кровоточащий

— Ну, ещё один раунд вывезешь? — спросил Чимин, подав окровавленному Чонгуку бутылку воды. Парень перевесился через хлипкое ограждение, открутил крышку и выпил половину бутылки. По его блестящей от пота груди градом катился пот и капельки крови. — Даже не один. Чонгук лукавил, но выбора у него особо не было. Ему нужно было отдавать долги, в конце концов, он всё ещё торчал бабки за разбитый телефон, да и брату нужно помочь заплатить по счетам. Потому, утерев лицо розовым от крови полотенцем, Чонгук встряхнулся и поглядел на соперника. Он был больше вдвое и отдохнувший. Чонгук был на ринге уже третий бой подряд, его руки от цепи стёрлись в кровь, на щеке зияла рана, глаз заплыл кровью, палец был вывихнут. Продолжать дальше было сумасшествием, благо, что у Чонгука его было хоть отбавляй. Чимин тоже смотрел на его соперника. У него не было шансов. — Справишься, братан, — Чимин похлопал его по плечу. — Когда это Пасть сдавался, ага? Начисть ему ебальник. — Ага, — бросил Чонгук и после удара в гонг вышел в центр ринга. Вокруг веселились, шумели люди. Они, как два гладиатора, вышли сражаться не на жизнь, а на смерть. Но им выдался шанс поднять почти полтора миллиона вон — он бы влёгкую закрыл все долги, да ещё и Тэхёну купил что-то в подарок. А ещё мог бы сводить его в ресторан и не переживал бы о счёте. Да, он мечтал теперь об этом. У него в кармане куртки лежало два билета на эту… как её… Фриду Кало. Тэхён в последнее время много выкладывал её картин, репостил цитаты и всё такое. Чонгук подумал, что было бы неплохо сходить туда вместе с ним. Ну а пока ему разбивали лицо. — На ринге сойдутся в схватке наш любимчик публики — Пасть! — крикнул в рябящий микрофон ведущий. Публика взревела, забесновалась. «Конечно, вы меня любите, ублюдки», — зло подумал Чонгук. Кто ещё по собственной воле будет биться здесь до кровавых луж? — И наш новенький участник по прозвищу «Гора»! — Уж лучше сразу его убейте, — пробормотал Чимин. — Чтоб инвалидом не остался… Но Чонгук не дрогнул, даже когда этот амбал начал кружить вокруг него акулой. Он был похож на викинга: с высоким грязным хвостом, длинной бородой, в зубах — золотые вставки, весь в татуировках. Чонгук встал в боевую стойку и сжал кулаки, один из которых был неизменно обмотан цепью. С целыми костями он уже в любом случае отсюда не вышел бы, волей-неволей к этому привыкаешь. К боли привыкаешь. К сломанным костям, к разбитому носу, к кровотечениям… Хорошо, что жемчужный этого не видел — его нежное сердце точно бы этого не вынесло. А Чонгук делал это ради него. Гора взревел и кинулся на него, как бык, сбил его с ног и повалил спиной на ринг. Чонгук весь скользил от крови и пота, и это давало ему небольшое преимущество — его сложно было удержать. Гора ударил кулаком туда, где мгновение назад было его лицо. Чонгук вовремя извернулся и врезал ему под челюсть. В глазах противника зажёгся огонь. Он ударил Чонгука лбом в нос. — Ауч! — скривился Чимин. Чонгук ослеп от боли, всё его лицо стало сплошной болью. На секунду ему показалось, что он услышал хруст собственного носа. Но позволить взять себя на удушающий Чонгук не мог, решив, что пора бы не думать головой. Пора бы выпускать наружу то, что всегда ему позволяло победить: злость. Для лучшего эффекта он позволил ударить себя по рёбрам, да так сильно, что те затрещали. А затем схватил Гору за волосы и ударил об колено. Один, второй раз. Вскочил на ноги и пошатнулся, как потемнело всё в глазах. Чонгук резко утёр кровь с глаз и кинулся на вставшего следом за ним противника. Они покатились по рингу на веселье публики, осыпая друг друга градом ударов. Чонгук бил его по лицу цепью, бил, бил и бил, пока его борода не окрасилась в красный. Но получил резкий удар в открытую грудь и отшатнулся. Воздух схлопнулся в лёгких, он чуть не задохнулся. Прозвучал удар в гонг, дерущиеся на короткое мгновение разошлись каждый в свой угол. — Слышь, ты труп мой только Хосоку отдай. И на выигрыш не бухайте, погасите долги, — стараясь отдышаться, сказал Чонгук. Дохлебал последнюю воду, вылил остатки на лицо и смял бутылку. — Хуйню не мороси. Хорошо держишься, — Чимин размял его плечи. — Пиздишь и не краснеешь. — Такая у меня работа. Вали и надери его викингскую задницу. Чонгук не чувствовал боли, но это пока. Боль придёт позже. Ещё до объявления следующего раунда Гора ударил его исподтишка под коленную чашечку. Чонгук упал лицом на тросы, но Чимин его придержал. Раздались возмущённые и радостные крики. Кто-то был рад неожиданному выпаду, а кто-то возмущался — хоть бои и были без правил, придерживаться пацанского этикета следовало. Чонгук заиграл желваками, резко сунул в рот защитную капу, обернулся и ударил его двойкой: первый удар — в лицо, второй — под челюсть. «Хочешь в крысу, сука?» — разъярился Пасть. «Я тебе покажу, что значит боль». Гора взревел, кинулся на него с красными от злости глазами. Чонгук ринулся ему навстречу, но пригнулся от атаки и ударил его коленом в живот. Схватил за волосы, несколько раз приложил об колено. Гора отвечал таким же шквалом ударов, которые, признаться, были крепкими. Настолько крепкими, что у Чонгука трещали кости. Все звуки смешались во что-то непонятное: свист, крики, смех, болтовня, дыхание, удары сердца. Чонгук просто бил, пока хватало сил. Цепь до крови врезалась в кожу, но он всё равно бил его по лицу, бил в самые уязвимые места. Чонгук резко развернулся и ударил его локтем в висок. — У-у-у! — взревела толпа. Чимин волнительно кусал губу. Он участвовал в боях, но очень редко. Да все они, бывало, участвовали, чтобы разбогатеть хотя бы немного, а вот Пасть был завсегдатаем. Помимо наркоты, бои без правил были его единственным постоянным заработком. Паку казалось, не будь ограничений «три боя в месяц» — он бы каждый день только и делал, что отрывал зубами чьи-то уши. Одной рукой схватив противника за горло, второй Чонгук отбил удар, подставил подножку и повалил на спину. Тут же