Новый мир — Корабль дозора. Три дня после падения семьи Донкихот.
— Скоро Совет королей, — буднично говорит Цуру, зачитывая вслух из газеты. — Рику Долдо официально объявил о своем намерении присутствовать, как и леди Виола. А Мугивары и Ло еще не найдены. — Фуфуфуфу, я не ожидал, что их найдут, — смеется Дофламинго со своего места, скованный цепями, распластанный на полу корабельного брига. — Подумать только, вы могли бы посадить их сейчас за решетку, если бы только… — Я твоих «если бы» уже наслушалась, Дофламинго, — говорит Цуру, складывая газету. Мы в нескольких днях от Импел Дауна. Когда ты окажешься там, можешь умасливать стены в камере своими «если бы» сколько угодно. — А моя Семья? Как они справляются с вашим славным гостеприимством? — Твои компаньоны этапируются вместе с тобой. Как же жаль видеть такое расточительство, когда молодые жизни, которые ты эксплуатировал, разделят твою судьбу. Дофламинго приподнимает брови. — Ты говоришь «расточительство», Цуру? — говорит он тщательно размеренным тоном. — Ты говоришь, что жизни моей Семьи растрачены впустую? Отбросы, которые в итоге сдохли бы или оказались в рабстве? Я дал им еду, одежду, кров. Я дал им место. А ты продолжаешь утверждать, что их жизни растрачены, Цуру? Цуру кажется застывшим изваянием с газетой, ее лицо неподвижно. — Я дал им жизнь. Море всегда будет полно заблудших душ, жаждущих признания, нуждающихся в своем месте в этом мире. Я дал им это место и свободу жить. Я позаботился о них лучше, чем позаботился бы мир. Улыбка, эта тошнотворная улыбка возвращается на лицо Дофламинго. Цуру знает, что он смотрит на нее сверху вниз, даже с пола, даже через эти очки, которые она для него достала, чтобы сохранить последний клочок его достоинства. — Фуфуфу, — снова смеется он. — Тогда, Цуру, раз ты так заботишься о моей дорогой Семье, скажи. Разве семья, которую ты считаешь тратящей впустую жизни лучше, чем отсутствие семьи вообще? Цуру, ты бы предпочла смотреть как ребенок умирает, чем видеть, как он идет по пути, отличному от того, что вы называете справедливостью? Лучше ли якобы «плохая жизнь», полная «плохих людей», чем полное отсутствие жизни? Цуру окидывает его каменным взглядом, отказывается вестись на провокацию. — Фуфуфу, ох уж эти Дозорные и ваши черно-белые правила, — смеется Дофламинго. — Есть над чем помозговать, моя дорогая Цуру.***
— ТЫ ВРЕШЬ! ОНА БЫ НАС НЕ БРОСИЛА! ОНА МОЙ ЛУЧШИЙ ДРУГ, ТЫ ЕЕ НЕ ЗНАЕШЬ! ПРЕКРАТИ ВРАТЬ! МЫ НУЖНЫ ЕЙ! Баффало бьется своим огромным телом о решетку камеры, сотрясая весь пол. Лейтенант Кенери вздыхает и отворачивается от камеры. В ее записях указано, что женщина по имени «Детка 5» покинула семью среди битвы и сбежала вместе с одним из союзников Соломенной Шляпы. «Баффало» (в ее отчете не было ничего, что позволило бы опознать его или установить настоящее имя) настаивал на том, что она лжет, и отказывался говорить с ней о каких-либо действиях семьи. Остальная часть так называемой «семьи» была ничуть не лучше. Когда она уходит, Баффало кричит ей. — МЫ ЕЕ СЕМЬЯ, ОНА, БЛИН, НЕ МОГЛА ПРОСТО НАС БРОСИТЬ! На корабле находилось всего четыре члена семьи. Фуджитора вместо того, чтобы держать все яйца в одной корзине, разделила семью на четыре корабля сопровождения. А потом был мальчик. Мальчик, от которого у нее по спине пробежал холодок. Она почувствовала, как ее сердце чуть не упало на пол, когда Цуру вручила ей папку и сказала: — Это он. Ты его вспомнишь. Он истерически рыдал всю первую ночь. И день. Пока другие офицеры лежали в своих камерах, подавленные и лишенные энергии, кайросеки не оказывал такого успокаивающего действия на полурыбочеловека Деллинджера. Он рыдал и истошно звал Йолу, пожилую женщину, арестованную среди других членов семьи. После того, как он несколько раз врезался рогами