Heroes and Villians

Наконец, они отправились в дорогу, хоть Назгули уже и стало казаться, что папа, возможно, передумал, а сборы начал исключительно для освежения подзабытых им впечатлений походного быта, планируя, быть может, написать по своим впечатлениям и ответам окружения, захватывающую историю, так не похожую на истории из изобретения Светлых. Папа мог настолько увлечься этой своей идеей, что посвятить в неё окружающих даже не пришло ему в голову. Но они всё-таки двинулись в путь, как Папа уверял, для честной и открытой борьбы с врагом. — Мы, конечно, по другую сторону, да и кажемся Свету подлецами, но мне лично такая слава претит! — пояснял он, рассовывая по карманам булавки, записки с заклятьями и чистые куски пергамента, для записей. — И потом, вы же помните, что Светлые сделали с нашими хоббитами! Их поступок честным ну никак назвать нельзя! Если им хотелось обзавестись хорошими поварами в своём ПЦ, могли бы наградить их так, когда хоббиты бы победили! Поварами бы обзавелись, стали бы вкусно кушать и не оставили бы хоббитов огорчёнными и расстроенными неудачей! — Может, хоббиты наоборот, рады новому, непривычному им самовыражению, — заметил дядя, меланхолично проверяя мотки верёвок. — Вспомни, с каким настроем они пришли к нам и как долго я возился с ними, пытаясь научить их хоть чему-то музыкальному, от чего бы не хотелось заткнуть уши. — Дело в твоём перфекционизме, — возразил Назгул. — Братюня, ты ж такой один придирчивый и не прощающий… Даже одной фальшивой ноты простить не могущий! Ух, как подумаю, что ты с этим ПЦ сотворить можешь, если тебе разгуляться дадут и не станут там зажимать… Мы поможем, всё для тебя сделаем! А если это увидят везде в Арде, может, даже до Валинора докатится волна… Тогда свет поймёт, но мы уже докажем, что хотели, а всё благодаря тебе, братюня! То-то доченька у меня такая умная и так Маглора уважает, ты её приучил! И сынок тоже, я со счёта его проектов так давно сбился, ты бы знал! И Музыкант уже лучше играть стал, и в ноты попадает чаще! Музыкант, не ответив, мрачно посмотрел куда-то в сторону. Назгуль, как раз писавшая брату и не только ему письма, глубоко вздохнула. Ей нечего было отвечать. Вернее, она могла бы возразить отцу, заметить, что пока его план не выдерживает критики, а хоббитов они бы могли поддержать и более удобным для всех способом, отправив в ПЦ кого-то одного из их компании. Например, Музыканта. Он бы передал хоббитам слова поддержки и, может, разработанный кем-то план, что нужно делать для достижения их настоящей цели. Папа наверняка бы предложил устроить в ПЦ диверсию и передал бы с Музыкантом яд и взрывчатку, не забыв записку с инструкцией. Что предложил бы им дядя, Назгуль не могла догадаться, ведь дядя, как она заметила, не очень любил хоббитов. Сама Назгуль предложила бы хоббитам не прекращать готовить вкусные кушанья и угощать ими всех, заодно напоминая, что полноценно заняться готовкой они не могут, ведь теперь они певцы… Почему-то ей казалось, долго бы в певцах хоббитов не оставили, но бросились бы строить им самую что ни есть совершенную кухню, а вот дальше… Дальше открывалась масса вариантов с совершенно разными исходами, что Назгуль сама удивлялась возможным поворотам, если бы хоббитам можно было предложить её план, они бы согласились и он бы сработал! Назгули не то чтобы не хотелось подвигов и приключений, ей, разумеется, хотелось новых впечатлений, путешествий и, быть может, новых интересных знакомств… Но ей хотелось и, наконец, дописать свою волшебную сказку! Выходить решили утром. Все путники тщательно проверили снаряжение, убедившись, что ничего не забыли и не взяли слишком много ненужного, Радагаст, принеся вольер с червячками к огороду, строго велел Рыбаку из Дейла наблюдать за ними и кормить по часам, после чего отправился подремать на веранду, предварительно отдав Назгули, как самой надёжной из путешественников, мешочки со своими грибами, не исключая, что они пригодятся в пути. Провиант в дорогу им, по просьбе Назгула, собирал Рыбак из Дейла, разумно рассудив, что лучше него с этим никто не справится. Спорить никто не стал. Рыбак никогда не подводил их. И, как оказалось, очень зря! Рыбак от души снабдил их рыбой во всех, пожалуй, вариантах, способных долго пережить трудный поход в не испорченном состоянии. Вяленая рыба, сушёная рыба, балык, особые, не портящиеся пирожки с рыбной начинкой… От щедрот и доброты Рыбак выдал им ещё два огромных горшка наваристой ухи и, пока они не покинули свою страну, уха в самом деле спасала от голода и внезапного холода… Ещё спасали прихваченные дядей крупы и съедобные, не лечебные, грибы Радагаста. Но круп было немного, как и грибов. Зато рыбы в дорожных запасах было много… Слишком много. Радагаст, конечно, хлопотал над едой, отбивая надоевший вкус съедобными лечебными травами из своих запасов, но это скоро перестало помогать. И запасы трав были не бесконечными. Потому, оказавшись в лесу, путешественники в первую очередь стали искать