завалился сверху и принялся бить кулаком по лицу. Бил в самые уязвимые места: нос, зубы, скулы. Но когда Чонгук ударил его цепью по глазу, тот издал вселяющий ужас крик. Пасть не обратил на это внимания и продолжил его бить. Он вошёл в кураж, ему нравилось, он не чувствовал боли. Он был в своей стихии, в мире насилия, крови и грязи! Уже не думал о деньгах, о победе. Просто бил его и наслаждался. — Успокойся! — кричал ведущий, свистел в свисток. — Пасть! Немедленно успокойся! Но тот не хотел слушать. У этого ублюдка не было понятия чести, за это его нужно было наказать. Чимин вздохнул, понимая, что без него уже не обойтись. «И на что я себя постоянно обрекаю, тусуясь с этим бешеным псом?», — подумал Пак. Перелез через ограждение, оттащил Чонгука от мужика, что лежал, прикрывая голову от ударов. — Да всё, всё, угомонись! Заканчивай, — зашипел ему на ухо Чимин. — Бро, заканчивай… — Этот ублюдок со спины, — выплюнув капу, вызверялся Чонгук. — Сука, как крыса! — он пнул его по рёбрам в последний раз и позволил себя оттащить подальше. — Легко отделался, уёбок. — Еще раз такое вытворишь — вылетишь отсюда нахер! — прошипел подлетевший к нему ведущий. — Ты мне щас угрожаешь? — схватил его за грудки Чонгук. Увидев бесновавшуюся в его глазах злость, ведущий поднял ладони, сказал уже другим голосом: — Нет. Но он лежал уже больше тридцати секунд, ты знаешь правила. — А нападать со спины до начала боя — по правилам, а, блять? Ведущий поджал губы. Конечно, ему не хотелось отдавать Чонгуку выигрыш, ему было бы намного выгоднее, чтоб тот проиграл. Оба это понимали. С отвращением Чон его оттолкнул, а Чимин сжал его плечо. — Что ж, — заулыбался ведущий, обратившись к ликующим зрителям. Гора с трудом поднялся, но так и не смог раскрыть глаз, из-под которого текли кровавые слёзы. Чонгуку было наплевать. — И сегодня победителем трёх турниров ста-а-а-ал… — зрители забесновались, подняли шум. Они любили Чонгука. — Да-да, ваш любимчик — Пасть! — ведущий поднял вверх руку Чонгука. Но тот не улыбнулся зрителям, так наслаждавшимся мордобоем. Как только победитель был объявлен, парень покинул ринг, схватил свой рюкзак и, протиснувшись через толпу, ушел в раздевалки. Чимин последовал за ним. — Бро, постой. Ты норм? — Нет. Нихуя не норм. Этот ублюдок в очередной раз пытается меня кинуть, — Чон с грохотом захлопнул свой шкафчик, натянул футболку прямо на грязное тело. — Сука. — На тебя многие поставили. Ему было выгодно, чтобы ты проиграл. — Я не за этим себе тут кости ломаю. — Я тебе давно говорил забить на эту помойку. Можем найти другое место. Устроиться на нормальную работу, как вариант. — Знаешь, — Чонгук закинул лямку рюкзака на плечо, — после того, как почувствуешь запах здешних денег, гроши от работы грузчиком пиздец воняют. Я пошёл за своими бабками. Чонгук пнул ногой дверь директора. Тот сидел за потрёпанным столом, заваленный какими-то бумажками и горой пустых пивных бутылок. Зажав сигарету пересохшими губами, он пересчитывал выручку. Завидев Чона, подобрался, отложил деньги в ящик и заулыбался гнилыми зубами: — А вот и мой чемпион! Вместо слов Чонгук ударил его кулаком в нос. Руки ныли после драки, кожа кровила, но сдержаться и отказать себе в таком удовольствии парень не нашёл сил. Владелец вскрикнул, сжав кровавый нос руками, а Пасть схватил его за грудки кулаком и резко потянул к себе через стол: — Смешно тебе, сука? — Да о чём ты говоришь! — воскликнул мужчина. — Прекрасно знаешь, о чём. — Пасть, давай обсудим спокойно… — А может, мне тебя отпиздить и забрать по-праву принадлежащие мне деньги? А сверху — процентик за твое кидалово? Как считаешь, по-пацански будет? — мрачно улыбнулся парень. — Я тебе спускал с рук, что ты зажимаешь часть денег. Но ты уже перешёл границы, ублюдок. — Ничего личного, пойми, только бизнес, — тот примирительно поднял руки. — Ты и еще парочка бойцов держат публику. Я бы тебе и так заплатил за участие… — Не пизди, — Чонгук оттолкнул его. Владелец завалился на скрипучее кресло. — С этих пор, — он перегнулся через стол, открыл верхний ящик и достал все купюры, что там были, — ищи себе лохов, которые позволят бить себе рожу за гроши. Я посмотрю, сколько твоя конторка еще продержится на плаву. — Ну не кипятись, — мужчина вскочил, заискивающе улыбнулся, принялся крутиться вокруг Чонгука. — Ты мой лучший боец. Не торопись. Ну, хочешь, введём тебе окладную часть? Или процент поднимем? Ладно, бери шестьдесят. Шестьдесят тебя устроит? — Семьдесят пять или катись нахер. — Шестьдесят пять! Чонгук обошёл его и пошёл на выход. — Ай, черт с тобой, семьдесят пять, ладно! — И окладную часть. — Что? — округлил он глаза. — Но ты этого не говорил! — А сейчас говорю. Нет — ищи себе других бойцов. — Хорошо, — процедил владелец, скрежетнув зубами. — Ладно, твоя взяла. — Славно. А, да, — Чонгук обернулся через плечо, — еще раз поставишь мне в пару подставного бойца — я его убью. А следом и тебя. Неужто думал, что он выиграет? — Да нет… Я не хотел… Даже не думал… — Вот это, — он помахал перед его лицом деньгами, абсолютно всеми выигранными купюрами, — я забираю. Компенсация за то, что понятий у тебя нет. Чимин стоял на улице, присев на капот арендованной машины. Дождь едва прекратился, оставив после себя огромные лужи и плавающий в них мусор. Увидев Чонгука, он докурил и кинул бычок в лужу. — Переговоры прошли успешно? — Ага. Погнали, — парень закинул рюкзак на заднее сидение и сел спереди. Чимин пристегнулся и кинул многозначительный взгляд на друга, тот лишь закатил глаза и послушно пристегнул ремень безопасности тоже. — Какой ты послушный пёс, однако. — Завали. Вот твоя часть. Чон отсчитал купюры и отдал их другу. За помощь и поддержку. Всё остальное поделил: часть отдаст за ремонт телефона, который разбил, часть — Хосоку, еще часть — на подарок жемчужинке, а жалкие гроши оставил себе на сигареты. — Ты ж не пойдёшь в универ прям так? — Не. Я сначала домой, помыться. — Славно. От тебя несёт, как