Гость из прошлого

– Хилф, хилф, что это значит? – мальчишка уже хотел начать паниковать, но сосредоточил весь свой разум на внутреннем словаре, в котором так настойчиво пытался отыскать нужное слово. – Помочь! Да-да, конечно, помочь. Ивушкин судорожно осматривается, пытается зацепиться взглядом хоть за что-то, что может помочь ему с этим иностранным гостем, но ничего не видит. Паникует ещё больше и, учащенно задышав, подхватывает мужчину под руки. – Сейчас, – шипит он. – Сейчас, сейчас. Не пугает больше ни кровь, ни хрипы и сдавленные стоны немца. Сейчас Коля, вдохновленный подвигами деда, о которых слышал каждые выходные, сидя у камина, тянул мужчину из последних сил, изредка заваливаясь вместе с ним в траву. — Отрастил задницу, падлюка.. Пока его куда-то тащат, перед глазами все образы постепенно смешиваются, размываются еще больше, чем раньше. Клаус не чувствует ног и кистей рук, а еще не чувствует ничего кроме банального страха. Для солдата не должно быть ничего кроме холода, безразличия и прямолинейности, но... Если это последние мгновения его жизни, то разве можно испытывать что-то другое? Тем более, он в чужом краю, помогает ему незнакомый человек и еще неизвестно что с ним будет дальше. Возможно, смерть будет лучшим исходом событий? Последний рывок – и они оба заваливаются в мягкую траву на заднем дворе. Да так, что мальчишку теперь придавило чужим телом к земле. – Щас-щас, терпи, фашист, – нервно смеётся уже слишком лохматый русский. Как будто сквозь воду, гауптман все же слышит голос парня. Слух режет слово «фашист», которое, кажется, он уже где-то слышал. Аккуратно скинув немца на землю, Ивушкин выбирается из под него и бежит в дом. – Дед! Деед! Дверь со скрипом открывается, и Ивушкин влетает в запыханного старика. – Ты чего, Колька, офонарел? – возмущается отшатнувшийся дед. – Дед, лошадку запрягай, в больницу поедем, тут километра два. Тут пострадавший, я потом объясню! Дед смотрит ошалело, стирает рукавом рубахи мыло с шеи и, поверив внуку, топает к конюшне, что-то пыхтя себе под нос. Коля же, загнанно озираясь, бежит в дом и, схватив первое попавшееся полотенце, окунает его в ведро с ледяной водой. Идея обернуть чужую щеку холодным кажется лучшей. Вода приятно охладит кожу, облегчая боль, а ткань впитает кровь, не дав нацисту окончательно потерять сознание от большого количества потерянной крови. Тряпка отжата и отправляется на плечо, а мальчишка, осознав, как дед, рассказывающий Коле каждый раз об убийстве всемирного зла, отреагирует на раненного немца, да ещё и неудавшегося косплеера, хватается за голову. Да дед его палкой добьёт, если тот сам коньки не откинет от страха. – Чёрт, чёрт, чёрт, – мгновенно среагировав, русский бежит из дома, молясь, чтобы излюбленная кобылка деда решила показать свой характер именно сейчас и, решив немного поломаться, помучила старика лишнюю минуту, пока мальчишка решает проблему с маскировкой. Ягер медленно мотает головой, то ли для того, чтобы посмотреть что вокруг, то ли отрицая то, что он умирает. Боль никуда не пропадает, однако хуже не становится тоже. Хоть что-то. Каждый вдох даётся все тяжелее, моргает он все реже и реже, но что-то не даёт ему провалиться в небытие. И этому Клаус почти рад. Сразу с ходу Ивушкин падает на колени перед мужчиной и, аккуратно – почти нежно – приподняв его голову, обматывает пострадавшую часть лица мокрой тряпкой и слегка хлопает по другой. – Эй-эй, не умри мне тут, дед тебя за это убьёт, – просит Коля и, резко сев мужчине на бедра, заслышав ржач лошади, начинает практически выдергивать пуговицы на кителе, стараясь не рвать, но и не нежничать. – Снимай штаны! Снимай, я тебе говорю! Немец не думает, что именно его всё-таки так резко привело в чувство. Но он решает сослаться на мокрое полотенце, которое приятно