(не) жалею

В Париже идет дождь. Стучит в стекло, а не получив ответа бежит сотнями капелек вниз по обшарпанной оконной раме к не менее обшарпанному подоконнику, чтобы после скатиться по проржавевшиму металлическому козырьку к самой стене и швам в ней. Пока мокрых пятен нет, но Марко из часа в час ждет их, чтобы потребовать назад еще немного своих денег. Вообще, на сайте, где он выбирал себе жилье, квартира выглядела куда приличнее и современнее, но по приезде он обнаруживает, что «антикварный дизайн» — на самом деле практически антикварный. И потому в наличии имеются старые, рассохшиеся окна, в щелях которых гуляет сквозняк, кое-где отклеившиеся от сырости обои, скрипучие, покосившиеся дверцы шкафчиков и старая и тяжеленная ванна, которая когда-то давно была сделана из сияющей бронзы, а сейчас щеголяет зеленоватыми пятнами. Хозяйка — почтенная, броско накрашенная и седая как лунь француженка, будто бы только-только шагнувшая в этот мир из степенных шестидесятых, мило улыбается и так неуловимо обаятельно щебечет на своем картавом языке, что Марко умудряется сменить гнев на милость, сбить цену почти вдвое и с чувством облегчения все же заселиться в квартиру. Благо, тут хотя бы было чисто и опрятно, отсутствуют нежелательные сожители в виде мышей и тараканов — по крайней мере на первый взгляд, и хоть на кухне и торчит допотопная маленькая газовая плита, все же имеется стиральная машина и вполне приличный холодильник. Так что с невероятным облегчением отказавшись от планов искать новое обиталище, он достает из чемодана несколько теплых свитеров, выискивает в шкафу плед и с удобством устраивается на вычурной оттоманке, вооружившись книгой и любезно приготовленным хозяйкой чаем. Мадам порывается, кажется, загладить свою вину и развлечь квартиранта беседой, но быстро понимает, что тот отвечает рассеянно и невпопад, и оставляет его в одиночестве, с кокетливой улыбкой заверив, что к ней можно обращаться в любое время дня и ночи в случае надобности. Марко благодарен за предоставленное уединение. В конце концов, справив Рождество в кругу семьи, он для того и улетел в промозглый Париж. Одиночество. Иногда кажется, что он всю свою жизнь только и стремится к тому, чтобы посидеть в тишине собственных грохочущих в черепной коробке мыслей. Создать иллюзию, уверить себя в том, что все идет по плану, что вокруг и правда ни души, и что безмолвие льется в уши родниковой водой, а не давит мутным, тяжелым болотом. Все же даже в самом отдаленном углу, в самой глубокой глуши всегда есть… он. И потому одиночество остается недосягаемым. Марко видит себя в зеркале, в оконном отражении, видит свои пальцы, сжимающие тонкую ручку расписной чашечки, чувствует, как пульсирует жилка на шее, и ощущает, как ступни слегка покалывает колючий шерстяной плед… Одному быть не получается. Взгляд раз за разом пробегает по строчкам, не улавливая сути, стучат капли по стеклу и где-то на чердаке его небольшого убежища копошатся голуби, а понять, как убежать от самого себя и проблем, которые он генерирует, все не получается. Книга сиротливо валяется на столике, и страницы ее раскрытого нутра заунывно шелестят, одолеваемые сквозняком, на кухне капает вода из потемневшего от времени крана, тикают часы на стене, и под одеялом достаточно тепло, чтобы быстро провалиться в сон, где мыслей нет. Только неясные видения. Но сны он терпеть научился, как и смиряться с тем фактом, что от них убежать не получится. Утро наступает неожиданно быстро и с мысли, что он оторван от новостей. Телефон отключен, да и интернет в эту маленькую квартиру под самым чердаком хозяйка проводить отказалась — Марко потому и решил поселиться именно здесь. Но от скуки внезапно хочется лезть на стены, а отсутствие мыслей внезапно пугает. Марко привык думать постоянно, и теперь, когда думать не о чем — или он просто устал это делать — сознание захватывает страх. Это непривычно, необычно, и голову хочется заполнить какой угодно дребеденью. Самой незначительной — лишь бы больше не плавать в пустоте. За окном все еще дождь, к которому сегодня добавился порывистый ветер. В