в стену камеры, он, наконец, попытался прокусить свои каменные наручники, что привело к тому, что он почти откусил свои руки. — Слушай, малыш, нельзя грызть свои руки, — сказала лейтенант Сван, удерживая голову Деллинджера в захвате, пока сержант Ориел пыталась завести его окровавленные руки за спину. — Неужели тебя родители ничему не научили? — ОТПУСТИ МЕНЯ! Я УБЬЮ ТЕБЯ! — кричал Деллинджер, его удары ногами сдерживали кандалы на лодыжках. — ЙОЛА! — Слушай, малыш, просто успокойся, мы… АААА! Деллинджер смог повернуть свою голову достаточно, чтобы укусить ее за руку. Понадобилось три офицера, чтобы удержать его, вколоть ему успокоительное и сковать его кровоточащие руки вне досягаемости рта. Даже под транквилизаторами еще двум офицерам приходилось держать его пока накладывали швы, потому что Фуджитора приказал сделать все, чтобы пленные не умерли при транспортировке. Судовой врач также был укушен в ногу. — Я не повезу эту штуку в Импел Даун. — мрачно сказала лейтенант Сван, рассматривая швы на руке. — Без намордника не повезу. — Оу, я знаю там главного надзирателя, она бунтарь. У нее найдется для него что-нибудь, — хихикнула сержант Ориел. Наконец-то он успокоился. Он просто сидел и плакал. Он уставился на нее, съежившись и дрожа в углу камеры, глаза у него были красные и налитые кровью, а взгляд исподлобья был наполовину испуганным, наполовину обвиняющим. — Где Йола? — наконец сказал он ей дрожащим голосом. — Я х-хочу увидеть Й-Йолу. Почему мне не-нельзя ее ув-увидеть? Я должен убедиться, что с н-ней все в порядке. И с Гладиусом. И с Шугар. Но… но Йола, пожалуйста… Он отказывался есть. Скудных объедков, которые давали заключенным, вряд ли хватило бы на жизнь человеку, но ребенок все равно отказывался от них. — Тебе нужно поесть, — сказала лейтенант Канари, как она надеялась, профессионально спокойным голосом. — Я позволю тебе пользоваться руками, но ты должен пообещать, что больше себя кусать не будешь. — Если ты сюда зайдешь, я тебя убью. Исподлобья красные глаза смотрели на нее. Лейтенант Кенери не сомневалась, что ребенок сделает все возможное, чтобы убить ее, если она войдет в камеру.***
— Где Деллинджер? — требует мужчина с бритой головой, его тело покрыто ожогами. — Он жив? Лейтенант Кенери ничего не отвечает. Ей было приказано держать членов семьи в изоляции и не разговаривать с ними, если они не находятся в процессе допроса. Мужчина прислоняется к стене камеры и тяжело дышит. — Если он мертв это моя вина, — говорит он ломающимся голосом. Он поднимает скованные руки к лицу. — Й-Йола меня никогда не простит. Блядь, я пытался его уберечь. Блядь, почему ты не слушал, Делл? Он разражается рыданиями.***
— Где он?! Он жив?! Когда лейтенант Кенери проходит мимо камеры, женщина с нелепо окрашенными волосами бросается к ней. — Пожалуйста, скажи мне, — умоляет она. — Он был жив! Я знаю это! Пожалуйста, мне нужно его увидеть! Лейтенант Кенери игнорирует ее. — ПОЖАЛУЙСТА! — женщина рыдает, ее скованные руки сжимают прутья так сильно, что суставы белые. — ОН ПРОСТО РЕБЕНОК! ВЫ НЕ МОЖЕТЕ ОТПРАВИТЬ ЕГО В ИМПЕЛ ДАУН! ПОЖАЛУЙСТА, ОН… он… ахх… Она охает и отпускает прутья, эффект кайросеки подавляет ее. Она приваливается к стене своей камеры, рыдая. Лейтенант Кенери помнит, она видела, как эта женщина нянчилась с крошечным младенцем на пушке. Младенцем, которому теперь шестнадцать, он в ужасе и отправляется в самую страшную тюрьму в морях. Она чувствует смесь жалости и отвращения; эта женщина действительно может утверждать, что заботится о благополучии ребенка. — Это… это все моя вина, — рыдает женщина. — Я не с-смогла его спасти. Что я наделала? — Вы отправили этого ребенка в тюрьму, возможно на всю жизнь, — говорит лейтенант Кенери. — Заманивали детей с вашу маленькую религию семьи, чтобы использовать их на благо своего бизнеса. Вот что вы наделали. — Тебе не понять, — рявкает женщина за решеткой, не глядя на нее. — Нет, мне не понять, что значит эксплуатировать детей и превращать их в преступников, — мрачно говорит лейтенант Кенери.***