охладило рану и успокоило боль. Теперь было легче, пускай и не на много. Однако когда парень садится на его бёдра, Клаус начинает думать, что еще бодрее стать попросту нельзя. Да что этот русский вытворяет! Первой мыслью, определенно, было скинуть с себя мальчишку – уж слишком много себе позволяет. Но потом пришло осознание, что сил на это не хватит совсем, так что единственное, что предпринял капитан – слегка оттолкнул того от себя. К слову, безуспешно. И вот уже с Ягера стянут китель. Он не понимает ровным счетом ничего, ошарашенно пялится на парня и не может разобрать ни единого слова. Тряпка мешает обзору, так что когда раздается ржание лошади, мужчина все равно ничего не видит, как бы ни хотелось ему посмотреть. Но теперь он хотя бы понимает к чему – все еще! – незнакомец его раздевает. Вряд ли другие русские будут рады видеть немецкого солдата в своем поселении. А белобрысый даже не вслушивается в свою речь, не понимает, что выглядит, как извращенец. Ивушкин просто старается спасти немцу жизнь, не более. Он уже практически стянул с немца штаны, но вот немного не повезло, сам ногами запутался в чужих и чуть не свалился сверху. – Да чтоб тебя. Самый пик удивления отражается на лице Клауса, когда тот самый «мёртвый танкист, которого он пристрелил» начинает снимать с него штаны. – Geh von mir runter! (Слезь с меня!) – не то чтобы агрессивно, но довольно настойчиво он с новой силой отпихивает от себя русского, пытаясь вернуть предмет гардероба обратно. Совсем неудобно и неловко гауптману становится, когда тот ещё и чуть ли не падает на него. Грязно ругаясь, отползая от чужака и проклиная его, на чем свет стоит, Ягер садится, пытаясь выровнять сбившееся дыхание. Что это вообще, черт возьми, было? – Слушай, я абсолютно без понятия, кто тебя так подрал, но если дед увидит форму, тебе конец, – предупреждает мальчишка, оглядываясь в сторону запряженной лошади и идущего в их сторону старика. Среагировал Ивушкин быстро, как только дед кинул взгляд на сидящее тело – не иначе – на заднем дворе. Схватив чужой китель, мальчишка комкает его, прячет в сено и делает самое невозмутимое лицо, приподжав губы. – Пожалуйста, молчи. Ни слова – убьёт. Ему было проще предупредить о возможной опасности, чтобы дед и его не пришиб, как «изменника родине». Читая ли мысли русского, читая ли мысль по глазам его, но мужчина молчит, как только видит пришедшего. Вряд ли все из этого села были так благосклонны к немцу, как был благосклонен к нему Коля. Старик, охая, окидывает взглядом тушку мужчины и внука, не заостряя внимание на одежде, а Коля молится, чтобы и без того худое зрение деда не позволило сейчас рассмотреть низ формы. Без лишних слов, мальчишка подхватывает немца под руки, помогает встать, сам прекрасно понимает, что тому сложно и сам он вряд ли сможет не то, что передвигаться, стоять сил не хватит. – Ну, неси его в телегу, или не потянешь? Хилый такой, – как же вовремя идут подколы, но мальчишка лишь фыркает и деду достается лишь тихое: «сам справлюсь». Ивушкин закидывает руку немца на плечо и прихрамывает в сторону телеги с незнакомцем. – Какой же ты тяжелый, твою же муттер. Ягер смотрит на мальчишку с сомнительной благодарностью, когда тот поднимает его и помогает идти. Всё-таки инцидент со штанами он, наверняка, долго будет помнить. Клаус видит, что парню тяжело, и старается даже самостоятельно идти, но его не отпускают. А заслышав вроде и знакомое слово, а вроде и на русский лад, солдат странно смотрит на того, кто сказал это слово. – Was? (Что?) – он спрашивает это достаточно тихо, чтобы старик не услышал. Причем тут вообще чья-то мать? И чья? Немного подумав, немец, вновь коверкая произношение и буквы, произнес: — Что? — Ничего, молчи, говорю, — шепчет Коля и помогает немцу забраться в телегу, сам