от помойки. Чонгук ухмыльнулся и закатил глаза. Да, негоже было перед Тэхёном в таком виде шляться. Чимин закинул его домой и поехал дальше по своим делам. Всё равно первые две пары они уже пропустили, спешить дальше было некуда. Дома, к его несчастью, оказался отец. Он развалился на диване перед включенным теликом с бутылкой пива в руках. Чонгук сжал челюсти, чтобы не выдать ничего хлёсткого, кинул кроссовки в коридоре и отправился в душ. Горячей воды, конечно, не было. Он с трудом оттер лицо и тело от крови, проклиная коммунальщиков, надел чистую одежду и даже попробовал расчесаться. — Ну и рожа, — сказал Чон, увидев своё отражение. Губы разбиты, нос припух, под глазом алел синяк, да и в глазу полопались капилляры, на шее — царапины. Чонгук оскалился, проверяя целостность зубов. Ну хоть все на месте. Пшикнув на шею духи Хосока, парень спустился вниз и обнаружил отца, копошащегося в его рюкзаке. Злая ухмылка озарила его лицо. — Чё ищешь, мудак? Вот это? — он продемонстрировал свёрнутые деньги. — Ты как с отцом говоришь, щенок? — огрызнулся грузный мужчина, некогда бывший отцом. Или никогда не бывший им. Отец сделал несколько шагов к Чонгуку. — И? — Чон двинулся ему навстречу. Подошёл почти вплотную и почувствовал запах перегара. — И чё ты мне сделаешь, а? — Чонгук возвышался над отцом, некогда статным и красивым мужчиной. — Ударишь? Ну давай. Ударь. А потом поставим таймер и посчитаем, за сколько секунд ты сдохнешь. Хочешь? — Давно вырос? — рявкнул отец, но отшатнулся от сына. — Давно? Да ты знаешь, наверное, в тот момент, когда мы с Хосоком прятались на мусорке от ваших пьяных загонов. Или когда ты на моего брата с ножом кинулся. Или когда мы жрали просроченные остатки жратвы после вашей пьянки. Наверное, в тот момент и вырос. — Мало мы с матерью вас лупили, — проворчал Джихун, но боязливо отошёл в другую комнату. Сын уже давно не был маленьким мальчиком, которого можно было избить и кинуть в угол. Он уже мог дать сдачи, причем очень крепкой. — Дряни… Живёте в нашем доме, прав никаких не имеете… — В вашем? — оскалился Чонгук. — Из вашего здесь только пустые бутылки и шприцы. Все остальное мы с братом делали, сука. Вашим он будет, когда вы сами будете его оплачивать и обслуживать. А пока скажи спасибо, что мы вас тут терпим, родственнички. Чонгук взял с пола рюкзак и вышел из дома, громко хлопнув дверью. На пол осыпалась штукатурка от силы удара. Чонгук почувствовал, как начинает закипать, уж больно ему хотелось вернуться и убить отца самым жестоким способом. На ремне позвякивала цепь, как будто соблазняла его, подстёгивала, манила… Но Чонгуку на телефон пришло новое оповещение из инстаграма. Жемчужный обновил свою историю. Чонгук открыл её и жадно взглянул на его руки в кадре, держащие кисточку. Красивый. Как же он невероятно красивый. Почти неземной. Перламутровый. Хотя бы на мгновение, но Чонгук почувствовал, что его злость отступила.

🩸

— Но вернёмся к искусству Древнего Египта, — сказал Тэхён, переключив слайд. — В период Раннего царства в древнеегипетском рельефе складываются основные правила изображения фигур и персонажей. Кстати, — он посмотрел на сонных студентов, которые к последней паре уже мало что соображали. Встретился глазами с Чимином. — Во время правления какого по счету фараона определились канонические закономерности в изображении? Молодой человек обвёл взглядом аудиторию. Все попрятали глаза. Тэхён вздохнул, с одной стороны, раздосадованный, что студенты совсем не учат материал, с другой — тому вовсе не удивлённый. Чимин поднял руку и ответил: — Пятого фараона первой династии Удиму, господин Бан. Тэхён ему улыбнулся. — Всё верно. В этот период складываются следующие сцены: царь, убивающий врага, моменты хеб-седа, собака, преследующая газель, собака, перегрызающая горло опрокинутой навзничь антилопе… Тэхен прервался на полуслове, когда дверь аудитории отворилась и внутрь вошёл Чонгук. И снова сердце зашлось приступом, ноги стали ватными, а мысли запутались. Тэхён с ужасом увидел, что лицо Чонгука разбито, но он тут же откинул эту мысль. Ему-то какая разница… — Мистер Чон, вы опоздали более чем на десять минут. — Простите. Не мог подогнать машиниста в метро, — усмехнулся Чонгук и пошёл к своему месту. — Куда вы пошли? — На своё место. — Нет, — покачал головой Тэхён. — Ваше место — за дверью, мистер Чон. Когда научитесь не пропускать занятия, тогда в аудитории будет «ваше место». А пока — будьте добры. Чонгук посмотрел на Тэхёна жадным, хищным взглядом. Омега сразу понял, о чём он думал… И такие же мысли всплыли в его голове в то же мгновение. Его губы, его руки, его тело, все эти воспоминания зажигали Тэхёна. Он почувствовал, как спирает воздух в груди от этого взгляда, ухмылки и молчания. Аудитория притихла, глядя на них. Чонгук пожал плечами, вернулся к двери и уселся прямо на пол. Тэхён непонимающе моргнул. — Господин Бан, продолжайте лекцию, — подмахнул ладонью Чонгук, достал из рюкзака потрёпанную тетрадь и даже не ручку, а пасту. — Мне тут не дует, не переживайте. Тэхён сглотнул. Вот как, как этому мальчишке удавалось так заставить его замолчать? Куда вообще девался характер и строгость Тэхёна рядом с ним? Сжав в руках пульт от экрана, Тэхён холодно сказал: — Отлично, мистер Чон. Минус десять баллов от вашего рейтинга, — Тэхён отвернулся к доске и продолжил лекцию, а Чонгук ухмылялся, внаглую разглядывая его фигуру в светлых брюках и шёлковой рубашке. Плевать ему хотелось на все эти рейтинги, он в универ-то ходил только чтобы с Тэхёном побыть. Хотя бы поглядеть на него. Чимин покачал головой и подпёр голову кулаком, устремив взгляд на преподавателя, который рассказывал об искусстве древнего Египта и его влиянии на мировое искусство. К концу лекции студенты совсем начали клевать носом, поэтому Тэхён отпустил их пораньше. Одному только Чимину сегодня перепали баллы в рейтинг, все остальные либо отмалчивались, либо спали. Тэхён дал им первое из двух обязательных