Гость из прошлого

Перед глазами то и дело мелькают темные пятна едкого дыма от сгоревших пантер из его, танковой роты, застилающие обзорное окошко густыми клубьями. В ушах ещё гудит. Русский танк пробил броню, оставляя после себя долгий, разрывающий барабанные перепонки скрежет, свист, ультразвук, неуловимый человеческим ухом, создающим только боль и провоцирующим крик. Битва в полях под Сызранью, на подступах к Москве, в селе Нефёдово была чем-то особенным для немецкого солдата. Шаг вперёд, а там, гляди, и вся территория у твоих ног. Правда, это противоречило всем планам советского человека, что за родную землю готов зубами рвать чужую плоть. Они были умны, коварны и отчаянны. Каждый из них готов был стоять насмерть за клочок земли под ногами. Каждый любил свою родину и оберегал от фашистской гадины. Танкисты были невероятными стратегами, кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, но и немец был не глуп. Каждый раз, вслушиваясь в оглушающую тишину русских полей, солдата терзали сомнения в своих действиях, сомнения в безопасности. И каждый раз старались выйти из воды сухим. Но в этот раз всё шло не по плану для немецкого командира. Дым лишал зрения, дезориентировал в пространстве, а капли под гусеницами отзывались неприятной тряской. И солдат Рейха знал, что в этот раз ему не выйти сухим. Не выйти вообще. А идти камнем ко дну, прижатым танковой бронёй. Наушники перестали помогать, посылая волну мурашек, ровными шеренгами проходящей по всему телу и рассеиваясь на затылке. Скрежет снаряда о броню, а затем острый нос осколочного пробивает танку брюхо, забирая жизни экипажа. И последним звуком для Ягера становится приглушённый ужасным скрипом металла крик. А потом темнота. Темнота, через которую смутно пробивается засаженное лицо ещё совсем молодого мальчишки. Обволакивающая, окружающая темнота, не дающая ни единого чёткого образа того, что вокруг. Может, это и есть смерть? Может, это было последнее сражение преданного немецкого командира? То, в котором он потерял целую роту, сражаясь против одного единственного советского танка. Сколько мгновений назад он жаловался на этот русский противный мороз, пробирающий до костей? Казалось, только что он слышал голос Вольфа, а теперь только стихающий звон и еще отдающий эхом выстрел. Тело пронзает боль, голова всё ещё гудит, но ощущение, которое навевала темнота, отступает. Он больше не чувствует, что смотрит на себя со стороны. Внезапно осознает, что жарко, душно, что тяжко дышать. Клаус распахивает глаза: мрак отступает совсем. Он отчётливо помнит, что не смог вылезти из подбитого танка до конца, что только взглянуть успел на врага своего, сейчас же он лежит на земле. Перед ним светлое голубое небо, солнце нещадно палит, принуждает сразу зажмуриться обратно, вернуть себе мрак. Ягер издает полустон-полухрип, заставляя себя вновь открыть глаза, осмотреться хотя бы чуть-чуть. Гауптман думает, что бредит, иначе нельзя объяснить то, что вокруг все не так, как было несколько минут назад. Нет снега, нет разрушенных деревянных домов, нет ни одного танка, в конце концов! Он лежит в заросшем поле совсем один. Рука сама тянется и расстёгивает первые пуговицы кителя. Совсем понемногу силы возвращаются, он понимает, что если не встанет сейчас – не встанет больше никогда. Так что, собравшись, рывком, но он всё-таки садится. Клаус расстегивает дрожащими пальцами оставшиеся пуговицы, даже хочет скинуть китель, но, лишь выпрямившись, осознает, что не может. Спина отказывается разгибаться достаточно для того, чтобы стянуть его с себя. Командир вновь осматривается. «Неужели река?» Вдали и правда поблёскивает голубая гладь воды, звонко шумит на фоне тишины. Это внезапно вселяет надежду, веру. И, крутя в голове мысль о том, что это его последний шанс, Клаус всеми силами ползет, идёт и стремится, превозмогая боль, к воде, к источнику жизни. И ему удаётся, медленно, но все же он достигает цели и валится без сил обратно к земле. Можно ли назвать это успехом?.. Трава неприятно колет лицо, перед глазами рябит, все смешивается в одно. Рука тянется к воде, которая почти в двух метрах от него. Ужасно жарко, волосы липнут к лицу, борода лишь мешает. Клаус хрипло выплевывает немецкий мат, переворачивается на спину, пачкая во влажной земле свою одежду, и долго выдыхает. Где он? Почему зима сменилась... весной? Летом? Что вообще произошло? Ягер думает, что это предсмертный бред, что-то вымышленное. Однако то, как журчит река, как носятся птицы – всё говорит о реальности происходящего. Он доползает эти несчастные два метра, подносит ладонь к воде и кое-как зачерпывает немного. Первым делом, солдат умывается – это слегка бодрит его, и он опять садится, больше не лежит. Вода освежает, смывает грязь, кровь и пот, всё, что разом смешались в одно и вызывали лишь отвращение. Она смывает кровь, но жжет раны на лице. И от этого почти невыносимо больно, но мужчина привык терпеть и не такое. Пройдет, заживёт, ничего страшного.