оконных щелях теперь свистит куда громче и яростнее, чем вчера, гул в вентиляции вторит этому свисту, и на подоконнике лужа из натекшей воды. Марко торопливо бежит в ванную комнату, чтобы найти хоть какую-то тряпку или губку, швырнуть ее на мокрое пятно и выловить оттуда чашку с темными чайными разводами. Медленно, даже не переодев теплые просторные штаны и не сменив старый, растянутый свитер на что-нибудь поприличнее, не умывшись, он повязывает на шею шарф, снимает пальто с вешалки и выходит из квартиры. Его дом — где-то в глубине маленьких, запутанных двориков с мокрыми детскими качелями, развезенными дождем клумбами и лужами на асфальте. Далекий шум улиц смешивается с плеском воды под ногами и с перестуком каблуков людей, спешащих на работу — в конце концов, сейчас только семь часов утра. Ближайшая оживленная улица встречает его шорохом шин и морем зонтов. Простые черные, узорчатые и разноцветные — приходится то и дело лавировать, чтобы избежать столкновения. Многие магазины еще закрыты, и Марко смотрит на повернутые таблички и опущенные защитные жалюзи. Под воротник пробирается ветер, хочется втянуть голову в плечи и вернуться обратно в какое-никакое, а тепло квартиры, но ноги несут его дальше, пока мимо проплывают витрины и отсветы фар во взвешенной в воздухе мороси. В Париже еще остались настоящие газетные киоски. Такие, как в фильмах — маленькие, круглые, пришедшие из нуарного прошлого. Свежая пресса и иногда сигареты. Подслеповатая старушка долго считает центы, которое Марко ей насыпал в ладонь — все, что нашлось в кармане из мелочи — и наконец протягивает несколько свежих выпусков: какой-то еженедельник и нечто, очевидно являющееся чем-то вроде справочника садовода. Кивнув и пробормотав благодарность, Марко уже собирается идти обратно, но внезапный порыв ветра доносит запах свежей выпечки откуда-то из-за угла, и в голове мелькает мысль, что неплохо купить каких-нибудь булочек или круассанов к чаю. А может и сразу позавтракать. Сложив газеты и засунув их под мышку, он идет в ту сторону, откуда прилетел шоколадный след. Небольшое уютное кафе обнаруживается как раз у перекрестка на углу здания, зазывно поблескивая на две улицы сразу вывесками с обещаниями вкусных булочек и горячего кофе. Тут же находится и пекарня, так что кафе всегда может похвастаться свежей продукцией. Марко надеется, что любимые сладости здесь окажутся вкусными. Едва он заходит внутрь, как теплые, чуть душные запахи корицы и ванили окутывают его с головой. Он поленился — или побоялся — взять из квартиры ветхий зонт, которому на вид было по меньшей мере лет двадцать, и потому сейчас с волос капает вода, а мягкие брючины спортивных штанов мокрые и потемневшие от брызг. Наверняка со щетиной, встрепанный и одетый кое-как он выглядит не самым презентабельным образом, но продавец за прилавком все равно лучезарно и даже почти искренне улыбается, а затем произносит: — Здравствуйте! Вы очень вовремя — круассаны только что вынули из духовки. Советую с вишневым джемом — очень вкусные, но и с шоколадом тоже великолепные. Машинально Марко отмечает глубину и силу голоса, цепляется за произношение и гортанную «р», и поднимает от прилавка взгляд, чтобы рассмотреть приветливого француза повнимательнее. Смуглый и высокий, тот сияет ослепительно белозубой улыбкой, а непривычно светлые глаза сверлят Марко внезапно очень внимательным и оценивающим взглядом. В очередной раз вспомнив о своем внешнем виде, он смущается, но машинально скалится в ответ как можно более дружелюбно. А может и не машинально: сложно оставаться безразличным, когда тебе так солнечно улыбаются. — А, кхм, с клубничным есть? — он запинается, произнося фразу на французском, почесывая кончик носа и прячась за рукой. Продавец определенно на него пялится и уже наверняка успел оценить и спортивные штаны под пальто, и вид побитой, больной собаки. Марко не обольщается по поводу своего внешнего вида — он не особо выспался и в целом чувствует себя не очень хорошо, пока небо обстреливает город миллионами водяных капель. И потому интерес этого парня становится из