: это было слабым звеном его тела.       От вида запыхавшегося и бесконечно распаленного брата Украина скулит и жмурится. Джинсы давят на кожу и он, слетев со стула, рывками стаскивает их до щиколоток вместе с исподним, и вновь елозит на резном сиденье. Холод иглами обдает обнаженные ноги, от чего колени самопроизвольно съезжаются, зажимая одну руку, ласкающую яички, меж бедрами.       Кончик носа слегка дергается, ощутив запах можжевельника и снега — так пах Россия. На мгновенье отпустив орган, бледная рука тянется к задравшемуся капюшону, надевая его на макушку и оттягивая край к лицу, зарываясь в фланель как в пшено. Украина благоговейно вдыхает и чуть не выпадает из реальности, когда аромат приобретает форму внутри него. Украинец оглушительно стонет. Это настолько зычно, что через минуту он слышит как стучат по батареям соседи. Ладошку нещадно жжет и он спешит вытереть ее об висящее на спинке полотенце, после чего вытирает от семени еще твердый член. Движения медленные, конечности заметно мякнут. Веки неконтролируемо слипаются, реальность уступает фантасмагории, тело блаженно растягивается на узком стуле, однако из полудрема его вырывает тяжелый удар в дверь. Затем еще один, далее в колокольном порядке. Наскоро малоросс опоясывает джинсы с бельем и прочистив горло, шагает в прихожую, впускать этого придурка.       Немудрено, что это нерадивый Россия, который, вероятно, задержавшись на посту, решил, что паб — вполне неплохое лежбище для преприятного времяпровождения. И, как водится, приобрел стаканчик английского виски, а для бодрости прихватил бутылку минералки, дном которой сейчас, между делом, зажимает дверной звонок.       — Кончай уже! — сетует Украина, прокручивая в скважине ключи и дергая за ручку. Федерация вваливается в квартиру мокрый от снега и багровый от мороза, рывком расстегивает молнию куртки и мысками стягивает заснеженные ботинки, устало глядя на недовольного брата. — Чего так долго? Неужто в Кремле снова выбило пробки, а разбирать кипы бумаг в темноте — дело таланта? Или магнитные бури внезапно набрали оборотов, отчего техника работала не в штатном режиме? Какая отмазка будет в этот раз?       — Заткнись. И без тебя тошно, — лениво отмахивается русский, стаскивает влажную ушанку и кидает куда-то за шкаф. Завтра снова заставит искать её вдвоем. «Ты же встречаешь меня, соответственно, знаешь где она. Блесни-же навыками». Так-то оно так, поэтому каждое утро Украина, не издавая ни звука, сжимая зубы и прикусывая острый язык, бродит по квартире и ищет пропажу, пока наконец не кидает в руки брату — «Подавись».       Украинец неотрывно смотрит на то, как Россия освобождается от шарфа, чешет взбудораженную шею, снимает тяжелую куртку с меховым капюшоном, предварительно вытаскивая из внутреннего кармана пачку самокруток, кладя её на видном месте на полке вместе с водой, и выпрямляется в полный рост. Позвонки жалобно хрустят, когда он дежурно разминается, крутит головой и касается руками потолка.       — Закончил? Есть будешь? — тихо спрашивает Украина и, не дожидаясь ответа, уходит на кухню, чтобы достать из холодильника две банки пива и сверток копчёного сыра-косички.       — Не-а. В Москве сегодня прибавилось «щедрых душ», желающих затащить меня в дешевые забегаловки на Арбате. Допрашивали мое имя несколько часов кряду и я с дуру ляпнул «Российская Федерация, рад знакомству», — Россия присаживается на стул с присущей неаккуратностью, задевая ножкой хлипкий плинтус, растягивает ворот серой футболки пальцем и хватается за влажное горлышко бутылки. Поднеся его к краю стола под углом, Федерация хлопком ладони срывает крышку и крупно отпивает. Хмель мелодично полощет по ребрам и желудку. Украина, напротив, открывает бутылку колокольчиком, привезенным из Одессы, присаживается на стул у окна — лицом к спинке, — ставя пиво меж разведенных ног и выжидательно смотря на русского.       — Разве это не твое имя?       — Мое. Но я больше предпочитаю «Росс», — очередной глоток, язык слизывает горькую пенку на нижней губе. — Как давно ты таскаешь мои вещи? Толстовка совсем затерлась.       — Мне она нравится, — на губах расцветает добродушная улыбка. Украина опускает глаза в пол и пригубляет пиво. Россия тем временем изучает его подтянутые икры и бедра, с упоением отмечая, что ничего лучше в жизни не видел. Тело славянина манит разнообразием: каждый его член отличается собственной гаммой родинок, веснушек, неизвестно откуда унаследованных — у покойного УНР не было и намека на «солнечные пятна». Он любит в парне все, из чего тот сложен, и всякую ночь теряет рассудок от трепетной близости. — Пахнет тобой.       Зрачки русского мгновенно сужаются, он шумно сглатывает и смотрит сначала на малоросса, затем на свои руки, а через секунду вовсю наблюдает за бугорком на штанах, заметно оттягивающим ткань; Россия рефлекторно опускает руку на пах и сжимает ремень в пальцах. Тугая струна неудовлетворенности приторно звенит внизу живота.       В подтверждение своих слов Украина цепляет капюшон и подносит сукно к лицу, носом вдыхая обескураживающий аромат, поглядывая за движениями русского. Чертовский режим работы заметно бил по психологическому состоянию брата и оттого он становился более нервным и вспыльчивым, курил как паровоз, игнорировал какую-либо помощь лишь бы не казаться слабым и беспомощным. Вечера Федерация прожигал у окна, с настежь открытой форточкой и старым радио-коробкой за спиной, проигрывающим неизвестные песни из прошлого.       Россия плавно возносит глаза. Онежские омуты смотрят холодно, с вызовом, и от этого взгляда Украина неосознанно сводит лодыжки под собой. Федерация рукой ласкает себя через джинсы, так смело и дерзко, что малоросс вцепляется пальцами за края спинки, до хруста сжав деревянные стойки. Член снова дергается и понемногу заполняется кровью; первые капли смазки тонут в грубой ткани белья. Из горла доносится приглушенный гортанный стон, сменяющийся прикушенной губой и выдохом сквозь зубы.       Кивает в сторону спальни. Одновременно они срываются вверх, чтобы наконец столкнуться в проёме и жадно прильнуть к губам. Россия кусается, лижет по линии губ широко и похабно, словно ждал этого всю жизнь. Боится, что под руками сейчас не твердая талия излюбленного брата, а горячий воздух, из-за спертости обретенный в материю. Но требовательные руки Украины на щеках, его прерывистое дыхание, бледный румянец на высоких скулах и блестящие в тьме коридора глаза внушают реальность происходящего. Триколор улыбается сквозь поцелуй и нечаянно оступается, ударившись затылком об косяк и утянув за собой украинца. Тот падает на размашистую грудь и обеспокоенно всматривается в лицо напротив. Во влажных зрачках читается немой вопрос.       — Просто не заметил. Темно же, — отшучивается русский и коротко усмехнувшись, с упоением примыкает к Украине, подхватывая его под бедра и усаживая на торсе. От внезапного жеста украинец тихо скулит в поцелуй, сжимая чужие плечи. Желание бравурно шумит в ушах.       Тяжелое дыхание России на скулах заставляет дернуться и свести колени за крепкой спиной. Хочется его грубости, его небрежности в ласках. Непривычно от братской нежности и снисходительности. Хочется быть жертвой, хочется простого русского. Украина не отказывает себе: силой оттягивает за ежик на макушке; Россия запрокидывает голову вслед за болью и злобно блещет глазами. Он не понимает резких перемен в отношениях, как и в сексе, впрочем. Украина же смотрит мокро, помутненно из-за похоти, влажные от слюны губы слегка размыкаются и он протягивает на выдохе:       — Я хочу… Чтобы ты укусил меня.       — Что?..       — Шея… Я хочу, чтобы ты укусил.       Россия глухо рычит и рывком прижимает украинца к ближайшей поверхности — зеркалу, висящему на болотной стене. Парень тихо всхлипывает от ноющей боли в спине, но быстро затыкается, когда возле кадыка ощущает требовательные движения языка, а после и твердые зубы, слитно сомкнувшиеся на тонкой коже. В рот брызгает кровь, нос наполняется вкусом металла — Россия отвращено морщится, но отстраниться не смеет. Украину же бьет крупная дрожь. Он содрогается в чужих руках, глотает воздух порциями и не успевает надышаться вдоволь. Мысли словно отстрелили в конец.       Когда все заканчивается, русский мягко разжимает челюсти, выпрямляется и замечает свой безумный взгляд в отражении. Это выражение отрезвляет не хуже ведра со льдом — он обеспокоенно смотрит на обмякшее тело Украины и его опустошенные зрачки, уставившиеся куда-то за ним. И чувствует как что-то влажное утыкается в пояс джинс. Украина кончил. Без рук, без фрикций и каких-либо стимуляций.