Лейтенант Кенери собирается с духом. Адмирал Сенгоку в отставке, он не может ее уволить. А она хочет ответов. Она подходит к нему, сжимая тонкую коричневую папку. — Ах, Кенери, — говорит он, набив рот рисовым крекером. — Как допрос? Есть что-нибудь стоящее? Все живы? — Я думала, у вас был крот в этой команде, — говорит лейтенант Кенери сквозь стиснутые зубы вовремя ловя себя за язык, чтобы не сказать «семье». — Я думала, он должен был держать детей подальше от этого монстра. Я думала, он должен был предотвращать такое. Она бросает папку Деллинджера на стол. Глаза Сенгоку едва проскальзывают по папке. Тень проходит по его лицу, и он кладет крекер на стол. — Вы ничего не знаете об этом человеке, — тихо говорит Сенгоку. — Помните о том, что есть вещи, в которые вас не посвящали, лейтенант. — То есть, мне не разрешено спрашивать о пленниках, находящихся под моей опекой? — говорит лейтенант Кенери. — Тем более, если было что-то или кто-то, кто мог бы помешать им жить пиратской жизнью? — Бесчисленное количество детей избежали такой же участи в логове этого змея благодаря ему. Он не мог спасти их всех. Он должен был сделать выбор. — Но младенец? Он не смог даже младенца спасти от эксплуатации этими людьми? — Ну, разве не было бы идеально, если бы здесь был командор Росинант, чтобы ответить на этот вопрос, — говорит Сенгоку голосом, похожим на гравий. Лейтенант Кенери сглатывает и опускает голову. — А еще, — Сенгоку пролистывает файл и бросает его ей. — Этот ребенок не выглядит очень уж эксплуатируемым. Выглядит словно он наслаждался все это время. А теперь хватит игр в адвоката, идите займитесь своей работой. Лейтенант Кенери выталкивает из головы картинки с крошечным младенцем и панически напуганным шестнадцатилетним ребенком. — Они ведь не будут с вами разговаривать? — говорит адмирал Цуру, выводя лейтенанта Кенери из задумчивости. — Вы напугали меня, вице-адмирал, — говорит Лейтенант Кенери, моментально подхватываясь и салютуя ей. — Нет, они не говорят. — Я и не ожидала, что начнут, — говорит адмирал Цуру, листая свои файлы. — Они просто… они так зациклены на этой фантазии о семье. От того, как он промыл им мозги просто больно! — раздраженно говорит лейтенант Кенери. — Этот мальчик, помните? Он плачет. Это все, что он делает. Снова и снова просит увидеть эту женщину. То, как Дофламинго промыл им мозги, просто ужасно. Они действительно в это верят. Цуру перестает просматривать папки. — Действительно, — тихо говорит она. — Они на самом деле в это верят. Вы думаете, что они заблуждаются? Лейтенант Кенери начинает. — Они эксплуатировали страну, они эксплуатировали детей. Кто может назвать это семьей? Адмирал Цуру закрывает папку и смотрит вверх, глядя прямо перед собой. — Скажите мне, лейтенант Кенери, — говорит она своим тихим пронзительным голосом. — Плоха ли та семья, которая превращает вас во что-то ужасное, но отвечает вашим потребностям и любит вас в мире, где вы были никому не нужны… это лучше, чем никакой семьи? Объятие от того, с кем ты обнимешь и преступную жизнь лучше, чем вовсе не знать, что такое объятия? Лейтенант Кенери смотрит на адмирала Цуру, которая, кажется, задает эти вопросы не только лейтенанту, но и самой себе. — Эти люди… этот мальчик даже, они просто жертвы семьи Донкихот? Можно ли стать жертвой людей, которые вас любили? — Адмирал, я… Адмирал Цуру медленно поворачивает голову к лейтенанту Кенери с застывшей улыбкой на лице. Она кладет руку ей на плечо. — Ответа нет.Дрессроза — Грин Бит. Месяц после падения семьи Донкихот.