заданий и отпустил, чему студенты не могли не радоваться. — А вас, мистер Чон, попрошу задержаться. Студенты вышли, оставляя молодых людей одних в кабинете. По окну вновь забарабанил дождь, бесконечный холодный дождь, но внутри аудитории как будто светило солнце, лучи которого принадлежали Тэхёну. Чонгук оторвался от стены, подошёл к нему и взял за щёку, чтобы поцеловать. Но Тэхён отпрянул. — Что же у тебя совсем совести нет? — Мне лишний груз ни к чему. Что уворачиваешься? Не скучал или чё? Тэхён посмотрел на него так строго, что это даже возбуждало. Он открыл перед парнем журнал и сказал: — Посмотри. — На что? — На твои пропуски! Как ты собираешься сдавать рейтинговую работу, если у тебя столько пропущенных пар? И не только по моим предметам. — Блять, терпеть не могу, когда кто-то включает папку. То брат, то ты. Тэхён нахмурился. — Хочешь, чтобы тебя отчислили? Славно. Тогда продолжай в том же духе, — Тэхён сел за свой стол и продолжил заполнять сведения в журнале. Чонгук откровенно начинал беситься, но глубоко вдохнул и снова посмотрел на жемчужного. — Бля, не истери. Сделаю я всё, не отчислят. Я бабло плачу. — Не смей говорить со мной в подобном тоне, — холодно сказал Тэхён. — А иначе чё? Жемчужина моя, ты не понял. Мне никто не будет указывать, как жить. Даже ты. — Хочешь спускать свою жизнь в помойную яму — твоё дело, — Тэхён резко захлопнул журнал и принялся собирать свои вещи. Закончив, схватил звякнувшие ключи и почти бегом кинулся к выходу. Но Чонгук его поймал, развернул к себе и впился жадным, настойчивым поцелуем в губы. Колени Тэхёна подогнулись. Он несколько раз толкнул его в грудь, но это не возымело совершенно никакого эффекта. У Тэхёна закружилась голова от нахлынувших чувств, от желания поддаться ему… Он разомкнул губы, чтобы возразить хоть что-то, но язык парня тут же оказался у него во рту. Они сплелись, затанцевали в своём ритме. Чонгук пах горьким табаком и привкусом морозной жвачки, а Тэхён — карамелью. Чонгук нагло слизал его блеск с губ, затем перешёл поцелуями на подбородок, на шею… Тэхён сгорал. Сгорал от желания и стыда, потому что ему хотелось ещё, ему хотелось больше. Он снова попробовал оттолкнуть Чонгука, но тот перехватил его запястье, поднёс к губам и поцеловал. — Не сопротивляйся. Я тебя не обижу. Тэхён вздрогнул и отпрянул. «Что я делаю!», — завопил рассудок, который всегда оставался где-то на задворках, стоило Чонгуку появиться поблизости. Чтобы сменить тему, молодой человек выдавил: — Ты снова подрался… Не отдавая себе отчёта, он коснулся пальцем его синяка, раны на губе, разбитого носа. — Больно? — Не больно. Я уже давно привык к этому. — Привык… Чонгук, разве можно так жить? — Не парься, тому ублюдку досталось больше. Это моя работа, жемчужный. Я должен зарабатывать и делаю это так, как умею. — Не понимаю, кто может платить, чтобы увидеть, как люди дерутся? — Бля, ты б знал, как их много. Особенно богачей. Вы ж… — Чонгук быстро исправился: — Они ж жадные до зрелищ гандоны. Если бы можно было, они бы платили, чтобы мы рвали друг друга зубами. — Я не хочу, чтобы ты занимался этим. — Почему? — тихо спросил Чонгук и низко наклонился, шепча ему в губы: — Скажи почему, жемчужный. У Тэхёна вмиг пересохло горло. Даже дышать рядом с Чонгуком тяжело, воздух сгущался, альфа полностью наполнял его собой… Переборов себя, переборов с огромным трудом, Тэхён упёрся ладонью в его грудь, отстранив от себя. — Это травмоопасно. И незаконно. Чонгук хрипло рассмеялся. — Малыш, пока рядом нет полиции, законно всё. Я чё пришёл-то, — Чон достал из внутреннего кармана два билета. — Приглашаю тебя, это, культурно просветиться. Ты ж любишь Фердиду… Как её? Кало? — Фриду Кало, — мягко улыбнулся Тэхён. — Откуда ты узнал? — Когда мне надо что-то узнать — я узнаю, — подмигнул ему альфа. Тэхёну стало так тепло в груди. Он опустил взгляд на два красочных билета в Сеульский музей изобразительных искусств. Он так давно хотел посетить эту выставку, но то не было времени, то Ёнгук был вечно занят… Ёнгук! Злой укол больно вонзился в сердце. «Но я ведь… я просто схожу на выставку, я ведь давно хотел? — судорожно думал Тэхён. — Что в этом плохого? Кроме того, конечно, что ты целуешься в закрытой аудитории с Чонгуком!» Как мерзко, как бесчестно… — Ну чё надумал? — Хорошо. Только я закончу дела на работе. Тэхён сам не ожидал от себя такого ответа. Как взрослый человек, он должен был поступить по-другому. Отказаться, уйти. А он поступил, как влюблённый. Чонгук сказал, что будет ждать его у центрального входа. Молодой человек сдал ключи, вернул всю документацию на свой рабочий стол, стараясь при этом игнорировать взгляды коллег. Осуждение — это то, с чем Тэхён теперь сталкивался постоянно, но он не мог винить этих людей. Он тоже себя осуждал. Осуждал за то, что начал оправляться после потери ребёнка, осуждал за то, что врал Ёнгуку, осуждал за то, что влюблялся… Ещё не поздно было сбежать. Он ещё мог сказать Чонгуку твёрдое «нет». Но вместо этого набрал номер Ёнгука… — Привет, солнце. Я сейчас на собеседовании, что-то срочное? — А, нет. Я просто хотел сказать, что иду гулять… С Юнги… Да, мы на выставку пойдём. — Ох, как славно. Я тебя заберу потом. — Не стоит, доеду на метро. Удачного окончания рабочего дня. — Хорошо, как скажешь. Тэхён? — Да? — Я люблю тебя. Губы омеги налились свинцом, но он заставил себя сказать: — И я тебя. До вечера. «Мерзкий, гнусный лжец» — разозлился на самого себя Тэхён. Как мог так нагло врать ему в лицо! Ну почему не сказать правду? Но правда была в том, что Тэхён не желал этого… Не желал ничего продолжать с Чонгуком… А всё равно продолжал. Не мог найти в себе силы на сопротивление, никакие доводы разума не заглушали маленькое желание сердца. Даже то, что Чонгук стал причиной потери… Невосполнимой потери… Тэхён потер глаза пальцами, схватил сумку и пошёл на выход. Чонгук сбросил смс-ку друзьям, что сегодня они могли его не ждать, хотя Чимин это и так понял. Быстро