наблюдает за тем, как дед садится вперёд, лошадь за поводья дёргает. — Нельзя тебя одного тут оставить, — то ли недовольно, то ли обречённо выдохнул мальчишка, глядя на спину деда. Действительно, будь немец один на один со стариком, да ещё и вякнул бы что, от него и пепла не осталось бы. Такой уж дед был. Коля его уважал, безусловно, да и не считал радикальным патриотом никогда. Но всех ходящих в фашистской форме люто ненавидел старик. За это Коля его уважал и боялся. Запрыгнув на телегу, чуть поодаль от немца, свесив ноги с бока, Ивушкин потрепал себя по волосам. И как же его угораздило? Тяжело вздохнув, мальчишка опускает глаза на незнакомца и поправляет тряпку на его лице. — Ничего, скоро тебя зашьют. Клаус выдыхает и расслабляется, когда садится – больше не напрягает ноги для ходьбы. И это тоже было больно. Он смотрит на парня и щурится, затем оборачивается на старика, и всё же решается на вопрос: – Wie... (Как...) – не поймёт. Гауптман опускает голову, пытаясь что-то вспомнить. – Name? (Имя?) – надеясь, что хоть так будет понятно, тот все еще шепчет, переведя взгляд обратно на русского. Надо ведь познакомиться, наконец, со своим спасителем. Иначе они так и разойдутся, даже не узнав имён друг у друга. Почему-то тревоги за то, куда его везут, он не чувствовал. Раньше он бы не доверил свою судьбу так свободно. Да ещё и кому! Какому-то русскому парню и старику. А стоило всего лишь оказаться на волоске от смерти.. Коля честно старался понять, о чём говорил немец, но его было едва слышно, поэтому он ещё после первой фразы наклонился вперёд. Шепот этот показался мальчишке чем-то родным, напоминающем о доме. Было даже непривычно, ведь сейчас ты везёшь раненого в областную больницу, так он ещё и иностранец, ещё и форму откуда-то взял. — Николай, — горделиво отзывается русский и переворачивает тряпку. Он старался сделать это максимально аккуратно, чтобы не задеть болтающиеся куски мяса. Да как вообще такое возможно получить? В больнице наверняка с него потребуют СНИЛС, Полис и прочие документы. А откуда они у него, если он не то, что жить здесь, он даже говорить на русском не может. Но Ивушкин просто надеется на то, что его подлечат без всего этого и отпустят с миром. А там уж русский ему и форму вернёт. Ягер слушает, а потом в изумлении поднимает бровь. Да они же тёзки! – Ich heiße Klaus! (Меня зовут Клаус!) – чуть громче, чем стоило бы, восклицает он, тут же коря себя за такое безрассудство. Но, кажется, старик ничего не услышал. – Wie... Nikolaus. Verstehst mich? (Это как Николаус. Понимаешь меня?) – остальное немец добавляет тише, но не заканчивает на этом, пытаясь объяснить еще доступнее. – Nikolai, Nikolaus... Klaus, – он указывает рукой сначала на парня, потом на себя. Вроде уже доступно. Сейчас почему-то заботы о том, что сам Клаус оказался в незнакомом ему месте отпадают. Страх умереть уменьшается с каждой секундой все больше. Его подлатают, и все будет хорошо. На это все надежды. Коля чуть сводит брови вместе, смотрит на названного Николаусом мужчину и молча, чуть улыбнувшись для виду, кладёт руку на чужой лоб, на мокрую тряпку, призывая немца к тишине. — Коля. Клаус.. Я понял, — тихо произносит мальчишка и вздрагивает на удар поводьев. — Чаго это ты там бормочешь всё? — слышится вслед голос старика. Видимо, тот всё же старался понять что-то из слов сзади, но давалось это плохо в силу возраста. Белобрысый прикрывает глаза на секунду, чуть сильнее надавив рукой на чужой лоб, и вновь поднимает, смотря в спину деда. — Да всё нормально, дед, я тут раненого успокаиваю, чтобы лицо не трогал, — Коля с трудом выдавливает из себя улыбку и замолкает. А спереди слышится лишь: «Понял, понял». А больница уже показалась на горизонте, и Ивушкин приготовился вытаскивать немца, когда телега замедлила ход.