секунды в секунду все более странным. На краю сознания мелькает мысль о том, что он вообще не понимает, как можно было вот так сходу же, первым заходом, наткнуться на «своих». Продавец в ответ на его вопрос расцветает еще более широкой улыбкой и поспешно кивает: — Конечно! Вот они. Вам положить? — Да, пожалуй, штучек пять… — Марко чувствует, что краснеет, пока крупные ладони продавца ловко орудуют под прилавком, выбирая самые пышные и мягкие «полумесяцы» и складывают их в бумажный пакет. Он скованно кивает в благодарность, протянув деньги и готовясь забрать свое калорийное чудо, но парень внезапно начинает суетливо оглядываться и нервно двигаться, а затем выуживает откуда-то еще один пакет. — Чтобы не промокли от дождя, — улыбчиво поясняет он. — Еще горячие, но могут остыть пока дойдете. Может, позавтракаете прямо здесь? У нас очень вкусный кофе, — лукавая улыбка еще шире расцветает на полных губах парня, но пакет наконец-то оказывается у Марко в руках, так что он спешит торопливо, скованно попрощаться. Просто от этого флирта ему крайне неловко. Быть может, это просто национальная черта французов, банальная приветливость и желание угодить клиенту, а не заигрывания, но в любом случае Марко чувствует, что не готов сейчас к чему-то подобному. Не готов сидеть и пить кофе здесь, в маленьком уютном помещении — таком теплом и почти домашнем, и, возможно, болтать с этим парнем, обмениваясь многозначительными взглядами, двусмысленными фразами и мимолетными улыбками. Быть может, даже прикосновениями рук над чашками. — Спасибо, — он искренен в своей благодарности, но сбежать поскорее все равно хочется, поэтому улыбка виноватая. Назад, в берлогу, чтобы скрыться от чужих взглядов. За спиной звенит колокольчик на двери, в помещение входит еще кто-то — они больше не одни, и Марко накрывает практически паника. Продавец смотрит немного расстроено, но кивает на прощание. Марко уже почти на улице, когда вместе со взметнувшимся вокруг запахом корицы долетает и полное надежды: — Приходите к нам еще! Меня зовут Эмиль. Ему хочется малодушно поднять воротник и молча сбежать. Вместо этого Марко заставляет себя обернуться и кивнуть, давая парню шанс. Или давая шанс себе? Думать об этом не хочется. Он почти уверен, что больше никогда, даже под страхом расстрела не зайдет в это кафе и не встретится взглядом с улыбчивым Эмилем, у которого замечательная смуглая кожа и крупные ладони. Париж может и город любви, но Марко любви точно не достоин, и давать напрасную надежду хотя бы на самую малость не хочет. Нет, Эмиль, от которого почти наверняка постоянно пахнет сладким, у которого забавно дрожат ресницы и который так в открытую с ним флиртует, не дождется странного бледного незнакомца ни на следующий день, ни в какой-либо другой, и очень скоро выкинет его из головы, увлекшись каким-нибудь смазливым молоденьким пареньком. Больше в тот день из квартиры он не выходит. Листает газеты, попутно пытаясь вспомнить некоторые слова или понять, что они значит, вытирает с подоконника лужу и слушает, как шумит дождь за окном. Круассаны — мягкие и сладкие, чай, найденный в шкафчике — вкусный, но какой-то усыпляющий, и Марко почти не стыдно, что уже второй свой день пребывания в чужой стране он проводит не вылезая из-под одеяла. Маленькое, грязноватое окошко все также демонстрирует потоки воды и пустую детскую площадку, немного крыш близлежащих домов и голые ветви какого-то незнакомого ему дерева, едва заметно покачивающиеся на ветру. Марко спит. На следующий день он долго колеблется, но все же возвращается в то кафе: помимо сдобных круассанов у них подают и простые — с ветчиной или сочными кусочками курицы. А кофе и правда оказывается вкусным. Вот только сегодня Эмиля нет — вместо него смену отрабатывает невысокая забавная девушка, у которой в минуту слов больше, чем у Марко за всю неделю. Хотя, если брать в расчет эту неделю — даже камень скажет больше… Он немного разочарован, но старается не думать об этом и не подавать виду. Прежде всего Марко злится на самого себя из-за того, что сам не знает, чего хочет. Ему приятно внимание