докурив сигарету, он бросил окурок в лужу, когда на ступеньках здания появился Тэхён. В чёрно-белом, вечно дождливом мире он один излучал свет. Омега раскрыл над головой белый зонтик, когда к нему подбежал Чонгук. Его чёлка вся промокла от дождя. — Где твой зонт? — У меня нет зонта. — В самом дождливом городе? — Тэхён покачал головой. — Ладно, вот, — и подошёл к нему ближе, укрывая от потоков воды. Чонгуку ужас как захотелось его поцеловать. — Дойдём пешком. — Да не, я такси вызову. — Нет, я хочу погулять. «И не хочу тратить твои деньги» — подумал Тэхен. Заплатить самому Чонгук бы ему всё равно не позволил, поэтому до музея они шли пешком. Благо, что идти было не так долго. Они наверняка составляли довольно необычную парочку: подросток в рваных джинсах и с избитым лицом и взрослый человек в светло-бежевом пальто и берете. Когда они отошли достаточно далеко от университета и глаз студентов, Чонгук взял его тёплую ладонь в свою. Тэхён даже на миг испугался этого касания… — Чего дрожишь? — Ты не спросил, можно ли взять меня за руку. — С каких пор я должен спрашивать? — усмехнулся Чон. — Мы ж вместе. — Что? — нахмурился омега. — С каких это пор? Мы ничего не обговаривали. — А тебе это так обязательно, да? Ладно, давай встречаться. — Нет, — Тэхён отвернул голову, кляня себя за то, как зашлось сердце. — Ничего о себе не думай. Это просто прогулка, потому что я люблю Фриду. — Класс. А я люблю тебя, на том и сошлись. — Как у тебя всё просто в жизни! — Да так-то нихера не просто. Куча долгов, кредитов, живу в разъёбанном доме. Знаешь как говорят, ни кола ни двора, только амбиций дохуя. Ну а ты чем живёшь? — Ты всегда используешь так много мата на одно предложение? — Я матерился? — удивился Чонгук. — Даже не заметил. Извиняй, жемчужный. Не хотел оскорбить твои ушки. — Я живу творчеством. Пишу картины, мне нравится романтизм, портрет, натюрморт, а еще морские пейзажи. Я бы хотел однажды переехать к морю… В маленький домик. Я бы писал там на холстах, пёк печенье и собирал травы для чая. — Звучит прикольно, — улыбнулся Чонгук. — Я б, наверное, тоже так жить хотел. — А ты кем мечтаешь стать? Тебе ведь… всего девятнадцать. Почему пошел учиться на свою профессию? — Брат заставил, — пожал плечами Чонгук. — Хер знает кем стану. Да кем угодно, лишь бы не жить так хуёво. О, кофе. Будешь? — Буду, — вздохнул Тэхён. Альфа купил себе крепкий эспрессо, а Тэхёну — тыквенный раф. — А у тебя есть любимый праздник? — Э-э… Да нет, наверное. А у тебя? — Рождество. Мне нравятся семейные праздники, — Тэхён взял протянутый стаканчик с кофе и согрел о него пальцы. Чонгук расплатился. Тэхён чувствовал себя немного неловко и странно. Они молча шагали до музея, выпивая кофе и обмениваясь короткими фразами по типу любимых блюд, напитков и прочего… — Я домашнюю еду не ел уже хер знает сколько. — М? — удивился Тэхён. — Тебе никто не готовит? — Да кому я сдался. Сам себе не приготовишь — сиди голодным. — Я мог бы… не знаю, если хочешь… — Тэхён тут же прикусил язык. Зачем он только это ляпнул? А Чонгук, однако, весь засветился. — Серьёзно? Это было бы классно. Уже надоело жрать заварную лапшу. Тэхен сам удивился тому, с какой щемящей нежностью ему захотелось заботиться об этом парне. Да и чего это он вдруг… Будто было ему дело, что Чонгук не ест нормально или тёплой еды давно не пробовал… А сердце противилось — было ведь. Закрыв зонтик, молодые люди поднялись на крыльцо музея, и Чонгук галантно придержал дверь. Гардеробщик смерил Чона удивлённым взглядом — нечасто к ним приходили избитые парни в подростковых одеждах. Чонгуку так и хотелось рявкнуть: «Чё уставился?», но Тэхёну бы это явно не понравилось. Потому он помог молодому человеку снять пальто, разделся сам, и они показали билеты на кассе. — Вам в пятый зал. Приятного просмотра, — улыбнулась девушка. Чонгук сунул руки в карманы и с интересом огляделся, тихо присвистнув от красоты. Да, он в музее в последний раз был… хер его знает когда. Может и не был, только на фотках был. Тэхён поглядел на него, не скрывая улыбки. Парень выглядел совсем как ребенок, рассматривал мраморные статуи, колонны, высокий потолок, кружась при этом вокруг своей оси. Тэхён мягко коснулся его локтя и тихо сказал: — Это неприлично. — А, ну извиняйте. Нечасто неотёсанные мужланы ходят в такие заведения. — Я не это имел в виду… — Да шучу я, — ухмыльнулся Чонгук. — Расслабься, жемчужный. Они зашли в просторный зал с приглушённым светом. Акцент был только на картины великой художницы. Тэхён восхищённо замер, затем подошёл к первой попавшейся картине и жадно принялся её разглядывать. «Маленький олень» глядел на Тэхёна с холста. Молодой человек обхватил себя за предплечья, с томимой грустью отмечая, что он понимает эту несчастную женщину, понимает её боль и отчаяние. Он уже перелопатил множество статей о художнице, видел её картины не раз, но всякий раз — как первый. Восхищался от того, с каким профессионализмом Кало передавала свои страдания через кисти и краски. Чонгук же искусства не понимал. Для него оно делилось на «красиво» и «некрасиво», но он старательно пытался понять, чем же эта художница так нравится Тэхёну. — Видишь, как она передаёт своё отношение к «новому миру»? — тихо спросил Тэхён, указав пальцем на картину. — Фрида часто выражала картинами то, к чему тяготело её сердце. Она так любила богатую культуру своей страны! Здесь американские небоскрёбы контрастируют с мексиканской культурой доколумбовских времён, посмотри, как трепетно она отразила черепа и экзотические растения с «родной» стороны картины и как холодно отразила прогресс с «чужой»… — Здорово, что она осталась верна своим корням и принципам. Я такое ценю, — нашёлся Чонгук, читая небольшой стенд рядом с картиной «Автопортрет на границе между Мексикой и США». — А вот эта картина тоже про связь с родиной? Тэхён посмотрел туда, куда указал Чонгук. Перед ними была картина «Тут висит моё платье». — Да. У Фриды и её мужа, Диего, были