Парадокс страсти

      Я сделал это снова. Как и кошке, мне предстояло умереть девять раз.       — Как твоя рана, маленький Бен?       Моим последним мимолетным воспоминанием были руки матери — вот они отчаянно тянутся ко мне, а вот — только тьма.       Я помню запах ее духов: будто бы ягодный… отдающий клубникой. Я снова почувствовал его на коже Рей. Ах. Дом. Кармический круговорот подошел к конечной точке, я поглотил себя, как Уроборос, и вернулся в бережные объятия матери. С Рей — вот, где я должен быть.       У меня ничего не осталось, кроме почерневшей скорлупы тела. Мой жизненный цикл почти завершился: от пыли к звезде, и от звезды до сверхновой. Я поглотил всю материю и теперь сжимался, знаменуя собственный коллапс. Возможно, всю свою жизнь я и был черной дырой, поглощая весь свет вокруг, и мой финальный исход ждал появления самого последнего луча света, каким была Рей. Мне не требовалась ее физическая смерть, нет — достаточно будет одного маленького проблеска внутри нее.       Грохотал гром, и молнии раскалывали темное небо. Я шатался по дождливому лесу, доводя разум до изнеможения вопросами внутреннего анализа. Взгляд в бездну никогда не приносит результатов — я усвоил это давным-давно. Я знал, что я есть, и что я сделал, и как мало во мне потребности в самоосмыслении. Я — это импульс, подобный удару молнии, готовый сорваться с цепи и рвать в любой момент, когда меня охватит это желание.       Умереть девять раз… Кажется, это последний.       Опустошенный, я бродил среди сосен — призрак, слоняющийся по лесу в поисках спасения. Но спасения не существует. Я пришел сюда умирать. Возможно, я больше собака, чем кошка. Собаки уходят из дома, чтобы принять смерть в одиночестве. Кошки приходят умирать домой.       Я могу отрезать себе язык, содрать кожу с члена и раздробить пальцы, но это будет ложное покаяние. Зло проникло глубже, укоренившись в каждой клеточке моего тела, и только физической смерти под силу освободить меня. Я поглотил все, что мог. Впереди только коллапс.       Холод в воздухе меня не беспокоил. Я знавал и худшее. Я пробирался сквозь мочу, дерьмо и кишащие москитами болота; я вдыхал запах газовых камер в лагере смерти — вонь ничем не сдерживаемого зла отравила мои легкие. А это просто прогулка. Воздух был свеж и прохладен, пах землей и хвоей. Ах… если бы я только захватил с собой клубнику.       В горле пылало, а легкие болели от тугого комка непрошеных эмоций. Я смотрел вперед, сжимая шею, и представлял, как хлыст Сноука жалит мои бедра. Боль заменила чувства. В ушах уже звенело, перед глазами все плыло в тот миг, когда я перестал душить себя. Разум вновь опустел, оставив лишь чистый облик той…       Она застряла в этом хаосе. Сквозь разорванную сетку я смотрел на свою женщину, как она лежит, нервно сжавшись, на койке мисс Павы. Вся в крови — ее руки, лицо и волосы. Я принялся расхаживать перед окном и в отчаянии полоснул по запястью. Боль вернула сосредоточенность. Но ярость никуда не ушла.       — Ублюдок! — сплюнул я и заплакал, не успев взять себя в руки. — БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ!       Если я доверюсь ей, и она предаст меня, то мне придется убить ее, а если я убью ее, мне придется убить себя. Это непростая ситуация. Сноук всегда чуял слабость. Он и глазом не моргнет — заберет ее, как забрал остальных, и бросит меня ни с чем, кроме Базин. Базин — чертова тварь. Следовало выстрелить ей промеж глаз. Может быть, я так и поступлю, прежде чем умру в этом богом забытом лесу.       Разум находился в постоянном штопоре, и я слабо владел собой. Резкие суждения помогали мне выжить на войне, на одной за другой, и я обнаружил, что неспособен изменить образ мышления. Я быстро оценивал происходящее и просчитывал следующий шаг, который предпримет человек. Рей обошла мою систему, вгрызаясь в контроль хуже вируса, и мне следовало поступить рационально, убить ее. Но я этого не сделал.       Я замер, вглядываясь в деревья, промокший до нитки — мышцы ныли, отяжелели и покрылись шрамами греха. Хлещущий дождь был виной тому, что по моим щекам текла влага. Я опустил веки и увидел то же, что и всегда: широко раскрытые остекленевшие глаза, мертвые, неотрывно взирающие на меня. Сколько я их повидал… Они то исчезали, то появлялись, но всегда ждали меня.       Однако сейчас мне не давало покоя новое ощущение: любопытное, под левым ребром.       Я облизал губы и под раскат грома устремился туда, куда тянула странная дрожь. Куда бы она ни привела, там меня не ждало ничего, но мое сердце — я провидел — вырвется из тела, если я попытаюсь воспротивиться. Еще слишком рано, я пока не могу умереть. Я должен убедиться, что этот проблеск надежды исчез. Если нет, и я умру здесь в одиночестве, то навсегда останусь в чистилище.       Я обнажил нож и, спотыкаясь, начал пробираться сквозь болотную грязь, позволяя красной нити вести меня.        «Верни меня домой…»       Я подумал, что нашел его в клубничном лосьоне, в «К*****» и дыме от костра. Мне не хватало уверенности. Это было ново, пугающе и прекрасно. Естественно, мне хотелось разбить обретенное вдребезги, но я подозревал, что это убьет меня. Мне нравилось смотреть, как мое пристанище наблюдает за мной, как хмурит брови, как закатывает карие глаза в насмешке. Да… Мне нравилось, как оно вьется под моими прикосновениями, гладит мои волосы, беспорядочными стежками сшивая заново мое разбитое сердце.       Но еще я боялся, что осквернил его, до той степени, когда спасение уже невозможно. И все-таки это был мой дом, куда я боялся возвращаться. Спалив его дотла, я был вынужден смотреть на обугленный скелет, который оставил позади. Но я все исправлю. Все восстановлю.       Клинок поблескивал в лунном свете — я начал свой путь покаяния с длинного разреза на щеке. У меня не осталось человеческих слез — а если бы и остались, их бы ни за что не хватило. Я отмечу мой стыд на коже. Может быть, этого хватит. Я надеялся на это, хотя кровью и плотью усвоил урок, что надежда — никчемная вещь, и все же она — была единственным, за что я цеплялся.       …Я думаю, мне просто хотелось услышать, как она зовет меня «Беном» еще один последний раз. Как кошка, я приду умирать домой.