***

Коля не был тем послушным мальчишкой, что соглашался с каждым наказанием родителей. Наоборот, каждое их слово было поставлено под вопрос, а чаще всего и вовсе пропущено мимо ушей. Так и вырос Ивушкин любопытным непоседой, который никогда не пропустит ни одного движения рядом с собой. Так и сегодня вышло. Ребята деревенские, заметив старого друга, приехавшего к бабке и деду в деревню, потащили прыгать в речку с помоста. Компания эта уже через несколько часов дала дёру, как только заприметила на горизонте злющую собаку, которая перекусала уже пол деревни и вряд ли собиралась останавливаться. Не просто собаку, а овчарку немецкую, каких Коля любил самой искренней любовью. Трусость парней показалась мальчишке глупой, неоправданной, ведь овчарка эта неслась к любимому другу, который тут же с хохотом начал отмахиваться от игривого пса. – Всё, Арис, сидеть, – командовал белобрысый, садясь на зеленый берег, улыбаясь, когда пушистая трава начала щекотать оголенную поясницу. Природа здесь была действительно хороша, напоминала то беззаботное детство, когда всё было нипочём. Тот знакомый до одури красивый закат, вдали виднелась и сама деревенька со старыми, едва восстановленными после войны домами. А дома вновь дед и бабка, что будут рассказывать уже такому взрослому Коле о войне. Скрыв слабую полуулыбку, лохматый встаёт. И всё-таки он успел соскучиться по своим родственникам. Размяв затёкшие мышцы, мальчишка спешно надевает сперва треники с резинкой на щиколотках, а затем и белую футболку, что оказалась такой приятно холодной после лежания на чуть влажной траве. Клаус медленно, но верно осознает, что вокруг уже нет войны. Птицы никогда не пели так славно и весело в её время, вдалеке была заметна странная живая деревушка – её он увидел, когда поднялся на ноги, шатаясь и каждую секунду норовя упасть обратно. В деревушке, очевидно, кипела жизнь, наро... Ягер щурится, прерывая мысль. Он видит незнакомца в непривычной одежде, но это, кажется, единственный человек в округе. Ноги совсем отказываются держать его, и мужчина заваливается обратно в траву, издав стон. Гауптман окликивает парня, но единственное, что может быть понятно из немецкого это: «хей!». Он не может говорить громче, но надеется, что тот его услышит. Пёс начинает лаять, а Ивушкин всё понять не может, кого этот безобразник учуял. Но и непонимание держится ровно до тех пор, пока со стороны густой травы не доносится чей-то оклик, больше смахивающий на полустон. Не сказать, что Коля был любопытным, более того, в любой другой ситуации, он бы не обратил внимания, но стон этот звучал слишком болезненно, и Ивушкин просто не смог пройти мимо. Он слишком дёргано поворачивается в сторону издаваемого звука и практически сразу же вздрагивает, отшатывается назад, нервно и учащённо задышав. Признаем, не каждый день удается увидеть мужчину в немецкой форме, так ещё и с разорванным в клочья лицом. Мальчишка никогда не был и даже не хотел быть врачом, но сейчас он искренне благодарил своего учителя по обж, благодаря которому сейчас подбежал к пострадавшему и мгновенно упал на колени, судорожно осматривая местность в поисках хоть чего-то, что может помочь. – Арис, домой! – скомандовал мальчишка, отпихивая от себя и мужчины рычащую собаку. – Домой, я сказал! Ивушкин чуть похлопывает незнакомца по целой щеке и снимает с чужой головы фуражку, наушники, прикладывает ладонь ко лбу. – Эй, ты как? Что с тобой произошло? – выдает на выдохе белобрысый и приподнимает мужчину за плечи. Почему-то сейчас его не волнует даже то, что тот в форме, причем та совсем не похожа на те, что продают в виде копий. Однако проще подумать, что раненый этот из-за неудачного косплея очень жестоко получил от радикальных патриотов. – Was?* (Что?)– Клаус, свалившийся с ног в который раз, видит лицо незнакомца уже вблизи. Чужая речь доносится до слуха, а в голове набатом бьёт мысль о том, что он видит перед собой того, кого недавно подстрелил! Не может быть... Этот советский танкист должен быть мёртв! Он ведь стрелял в него из маузера, точно стрелял! — Можно и в ass**, только чур я сверху, — глупо отшучивается мальчишка, но веселое выражение лица быстро сменяется безысходным. А ощущение, словно сморозил глупость. Хотя такая шутка ему точно зашла и он её точно не забудет. Ягер с оставшейся силой хватает русского за воротник футболки, в лицо буквально рыча слова: – Du hast verloren, was zum Teufel bist du? (Ты же проиграл, какого чёрта ты ещё живой?) Лишь спустя несколько секунд Ягер разжимает ткань одежды, все равно оставляя на белом следы грязи и так и не смывшейся крови. Он откидывает голову назад. «Сошёл с ума. Очевидно. Сошёл с ума» – мужчина не может принять это, не хочет принимать это, но другого объяснения всему не находит. Перед ним живой мертвец, хотя хватка того, ладонь этого «мертвеца» слишком тёплая для покойника. Возможно, это тоже признак потери рассудка. Единственное, что не даёт до конца забыться – боль, расходящаяся корнями от головы до самых ног. Правая сторона лица словно горит, и если раньше это можно было хотя бы немного терпеть, то теперь это становится слишком невыносимо. – Hilf mir (Помоги мне), – знает, что тот не поймет. – Пожалуйста, – едва-едва, ломая язык от непривычной, чуждой речи. Но так искренне. Клаус не хочет умирать, хочет жить, хотя, знает, достоин обратного.