очень сложные отношения. Он был человеком… пылким и неприкрыто изменял ей. Так что у Фриды сложились очень негативные впечатления от пребывания в США. Американский капитализм казался ей глянцевым лишь с виду, а внутри — пустым. Она скучала по родине… Тэхён пошёл вглубь зала, разглядывая висевшие картины. Хотелось часами стоять у каждой, с неподдельным интересом почитателя разглядывать каждую. Чонгук плёлся следом, стараясь уловить в картинах художницы и что-то своё. Нет, ему, конечно, нравилось, но не так, как Тэхёну. Он относился к этому более житейски. И тем не менее, ему было приятно разделить этот момент именно с Тэхёном, узнавать что-то новое именно из его уст… Чонгук заметил, что омега замер у одной картины. Подойдя ближе, он понял почему. — Фрида потеряла долгожданного ребёнка, — тихо сказал Тэхён, глядя на картину «Больница Генри Форда». Его вновь пронзила внутренняя дрожь. — Она всегда мечтала стать матерью. Но ей это не удалось. Чонгук без слов приобнял его за плечи и поцеловал в затылок. Как бы ему хотелось поговорить с Тэхёном об этом, узнать чуть больше… Но, наверное, он был пока не готов. Они оба были не готовы. Чон ясно осознавал, что любимый потерял ребёнка из-за него. И ничего, совершенно ничего не мог с этим поделать, даже если бы расшибся в лепёшку. Эта потеря была невосполнима. Тэхён повернул голову и тихо улыбнулся: — Я в порядке. Не стоит. — Если ты хочешь поговорить, то я тут. — Нет, не сейчас. Я не готов к этому разговору. Чонгук почувствовал облегчение, потому что и он — тоже. Они продолжили рассматривать картины, о которых Тэхён говорил ему какие-то факты. — А вот эта — моя любимая, — омега кивнул на картину. — «Всего лишь несколько царапин», — прочитал Чонгук. — Хера се… Жёстко. — Она изобразила здесь свои чувства от… измены мужа. Гадливое чувство ужаса накрыло Тэхёна. Он боязливо отступил от картины, чувствуя себя мерзким и грязным. Его любимая Фрида прошла через боль измены, Тэхён сочувствовал и сопереживал ей. А он? Он сам? Что он творил собственными руками? На какие-то секунды Тэхёну показалось, что он и сам держит в руке нож, который вонзает в плоть Ёнгука. Комок горьких слёз подкатил к горлу. — Ты чего побледнел? — спросил Чонгук, взяв его лицо в ладони. Но Тэхён шарахнулся от него. Парень нахмурился. — Я чё, сделал что-то не так? — Нет. Нет, ты ни в чём не виноват, я просто… Мне домой надо, — омега сжал пальцами лямку сумки. Так болело у него внутри, так хотелось плакать. И ведь Чонгук ни в чём не был виноват. Его чувства были чисты, а намерения — искренны. Он не заслужил такого, как Тэхён — лживого и изворотливого. Он не только самого себя водил за нос, он обманывал сразу нескольких людей! Небезразличных ему… Молодой человек отвернулся от картины, которая приносила ему физические страдания. — Давай уйдём. — Мне нужно домой, Чонгук. — В каком таком смысле? Мы только пришли, ты сам захотел провести со мной время. — Захотел! А теперь не хочу, мне хочется уйти… — Жемчужный, так не пойдёт. Я тебе чё, собака? — Нет, Чонгук, я не это имел в виду, — прошептал Тэхён. Слёзы начали подкатывать к горлу. — Я просто… просто… Пока никто не видел, Чонгук обнял его, наклонился и поцеловал. Не с нажимом, мягко. Сначала верхнюю губу, затем нижнюю. Аккуратно прикусил и снова поцеловал… Тэхён обмяк в его руках, на ресницах задрожали слёзы. Омегу сводило с ума то, каким противоречием он наполнялся рядом с Чонгуком, как ему было одновременно и плохо, и хорошо. Хотелось ещё и в то же время ничего. Как ему следовало поступить? Что он должен был делать? Тэхён запутался, его покинул здравый смысл, когда появился Чонгук. Влюбился… он в него влюбился. Тэхён провёл ладонями вверх по его груди и обнял за шею, углубляя поцелуй. Они столкнулись носами, всё более жадно целуя друг друга, всё глубже позволяя языкам скользить друг по другу, по губам. Чонгук сходил с ума рядом с ним. Хотелось к нему прикасаться, ласкать… Альфа сжал его талию руками, прижимая так крепко к себе, что Тэхён замычал в поцелуй. Тихие влажные поцелуи наполнили собой просторный зал. Они целовались, и Фрида была их свидетельницей — милая Фрида, сама пережившая измену, смотрела с картин, как Тэхён изменял своему мужу. — Я не смогу от тебя отказаться, — хрипло прошептал Чонгук в его губы. — Что хочешь делай. Ты мой. — Замолчи, — с мольбой прошептал Тэхён, ткнувшись лбом в его лоб. — Умоляю, замолчи… Чонгук вновь поцеловал его, прижимая к себе за талию. Позади раздался недовольный старческий голос: — Молодые люди! Вы что здесь устроили? Стыдоба какая! Чонгук поглядел на старушку-смотрительницу и только раскрыл рот, чтобы сказать ей потухнуть, как Тэхён уважительно ей поклонился и сказал: — Прошу прощения. Такого больше не повторится, — повернувшись к Чонгуку, он взял его под руку. — Пойдём… Чонгук смерил ворчавшую старушку взглядом, и они вышли на улицу. Холодало, дождь совсем разошёлся, поэтому было решено расходиться. Чонгук снова вызвал ему такси до студии. — Ты не должен… — Я хочу. Вопросы? — Нет никаких вопросов, — вздохнул Тэхён. Принялся разглядывать его лицо. Прикоснулся к запёкшейся ранке пальцем: — Я не хочу, чтобы ты дрался. — Брось. Всего лишь несколько царапин. Но если хочешь, можешь поцеловать — боль пройдёт, — ухмыльнулся Чон, обняв его за талию. Тэхён устало улыбнулся, покачал головой — спасла подъехавшая машина такси. — Не хочу тебя отпускать. — Знаю, но я должен идти… — Давай я тебе в следующий раз свою жизнь покажу? — Ладно. Хорошо, давай… Язык Тэхёна действовал быстрее разума. Он всё больше и больше погружался в пучину, из которой не выбраться. Чонгук поцеловал его в щёку и посадил в такси. — Подождите минутку, — сказал Тэхён, открыл дверь и протянул Чонгуку зонтик. — Возьми. Промокнешь… — Спасибо, жемчужинка. Простой жест для Чонгука значил очень многое. Он раскрыл белоснежный зонтик, и дождь его больше не доставал. А Тэхён прикрыл лицо ладонями, не понимая, как ему смотреть Ёнгуку в глаза.