или нет, он хочет продолжения этого неловкого минутного флирта или нет, он приехал для того, чтобы почувствовать оторванность от всех и вся или нет… Все это попахивает двойными стандартами и вызывает головную боль. А от неопределенности он за столько лет своей жизни уже устал. Как бы там ни было, но сегодня с ним не переглядываются и не флиртуют, круассан вполне неплох и, подумав, Марко заказывает еще один. Ему лень идти в магазин и покупать продукты — на маленькой кухоньке не развернуться, а одинокий чайник занимает не менее маленькую плиту почти на треть. Ему лень даже заказывать еду. Поэтому он задумчиво жует, стараясь наесться впрок, потягивает кофе и наблюдает за прохожими. Дождь немного подразжал свои когти, и теперь люди не прячутся под зонтами, так что ничего не мешает замечать на самых разных лица озабоченность, безразличие, радость или тревогу. Кто-то куда-то спешит, кто-то встречается со старым знакомым совершенно случайно в толкотне тротуара, кто-то рад оценке в школе, а кто-то заблудился и не решается себе в этом признаться. А кто-то, как Марко, просто без цели любит побродить по городу, рассматривая низкое серое небо в лужах. Книга скучна, забыта и потому отброшена на дальний край столика, газета промокла и слегка помялась, но он читает ее со старательностью первоклашки, задумчиво хмурясь и проговаривая про себя сложные звуки. Правила чтения во французском — просто ад, и Марко даже не уверен до конца, что читает правильно, но он хотя бы старается. Занимает себя делом. Или делает вид. На улице уже опустились сумерки и во множестве магазинчиков и лавочек зажглись витрины и вывески, наполняя все вокруг светом и мигающими разноцветными огнями. Пора возвращаться. Марко, если честно, совершенно не понимает, зачем сидел здесь так долго. Он успел выпить по крайней мере чашки четыре кофе и теперь слышит, как грохочет сердце. Марко уже выходит, когда разговорчивая девушка — ее зовут Грета и у нее два старших брата, а еще она учится на журналистку — обращается к нему, прощаясь, и он едва не сбивает кого-то в дверях. Бешено трезвонит колокольчик, Марко начинает извиняться, даже не успев поднять взгляда, но когда фокусируется на пострадавшем запинается и пораженно умолкает, позабыв все слова. На него своими невозможно-светлыми глазами смотрит Эмиль. — Эй, месье, вы все-таки пришли! — на его губах играет счастливая улыбка, и Марко смущенно кивает, а затем, спохватившись, наклоняется за зонтом, который Эмиль выронил по его вине. — У вас и правда неплохой кофе, — сообщает он, и собеседник в ответ легко и просто смеется, принимая свою вещь обратно и лукаво щурясь. — Обещаете заходить почаще? Они наконец-то освобождают проход, готовые прощаться, и Марко только пожимает плечами, неловко прочистив горло и махнув рукой на прощание. Дождя больше нет, но поднялся сильный промозглый ветер, и из-за большой влажности Марко немедленно начинает дрожать от холода. Хочется вернуться в теплое нутро кафе, но он отговаривает себя от подобной глупости. Почему-то внутри теплится что-то после встречи с Эмилем, но он старается не думать об этом, потому что все еще корит себя за неопределенность. Так что Марко по пути заходит сначала в небольшой магазинчик со всякой бытовой мелочью, чтобы купить там пену для ванн, а затем в такой же небольшой супермаркет, чтобы взять пару бутылок хорошего белого вина. Оказалось, что в воде, укрытой слоем пены, с закрытыми веками темно почти также, как ночью, наполненной вновь начавшимся дождем. Марко во Франции не первый раз, но иногда ему кажется, что он эту страну почти не знает. Как и этот, самый главный ее город. Все более-менее крупные достопримечательности осмотрены, знаковые места посещены, он исколесил весь Прованс, заруливая в самые маленькие городишки, он лежал в лавандовых полях и даже пил вино с домашнего виноградника одного своего хорошего знакомого. Но Париж… Париж каждый раз удивлял и поражал его неимоверными контрастами. Сегодня утром, перехватив по дороге хот-дог, Марко отправляется бродить по узким извилистым улочками, взбирающимся с холма на холм. Округ, в