Испорченный ребенок

      — Блядь. Уже? — хрипло ругается триколор и пытается расцепить колени за спиной — тщетно. Украинец держит крепко и через минуту уже активно ерзает на чужих бедрах. Федерация стонет сквозь плотно сжатые губы, умоляюще косясь на брата. Лукавая усмешка на украинских губах начинается там, где заканчивается русское терпение. Тонкая линия беззвучно проговаривает лаконичную фразу и Россия окончательно теряется. Слитным движением он отрывает брата от зеркала и в два шага добирается до спальни; кровать услужливо заправлена, на тумбе покоятся новый флакон смазки и презервативы, которые Украина покупал для проформы. Россия никогда не удосуживался их надевать, ибо «черт, это же время, а мне хочется тебя прямо сейчас». Эта пачка была куплена еще два-три месяца назад и до сих пор лежала невскрытой, хотя украинец тянулся к ней довольно часто — особенно при русском «блядь, давай еще разок» или «замерз?».       Младший ждал его. Судя по морозным рукам, он снова хочет тепла и ласки, таскает его вещи без спросу, пьет из его кружки и плотоядно буравит окно, выглядывая знакомую фигуру. Предсказуем как никогда. Россия довольно скалится и валит малоросса на кровать, нависая. Бережно выглаженная ткань берется складками, угол простыни задирается вверх. Черт, а ведь он старался сделать все идеально.       Украина тут же тянется ладонями к пряжке ремня, освобождая петлю и вызывающе прогибаясь в пояснице. Холодные руки скользят за резинку белья — русский судорожно выдыхает, щурясь, — большой палец нежно гладит головку, размазывая естественную смазку, вторая ладонь едва растирает чувствительную плоть, после смещается на подвздошную кость и ощутимо давит. Пальцы обхватывают член, неспешно покачиваясь, словно дразня. Украина внимательно следит за эмоциями на лице русского, ухмыляясь на его сведенные брови и зубы, жующие губу.       — Притормози немного, — Россия удивляется собственной хрипоте. Сгибает одну руку в локте, а второй сжимает запястье чужой руки, что орудует в трусах. Украина недоуменно глядит на него. Он не хочет останавливаться, сейчас русский — единственное, чего ему хотелось везде: внутри, под кожей, в костях, в крови, повсюду. — Ты неимоверно холодный.       — Какой есть, — после этих слов украинец отстраняется и принимается за собственные джинсы. Пока Россия тянется за смазкой, парень стягивает джинсы с бельем через ноги, ступней откидывая их в сторону, смущенно сводя колени и оттягивая край толстовки на пах. Оценив абрис аккуратных ног, русский тихо смеется и хлопает брата по икре.       — Мы делаем это уже не первый раз, а ты все еще жмешься как девственница. Давай, я хочу видеть тебя, — широкие ладони сжимают аккуратные щиколотки и с трудом разводят их в стороны. Украинец краснеет еще сильнее, пунцовым цветом наливаются уши и шея.       На этот жест Федерация хмыкает, вскрывает упаковку со смазкой и не без грубости втирает гель между бедер партнера, проникая пальцами и растягивая податливые стенки кишечника. Подготавливая, Россия откровенно любуется видом уязвленного брата — растрепанные темно-русые волосы, пунцовые щеки, шея и уши, которые тот старательно прячет, дрожащие колени, поджимающийся живот и набухший пенис, касающийся мокрой головкой ниже утроба. Рот наполняется слюной, горькой и вязкой, отчего русский невольно сглатывает. Взгляд у него совсем уж безумный.       — Может, снимешь её? Если не даешь смотреть в глаза, дай хоть телом насладиться, — недовольно бурчит Россия и дергает задравшийся край толстовки. — Да и замарать жалко. Все-таки со студенческих лет, памятная.       — Нет, — Украина холодно смотрит на Федерацию. Второй немного опешивает, но ткань не отпускает. — Ты же знаешь про ожоги. Я не хочу, чтобы ты видел это.       — Мне плевать. Я люблю тебя. Между делом, я тоже не идеален.       — Дело не только в этом, — ладонь русского скользит под толстовку, но Украина поспешно перехватывает ее. — Я не хочу снимать её потому, что она пахнет тобой. А твой запах сводит меня с ума.       — Сейчас я рядом и ты можешь дышать мною пока не упьешься. Тебе этого мало?       Зрачки украинца бегают, а после он неуверенно кивает.       — Черт, иди ко мне, — Россия устало улыбается и садится, хватая малоросса за руку и подтягивая к себе, бережно кладя свободную руку тому на бедро.       — Достаточно, — шепчет украинец и приподнимается на коленях, щурясь от накатившей эйфории. Русский покорно вытаскивает пальцы, тянется к смазке, но руку бесцеремонно откидывают. Вместо этого Украина давит пару крупных капель на ладонь, трет их между пальцами и опускает руку на член России, с нажимом двигая ею вверх-вниз. Русский блаженно сопит и утыкается в сгиб шеи брата, тяжело дыша в багровое ухо.       Через минуту Украина мягко выпускает орган из оков ладони, приставляет ко входу и не спеша опускает ягодицы. Грубая ткань джинс неприятно полощет по внутренней стороне бедра. Наслаждение ударяет по позвоночнику и парни одновременно выдыхают, жмурясь от фейерверка. Россия ласково трется щетиной об выглядывающую из-под ворота толстовки ключицу и шепчет, прикусывая мочку уха:       — Это мог сделать я.       — Ты трахаешься как идиот, — недовольно рычит Украина и слабо хлопает брата по щеке. Тот обиженно фыркает и поднимает голову на уровень с его. — Поэтому дай вести мне. Пожалуйста.       Закатив глаза, русский кидает что-то похожее на «валяй» и опускает обе руки на тазовые кости парня, яко роняя державу.       Украинец победно усмехается и двигает бедрами, выбивая из брата полустон, от которого первый вздрагивает и вновь обвивает шею русского. Украина смотрит на брата и не может перестать несуразно улыбаться. Сколько раз они ссорились, не разделив очередные взгляды? Сколько раз Россия замахивался на него, избивал от души, чтобы потом целовать его руки и просить прощения? Сколько потрачено бинтов и спирта на их «беседы тет-а-тет»? Бесконечные бутылки и упаковки. И поцелуи, следующие после. Трепетные, со вкусом, чувственные до предела. От воспоминаний голова тяжелеет и Украина роняет ее на смуглое плечо, притираясь. Не вовремя отмечает футболку, разделяющую их тела от близости, и хмурится, оттаскивая край и задирая его повыше. Федерация смеется от умильности момента, отстраняется всего на секунду, снимает ненавистную футболку и снова льнет к украинцу, зарывается носом в шею, вдыхая будоражащий запах, покусывая жилки и обхватывая рукой парня поперек.       Украина ведет медленно и осторожно, будто смакуя неизведанное, двигается в собственном ритме, опускаясь, задерживаясь накоротко, и тягуче-неторопливо вздымаясь, как птенец в первом полете. Так чутко и сладко, что будь они более юными — не узнали бы самих себя. Россия гладит мягкие бедра и мнет ягодицы, норовя схватить покрепче и задать темп. Но брат не дает ему и шанса на движение извне, упивается властью, паршивая сволочь, и втайне не желает ее разделять с кем-либо.       — Украина, пожалуйста… — молит русский, чуть ли не хныча. Его потряхивает, он не может контролировать зубы, сжимающиеся чаще с каждым толчком, и Украина замечает это, крепче хватается за плечи России, приподнявшись, — член с пошлым чмоканьем возникает из нутра, — ускоряется. В узких стенах спальни шлепки кожи о кожу звенят еще постыднее. Россия смыкает клыки в том месте, где на шее уже расцвели бутоны сирени, яркие в простоте и вычурности одновременно. Кровь с новой силой брызжет в рот и теперь ее так много, что России приходится сглатывать, чтобы не захлебнуться. Висок обжигает влага, отчего он смотрит на «скачущего» и видит дорожки слез. Украина ревёт как дитя, но продолжает улыбаться, ловя приход от русской души.       — Люби мене, люби мене. Люби так, неначе сьогодні мене не стане. Неначе я твій лише у цю годину*, — Украина задыхается в слезах и шепчет, шепчет, шепчет. Цепляется холодными ладонями за щетинистые ланиты, ласково мнет и не может заткнуться. — Люби мене, благаю… Я не хочу залишатися один. Тільки не знову, будь ласка*…       Глаза в глаза. Веки Украины красные, опухшие, зрачки широкие, влажные от слез. Глаза России непривычно теплые, глубокие, с толикой нежности — песчаные глубины Онежского озера.       Сбивчивый шепот заставляет вытянуться и смять податливые губы в поцелуе. Украинец не сопротивляется, только доверчиво жмется и стонет в горло, отдаваясь партнеру целиком. Требовательный язык скользит по небу, касается чужого, сплетаясь, вытворяя невообразимые вещи. Россия легко прихватывает зубами кончик языка, оттягивает, а после вновь льнет ближе, кусая, широко облизывая. Мешанина из слюны стекает вдоль подбородков, движется вниз, по шеям, в ямочки между ключиц: похабно и развратно.       В порыве Украина изгибается скрипичной струной, заводит руку за спину, продолжая размашисто двигаться на члене, и касается мошонки, аккурат у линии шовчика. Он перекатывает яички пальцами, пощипывая. Мошонка поджимается, напряженно вскинувшись. Украинец польщенно ухмыляется и напоследок поддевает кожицу ногтями, отчего ведущий заметно дрожит.       Русский уже на грани. Брови сводятся к переносице, веки зажмурены как если бы комнату озаряло солнце, ладони хаотично атакуют стройное тело, лезут под толстовку, задирая её до горла, гладят лопатки, поясницу, ягодицы. Сомкнув обе руки на русской шее, украинец утягивает того на постель, на мягкие простыни, по-детски пахнувшие лавандой и хлопком. При смене угла Украина отчаянно скулит, прося большего, царапая чужие плечи и конвульсивно качая бедрами. Найдя точку опоры у изголовья кровати, Россия уже наотмашь, неграмотно, почти животно вбивается членом в стенки ануса, вжимает парня в матрац до ламелей, высекая искры на обратной стороне век. Ладони смыкаются на веснушчатой шее, Федерация контролирует нажатие, чувствуя, что надолго внимания не хватит. Глаза напротив уже не смотрят на него, они закатились вглубь, почти навыворот.       Худи липнет к влажной спине. В ней жарко и душно, от неё хочется избавиться, быть ближе, но Украина же поклялся. Он горячо выдыхает в потолок и в последний раз толкается навстречу, обильно изливаясь. Пенис ритмично бьется о живот — густая сперма хлещет как ручей. Россия устало двигает бедрами, выходит в рывке и туго кончает, закусывая кожу украинских ребер и расслабляя хватку на горле.       — Всегда бы так.       — Не будь ты таким ублюдком.