не нужный им путь, а пропитание, отличное от рыбы. Радагаст заодно возился с травками, не забывая охать на весь лес от встреченной милой пёстренькой букашки или попавшейся паутинки особенно красивого плетения. Папа восторженно ругался, что их, кажется, запутали силы добра и дорогу к цели найти будет особенно трудно, дядя, сохраняя спокойствие, почему-то постоянно куда-то отходил. Назгули казалось, он придумал или нашёл способ ориентирования, который точно приведёт их к цели, но пока не хочет напрасно обнадёживать спутников. Музыкант пытался самостоятельно перейти на подножный корм, чтобы спастись от ставшей ненавистной рыбы. Попытки, правда, заканчивались отравлениями или несварениями желудка. И Радагасту с сожалением приходилось отрываться от паучков, птиц, червячков и жучков, доставать из секретной сумки нужные снадобья и, покачивая головой, отпаивать Музыканта, чтобы тот не погиб раньше времени и не мешал бы им. Назгул, разумеется, заявил, что, быть может, Музыкант решил стать их Боромиром и принести себя в жертву отряду, но, подумав, признал, что Гендальф, за которого у них был Радагаст, исчезать пока не собирается и вообще, не должен. Вот исчезнет Радагаст, точнее, Гендальф, можно и о Боромире подумать, но пока не время для подобных мыслей. Все согласились с ним, особенно Музыкант, который становиться Боромиром явно не собирался, хоть после этого разговора он снова съел что-то, его желудком не принявшееся и Радагаст, охая, загремел котелками, отправив Назгуль к озерцу, за чистой водицей для лечения и всем им, чтобы не мучиться жаждой. Дядя снова куда-то отошёл, а папе, как Назгуль заметила, Радагаст не доверял. Не то чтобы она была против помочь, даже Музыканту, в очередной раз съевшему что-то не то, но с гораздо большим удовольствием она бы помогла дяде, пытавшемуся сориентироваться и найти дорогу. Или Радагасту, наверняка могущему спросить дорогу у птичек и жучков. Когда, наконец, все утихли и решили, что пора и отдохнуть, к Назгули, грызущей сорванные с куста старые орехи, подошёл… Радагаст, словно услышавший её мысли. — Вот, — прокряхтел он, снимая с плеча сумку и протягивая её Назгули, — тут мои травки целебные, все-все, и которые оставались, и которые в лесу насобирал. Мне ж скоро пропадать нужно будет, уходить, тоись. Я ж за Гендальфа у вас как-никак, и Гендальф из Отряда исчезает раньше Боромира. А лекарства в пути ой нужны, даже вам, призрачной братии, как видишь, пригодились с мальчонкой ентим. Назгуль, удивившись доверию Радагаста, распахнула глаза и даже отшатнулась от мага. — Но почему я? Разве… разве… почему я стану целительницей? — пробормотала она. — Нет, не думайте, я не против, но, но… почему я?! На самом деле, ей хотелось попросить Радагаста не уходить. В конце-концов, их отряд очень условно повторял Братство Кольца, хотя бы тем, что хоббиты из Братства исчезли ещё до Похода, при не сгинувшем “Гендальфе” и живом “Боромире”. И кольца у их хоббитов не было. Так что мешает их Гендальфу остаться с ними?! И Назгуль так привыкла к нему... Радагаст, увидев растерянность Назгули, улыбнулся ей и, подойдя ближе, накинул ремешок сумки на её плечо. — Так больше некому, — пояснил он. — Смекаешь? Дядя твой уж очень в Боромиры стремится, пока не передумал и роль менять не захотел, Музыканту, сама понимаешь, травки мои давать небезопасно. Он же постоянно что-то в рот тащит, от чего потом то ему плохо, то нам от него плохо, а то и всем сразу плохо становится! Папа твой… ну… не то чтобы я ему не доверял, давно дружим как-никак, только ты надёжнее будешь. Сейчас покушаешь — и сумочку под плащ свой запрячь, а то папа твой догадается, что я давно уходить собирался! Никому не говори, что сумку я сам отдал, а не ты где-то нашла! — А может, остаться? — тихо-тихо прошептала Назгуль, видимо, от испуга, что Радагаст исчезнет прямо сейчас, например, призовёт стаю гусей и улетит с их помощью, Назгуль бы не удивилась, зная, как Радагаст любит птиц, а те — уважают его. — Разве… разве нельзя остаться? И потом… мы… мы не знаем, куда идти и как найти ПЦ… Кажется. Сгинем ещё, пропадём… вдруг. — Нет, не сгинете, — заверил Радагаст, — дорога из лесу всем известна, разве что вы заплутали чутка. Ещё мальца поплутаете — и на дорогу выйдете. А остаться я… Не хочу я оставаться! — наконец, признался он. — А уж как по лесу погулял, с букашечками тутошними поговорил… Они мне такого понарассказывали! Здесь знаешь, какие ужики и полозы водятся?! Никогда с такими дела не имел, надо тогось… Изучить, пообщаться… Наверняка знают многое, ещё неизведанное! А вас здесь долго держать… Не хочется, проще говоря, у вас же цель есть! — и быстро отошёл, почти отбежал от Назгули, крикнув напоследок, чтобы она накинула плащ, ведь холодает и дует ветер. Назгуль, поняв намёк, шмыгнула носом от расстройства и, повесив отданную Радагастом сумку через плечо, отошла к своим вещам. В самом деле, холодало и плащ ей бы не помешал, даже если бы не нужно было скрывать под ним подарок Радагаста.