котором он обитает, совершенно точно не является олицетворением спокойствия и порядка: часто можно встретить стайки молодых людей, шумно что-то обсуждающих на дикой смеси языков, стены изрисованы граффити и в переулках полно мусора, среди которого снуют тощие коты. Один раз Марко даже заметил вполне себе упитанную крысу, деловито обгрызавшую корку хлеба. Еще его пугают азиаты, которые громко и бойко что-то втолковывают ему — эти кадры встречаются уже ближе к Северному вокзалу. Пестрые, шумные, они переругиваются между собой и возникает чувство, будто они обсуждают каждого прохожего и смеются. Но Марко все равно улыбается им, мягко отцепляет от себя узловатые темные пальцы и идет дальше, предварительно проверив содержимое карманов. Теперь он гуляет днями напролет. Обычно его маршрут проходит по широким оживленным улицам, где его все толкают плечами, где люди снуют с пакетами из многочисленных магазинов модной одежды и обуви, но иногда тянет и в более тихие, уединенные места. Бродя таким образом он однажды натыкается на великолепный, во всю стену рисунок всадника, поставившего своего коня на дыбы. В нем есть что-то от Наполеона, но надписи вокруг намекают скорее на какой-то протест современной мировой политике, чем на великого полководца прошлого. А может быть это были какие-то референсы, которых он не понял. Сегодня вот ноги приносят его на кладбище. Марко давно читал о нем, много слышал, но на Пер-Лашез оказывается впервые. Огромный некрополь под открытым небом, тонны мрамора и каменных узоров, статуй и усыпанных листвой ступеней, ведущих в тишину и холод старых усыпальниц. Он тут не один, и это немного странно для места, куда свозят мертвых. По широким улочкам просто так прогуливаются люди, иногда Марко видит тех, в ком безошибочно определяет туристов: у них потерянный вид, они оживленно переговариваются и тыкают пальцами в карты, решая, к чьей могиле идти в первую очередь. Старушки даже в такую погоду сидят на лавочках, приготовив пригоршни крошек для вездесущих жирных голубей, а между надгробий даже носятся дети. Совершенная удивительная, отдающая какой-то неправильностью атмосфера, но кто Марко такой, чтобы осуждать французов? В конце концов, когда-то давно кладбище было построено далеко за городом, и никто не предполагал, что однажды оно станет его частью. Неспешно прогуливаясь, он проходит ряды могил известных и не очень людей насквозь и уже готов повернуть обратно, когда замечает подозрительно знакомый силуэт. Это уже смешно. Или страшно. Постояв в раздумье несколько секунд, он все же решает подойти поздороваться. Или в очередной раз погреться в тепле чужой улыбки. Дождь хоть и перестал заливать Париж, но ветер никуда не улетел. — Начинаю верить в судьбу, — Эмиль не удивляется, увидев его — или делает вид, что не удивляется. Но тем не менее радостно улыбается и протягивает руку для рукопожатия, и Марко с удовольствием сжимает в пальцах теплую, чуть шершавую кисть. Они стоят у могилы Оскара Уальда. — Ты знаешь, что если оставить здесь свой поцелуй — можно просить и молить о той любви, что тебе хочется получить? У Эмиля внимательный, серьезный взгляд, и Марко просто кивает. Об этом он тоже читал. О сотнях красных губных отпечатков, о страдающем от этого камне, о возмущенных криках наследника и властей. Поэтому Эмиль целует не подножие надгробия, не уста сфинкса, а оставляет теплый след на стекле, и тот быстро запотевает на пронизывающем до костей ветре. Взгляд у парня не менее пронзительный и горит так ярко, что глазам становится больно, когда Марко, поколебавшись всего мгновение, прижимается губами ровно в том же месте, куда целовал Эмиль. — У меня сегодня опять вечерняя смена, но… как насчет встретиться завтра? Я угощу тебя кофе, — Эмиль улыбается ему, смущенно покусывая губу, и Марко кивает, решив уже бороться с неопределенность и серостью. Даже если средством борьбы выбрана ненависть к себе, которая обязательно настигнет его чуть позже. На следующий день они и правда пьют кофе. Марко дожидается, пока Эмиля сменит Грета, посмеивается себе под нос от колкостей, которыми