🩸

Юнги позвонил знакомому врачу, который перенаправил их в онкологический центр. Это было хорошее, но крайне дорогое место — такое Намджун бы не смог потянуть. Тогда Юнги все оплатил сам, а альфе солгал про какую-то квоту. Он согласился лишь потому, что миссис Ким помощь нужна была срочно, а иначе в жизни бы не принял её. Юнги бежал со всех ног, но всё равно опоздал, и они пошли на приём без него. Юноша волновался. Он никогда не видел его маму, только на фотках. Знакомиться с родителями… это была мечта для омеги, его невыполнимая и горячая мечта. Если бы они с Джуном могли создать семью, у них было бы всё по-человечески, с совместными ужинами, Рождеством и созвонами. Но им не было суждено. Хотя Юнги очень хотел узнать его прекрасную маму, и очень жаль, что это происходило при таких обстоятельствах. Лифт поднял юношу на пятый этаж. Около сто тринадцатого кабинета сидела некогда прекрасная женщина, теперь — вся иссушённая, как палка, с которой ободрали всю листву. Её кожа была жёлтой и сухой, глаза ввалившимися, а волосы под тёмной косынкой — седыми. Она сидела в какой-то напоминающей мольбу позе, покорно сложив ладони на острых коленях. Сидела так, словно уже прощалась со своей жизнью. — Миссис Ким, — постарался улыбнуться омега. Она подняла на него, тем не менее, взгляд, не потерявший огонька. Нет, в ней ещё была жизнь. — Здравствуйте! Меня зовут Мин Юнги, вы, наверное, меня не знаете… — Юнги, — ласково улыбнулась женщина. — Как же я могу не знать молодого человека, которого так крепко любит мой сын? Не ожидала тебя тут увидеть. — А… Ох, я просто… Решил вас поддержать… — Юнги даже потерялся. Он не ожидал, что женщина его узнает и будет ему рада. — Такое страшное место, — вздохнула Ким Джина. Она обвела взглядом белые стены, белый пол, белые плакаты. Скривила губы. — Как жаль умирать в таком месте! — Миссис Ким, ну что вы такое говорите, — Юнги присел рядом и посмотрел на женщину. — Вы не умрёте… Здесь очень хорошие врачи. К тому же, у вас квота есть. — Милый, — женщина коснулась Юнги ледяной рукой и тепло улыбнулась. — Это мой сын может поверить в квоту… А я прожила очень долгую жизнь и знаю, что если квота и есть, она бы нам не досталась. Это твоих рук дело, ведь правда? Юнги смолчал. — И я не знаю, как тебя отблагодарить. Даже одно присутствие здесь — благословение для нас с Намджуном. Ты так много сделал, что нам жизни не хватит расплатиться. — Миссис Ким, что такое вы говорите! Я и воны не посмею с вас взять. Я просто хочу, чтобы вы поправлялись. А где Намджун? — Ещё в кабинете, — кивнула женщина на дверь. — Врач с ним отдельно решил поговорить. Будто я не знаю, о чём… Ох, мой миленький, — Джина сжала ладонь Юнги. — Ты такой славный мальчик. Почему же сын не знакомил нас раньше? Я бы научила тебя готовить чудесные булочки на пару. — А зачем откладывать? Научите. Сегодня, например. Джина как-то измученно улыбнулась, посмотрела на Юнги — одетого, как с иголочки, вкусно пахнущего духами, с прекрасным макияжем, а после — на своё залатанное платье. Юнги нахмурился. — Миссис Ким, прошу, не обращайте внимания на такие глупости. Я очень люблю Намджуна. Мне нет никакого дела до того, о чём вы подумали. — Я знаю это, миленький. Я не смогла дать своему сыну многого, а он так старается! Так старается ради меня… Спасибо, что ты у него есть, мой сыночек… Юнги захотелось разреветься. Но он только сжал холодные пальцы женщины и с улыбкой сказал: — Схожу за чаем. Я быстро. Джина коротко кивнула, и Юнги сбежал. Ему нужна была всего минута, чтобы собраться, чтобы сглотнуть мерзкий комок из слёз. Нельзя было плакать! Она жива и будет жить… Нельзя было её хоронить. Юнги оплатил в автомате кофе для себя и зеленый чай для Джины и наблюдал, как медленно горячая вода наливается в стаканчик. Зазвонил телефон. — Слушаю, — раздражённо сказал Юнги, прижав плечом телефон к уху. — Разве так говорят со своими будущими мужьями? — Катись к черту. — Ладно, Юнги, — вздохнул Сангхун. — Приглашаю тебя на ужин. Не потому, что хочу. Наши отцы там будут. — И? Мне плевать, хоть президент мира. — Дерзко. Ужин сегодня в девять, не опаздывай. Координаты кину. И отключился. — Вот ведь ублюдок! Юнги хотелось покурить, но Джина точно не была бы рада этому. Потому Юнги возвратился, надел самую тёплую улыбку и подал женщине чай. — Спасибо, мой миленький. Ах, совсем забыла, что у меня мясо осталось в морозилке! Как жалко. Я подумала, неплохо было бы приготовить для тебя мяса. Ты такой худенький. — Я согласен на мясо, если вы тоже будете. Говядину. Женщина округлила глаза с пожелтевшими белками. — Прости, миленький… Нет у нас… Дорого… — стыдясь собственных слов, пробормотала женщина. Юнги, не сдержавшись, обнял её. Она была такой хрупкой, такой беззащитной, тоненькой, как веточка, что омеге не составило никакого труда обхватить её полностью. Он горячо прошептал: — Не думайте об этом, миссис Ким! В самом деле, это такие глупости… У Джины выступили горячие слёзы. Она обняла его в ответ и застыла, наслаждаясь этими объятиями. Сын обнимал её не так часто, стыдясь показаться слабым… Когда Намджун вышел из кабинета, держа в руках кучу бумаг, сердце Юнги боязливо вздрогнуло. Умом уже понимал, что ничего хорошего там не сказали… Его лицо, однако, на мгновение озарилось от вида, как любимый человек обнимает его маму. Он был сильным мужчиной, но в тот момент и сам готов был позорно заплакать. — Привет, Юнги. Мама, завтра в десять тебя положат в больницу. Сегодня соберём вещи и все документы. — Ох, опять больница, — грустно сказала женщина. — Не хочу там умирать… — Не говори так, — жёстко оборвал её