— Лео! Лео, понеси меня! — Почему теперь тебе нужно покататься на закорках? — Мои ноги устали! — Ты такая эгоистичная! И тяжелая! — фыркает Лео, поднимая Маншерри на спину. Она хихикает, уткнувшись носом в его волосы. Ночь опустилась на Грин Бит. Отражение луны в воде разбрызгивается, расколотое большими рогами плавниками в ночной битве. Коттон и Викка сидят на краю береговой линии, наблюдая за Бойцовыми рыбами в их сложном танце спарринга и боя. — Посмотри, Лео, — говорит Викка. — Они смотрят. Видишь? Действительно, среди бурных вод несколько рыб останавливаются в своем танце, глядя на полуразрушенный старый мост. — Хмм? Чего они ждут? — спрашивает Маншерри. — Ох, точно! — говорит Викка. — Маншерри, ты не видела, ты никогда не видела… — Это было восхитительно! — вставляет Коттон. — Просто изумительно! Никогда ничего подобного на Грин Бит не было! — Что такое? — спрашивает Маншерри. — Расскажите мне! — Последние несколько лет, — говорит Лео, улыбаясь ей. — Было это существо, это странное существо, которое время от времени приходило и плавало с Бойцовыми рыбами. Оно приходило с наступлением темноты и ныряло с моста, чтобы сразиться с ними. Неизвестно как, но они позволили этому жить. — Что? — ахает Маншерри. — Невозможно! Ничто не может плавать с Бойцовыми рыбами! Абсолютно никак! — Мы так и думали! — смеется Коттон. — Что же это могло быть? — спрашивает Маншерри. — Скажите мне! Вы должны! — Мы так и не узнали, — говорит Кабу, подходя к ним на край острова. — Это было похоже на человека с длинными ногами и волосами. Только у него был большой блестящий спинной плавник и рога. И огромные блестящие красные глаза как у Бойцовых рыб. — Значит, рыболюд? — спрашивает Маншерри. — Да, но какой обычный люболюд мог невредимым плавать среди таких опасных существ? — говорит Лео, глядя на воду. — В нем было что-то необычное, особенное, раз Бойцовые рыбы приняли его за своего. Как сородича. — Но что случилось? — потребовала Маншерри. — Куда оно делось? — Мы не знаем, — пожал плечами Кабу. — Мы его больше месяца не видели. — Бойцовые рыбы заметили. Ночью они смотрят на мост, — добавляет Лео. — Они, наверное, знали, что это было что-то особенное. Такое же, как они, — говорит Викка. — Как семья, — она улыбается, откидывается назад, чтобы посмотреть на ночное небо. — В каком чудесном мире мы живем! Раз такие странные существа существуют и у них есть место! — Это тайна, — говорит Коттон. — Возможно, мы никогда не узнаем, кто это был и откуда пришел. Кроме семьи, которую оно покинуло, — она указывает в воду на Бойцовых рыб. — Целая история. Которую мы никогда не узнаем. — Может, мы и не должны. — говорит Кабу. Маншерри смотрит на воду, бурлящую от черных плавников и острых рогов. — Кем бы оно ни было, я надеюсь оно когда-нибудь вернется, — тихо говорит она.