обмениваются эти двое, а затем смущенно смотрит в свою чашку, не зная, куда деть руки, пока Эмиль сидит напротив и слегка касается его ноги под столом. Это вызывает неловкость и это слишком сильно напоминает все эти свидания из глупых, клишированных романтических фильмов с красивыми девушками и мужественными парнями с волевыми подбородками и аккуратным полубоксом. Даже момент со смахиванием крошек с губ присутствует. Марко вновь смущается, но улыбается довольно. О последствиях он подумает позже. Уже после того, как руки Эмиля перестанут сжимать его талию и скользить по коже выше. — Ты здесь живешь? — он находит время, чтобы осмотреть скромное обиталище, заметить носки у кровати и пустую бутылку на столике, но при этом не перестает целовать шею и стаскивать с Марко теплую кофту. — Снимаю. Пауза, Эмиль внимательно смотрит ему в глаза, а затем чуть грустно улыбается и ведет большим пальцем по губам нежным, ласкающим жестом. Марко хочется обхватить этот палец и втянуть его в рот. Что он с успехом и делает, позволяя шершавой подушечке приласкать язык. — Когда уезжаешь? Улетаешь? — Завтра вечером. Больше они ни о чем не говорят: только срывают друг с друга одежду, и та неряшливыми комками приземляется прямо на пол. Туда же летит и книга, оставленная на постели. Эмиль целует его глубоко, забирает себе все излишки дыхания, кусается. Он жаден, напорист, и он не церемонится. Марко не имеет ничего против. Лишь шире раздвигает ноги, дышит часто и мелко, дрожит, когда сильные смуглые руки сжимают крепче и гладят ниже. Откидывается довольно на кровать и выгибается, позволяя делать с собой все, что только взбредет Эмилю в голову. А тому настолько сорвало крышу, что он не может остановить себя, потерпеть немного и хотя бы до конца стянуть с Марко трусы. Его горячая, крепкая ладонь сжимает член, ведет на пробу несколько раз, выше, к головке, смахивая каплю смазки, и Марко дрожит от того, сколько в этом жесте жара, и желания, и требования обладать. Он вновь подтягивает Эмиля выше, целует, а затем тонет и растворяется в торопливых движения, в ощущении раскрытости и в том, какая гладкая на ощупь смуглая кожа и как ярко в полумраке сияют светлые глаза… Эмиль уже спит, когда у Марко пиликает телефон. Улетать и правда уже завтра, так что он снял блокаду, готовый к потоку оповещений. Самым первым выскакивает плашка о новом сообщении. Чужая рука лежит у него поперек живота, Эмиль шумно дышит ему в шею и Марко впервые за все эти дни по-настоящему тепло, но, открыв диалог, у него внутри буквально взрывается нейтронная бомба, душит и давит, сжигая дотла. В строке "Отправитель" значится имя Олли, и он настаивает, чтобы Марко справил с ним Новый год. У Марко дрожат руки. Он замирает, как статуя, и, кажется, даже не дышит, и Эмиль рядом беспокойно ворочает головой по подушке, причмокивает во сне и вновь затихает. Хочется спрятаться. Немного подумав, Марко максимально тихо и осторожно поднимается с кровати, шарит какое-то время в кармане куртки Эмиля, и наконец находит нужное — пачку сигарет и зажигалку. Натягивает штаны и свитер, пальто и шарф, и медленно-медленно закрывает за собой дверь, стараясь, чтобы не щелкнул замок. На крыше жутко холодно, зато отсюда прекрасно видно далекую, горящую сотнями огней Эйфелеву башню. Он неловко прикуривает, едва не выронив сигарету — слишком давно не делал этого, и усаживается на каменный бордюр, уставившись взглядом куда-то вдаль. От первой же затяжки кружится голова и зудит в суставах, пальцы коченеют от холода, но он не спешит уходить с промозглого ветра и все вертит в руках телефон, раз за разом перечитывая одно короткое сообщение. Олли знает, что Марко во Франции. Знает — и все равно пишет. Марко его за это ненавидит. Ненавидит за то, что Олли сейчас где-то там, с женой и дочерьми. Ненавидит за то, что Олли одновременно всегда рядом, близко. В самом сердце. И любит до дрожи и нервных, злых слез за то же. В Париже идет снег, укрывая улочки тонким слоем белого кружева, и снег этот все идет и идет, не давая белому стать серым и превратиться в слякоть и грязь. Марко улетает в обед.