сын. — Не хочу даже слышать этого. — Намджун прав, миссис Ким, — ободряюще улыбнулся ей Юнги. — Там вам помогут! Всё будет хорошо, а мы будем вас навещать. Женщина лишь тяжело вздохнула. Они спустились в гардероб и забрали свои вещи, затем уже на улице вызвали такси. Юнги по его глазам видел, что это не всё. Намджуна что-то терзало, рвало на части. Его челюсти были плотно сомкнуты, взгляд прикован куда-то вдаль. Но Мин решил пока ничего не спрашивать. Они добрались до скромной квартиры четы Ким, но перед этим Юнги почти насильно заставил их зайти в магазин и набрать продуктов: мяса, рыбы, овощей, фруктов, риса… — Я верну тебе деньги. — Вернёшь — забудь моё имя, — отрезал Юнги. Намджун терпеть этого не мог и одновременно… был невероятно благодарен. В их холодильнике было мало еды, это не было проблемой для него, но мама должна была хорошо питаться. Мужчину драло на части. Он был абсолютно гол, у него не было совершенно ничего, кроме мастерской, и, не будь Юнги, они бы пропали с мамой. Намджуну в то же мгновение хотелось кинуться на колени и целовать его руки. — Вот такой у нас дом, миленький, — словно извиняясь, сказала Джина, подав Юнги тапочки. — Так здорово у вас здесь и уютно, — искренне ответил Юнги, разглядывая маленькую, уютную кухоньку, небольшой коридор, спальню Джины и гостиную, где спал Намджун. Да, квартира и вправду была небольшая, но домочадцы постарались сделать её максимально комфортной. Повесили старые шторки, постелили ковры… Тут чувствовалась душа, уют и присутствие. У Юнги дома такого не было. Разобрав продукты, Джина намесила тесто для рисовых пирожков, а Юнги и Намджун принялись под её чутким руководством готовить начинку из сладкой бобовой пасты. Женщина рассказала ему несколько историй из детства альфы, как он пытался построить космический аппарат, как лечил дворовую кошечку, которую выгнали хозяева, как боялся темноты — и Юнги с такой внимательной нежностью слушал её, что у Намджуна щемило сердце. Неужели всё могло быть… вот так? Так легко? Неужели они имели право на счастье, пусть и мимолетное? Когда пирожки и ужин был готов, они сели за стол, накрытый ажурной скатертью. Джина заварила чай для детей и с удовольствием наблюдала, как они едят. Хотя Намджуну кусок в горло не лез. — Знаете, миленькие мои, я ведь знаю, что скоро умру… Намджун зло откинул палочки и посмотрел на маму с примесью ужаса, горечи и боли. — Не смей говорить это! — Сыночек, умоляю, не злись. Я ведь чувствую, — она сжала его ладонь. — Я хотела сказать, будьте вместе. Вы дарованы друг другу чем-то большим, чем высшие силы. Миленькие, не расставайтесь. — Миссис Ким… — с комком в горле выдавил Юнги. Он посмотрел на Намджуна, который сам сидел, как мертвец. — Мы будем вместе. Обещаю. — Буду наблюдать за вами с небес, мои миленькие, мои дети, — Джина встала из-за стола и обняла их обоих. Юнги заплакал, не выдержав. — Не плачь, не плачь! Я пожила хорошую жизнь… Жалко, внуков не увижу… Намджун так резко вскочил, что Джина отпрянула. Не говоря ни слова, он вышел на лестничную клетку, громко хлопнув дверью. Квартира погрузилась в тишину. Юнги, желая смягчить острые углы, обнял женщину и тихо сказал: — Я поговорю с ним. — Это я виновата… Не нужно было… Прямо за ужином… Ох, глупая моя голова. — У вас самая светлая голова, — Мин обхватил её впалые щёки и поцеловал её в лоб, совсем как родитель. — Прошу, отдохните, а я уберу со стола. — Спасибо, что ты есть у моего сына, мой миленький, — Джина прижалась к Юнги своим хрупким тельцем, а после ушла, едва переставляя ноги, в свою комнату. Юнги утёр слёзы, накинул куртку и вышел к Намджуну. Тот стоял у маленького окошка и курил, держа дрожащими руками сигарету. Юнги подошёл к нему со спины и обнял за талию, ткнувшись лбом в его затылок. — Она умрёт, — хрипло выдавил альфа. Он плакал — Юнги чувствовал. — Совсем скоро. Всё, что могут сделать врачи — облегчить её уход на самых сильных обезболивающих. Она скоро превратится в овощ. Ей будет постоянно больно. А я… А я ничего не могу с этим сделать. Моя мама умрёт. Юнги всхлипнул. — Мы нужны ей… Любимый, мы должны оставаться сильными, ты и я. Мы сделаем всё, чтобы облегчить её жизнь и наполнить ее светом, ведь так? Так? — Ты не понимаешь, Юнги, — прошептал альфа. Он поднёс дрожащий кончик фильтра к губам и затянулся. Слёзы градом катились с его глаз: — Ты не понимаешь, каково смотреть на самого родного человека и знать, что он живёт свои последние месяцы. Или недели. Или дни. Юнги и вправду не знал, но в солнечном сплетении болело, горело так, словно боль Намджуна из грудки перетекла в Юнги скользкой, чёрной жижей. Мин не отпускал его, обнимал, поглаживал, шептал слова поддержки. Намджуну хотелось повеситься, только бы сбежать от этого. От этих чувств, от смерти мамы, от ласковых рук Юнги. Это было невыносимо… Несправедливо и больно… Неужели они заслужили этого? Они все? Почему этот мир соткан из боли? Почему наказывают тех, кто ни в чем не виновен? Это разве честно? Честно?! Нет. В этом мире нет ничего светлого, нет ничего справедливого. Намджун это понял уже очень давно. Докурив, он смял окурок в металлической банке. Повернулся к Юнги и взял его лицо в ладони, прошептав: — Если бы не ты, я бы давно умер, Юнги. Спасибо, что ты есть. Ты ещё держишь меня здесь. Юнги прижался щекой к его груди и зажмурился. Как бы он хотел убежать отовсюду, ото всех… Как бы он хотел… — Давай вернёмся и проведём время с твоей мамой, — тихо сказал Юнги. Намджун только кивнул. — Да. Конечно. Она будет рада… Юнги отключил телефон, чтобы никто не посмел им помешать. Только он, Намджун и его умирающая мама.