Мудило

Три тысячи сто пять дней. Четыреста сорок три недели. Сто три месяца. Восемь с половиной лет. Столько времени прошло, как Уильям убил Джона. Прикончил лучшего друга. Наконец-то снял маску человека и предстал перед Миллером в настоящем обличии. Грязная облезлая крыса стреляла в упор. Секунда. Пистолет вылетает из кармана и производит выстрел. Треск лобной кости. Горячий металл в черепушке. Такое не забывают. Такое не прощают. Такие облезлые крысы должны подохнуть. Самой страшной и мучительной смертью. Джон не верит в рай и ад, но он хочет, чтобы его убийца варился в котле. Но Уильям сейчас сидит напротив него. Уплетает яйца за обе щеки. Говорит, что соскучился по привычной ему еде. Особенно скучал по кулинарным способностям его жены. Мама извиняется, что сейчас они трапезничают простым завтраком. Кротко улыбается и немного заливается краской. В холодильнике кроме яиц и бекона ничего не оказалось. Даже апельсинового сока не было. Заварила зеленого чая Джона. Его сейчас Уильям с удовольствием подтягивает. Джон смотрит на него исподлобья и мечтает, чтобы он подавился. Чтобы его любимый напиток пошел через нос этому ублюдку. Самому же Джону кусок в горло не лезет, но он насильно запихивает еду в себя. Отправляет одну вилку за другой. Он не должен вызывать подозрений. Должен вести себя привычно. Будто к ним на завтрак зашел сосед. Будто сейчас не ест с человеком, который лишил его жизни. Старается лишний раз не смотреть на Уильяма. Иначе может не сдержаться. Видеть, как твой убийца спокойно ест, пьет, свободно общается, радуется возвращению домой, очень сложно. Особенно когда тебе приходится находиться не в своем теле. Проклинает весь мир за несправедливость. Джон надеялся, что Уильям умер в Индии. Что его нет в живых. Что его тело уже сожрали черви. Что не придется марать руки об этого ублюдка. Он тешил себя этой мыслью почти два года. Но, видно, судьба любит издеваться над ним. Бред Коллин сказал, что не стал бы мстить своему убийце. Ничего бы не делал. Не прощал бы, но и не убивал бы. «…просто представь, ты убиваешь, ну, например, маньяка. Конечно, ты избавишь мир от убийцы, но число убийц ведь не уменьшится. Любое зло тянет за собой зло», — эта мерзкая мысль вновь вспоминается. Бред Коллин не на месте Джона. Его-то никто не убивал! Легко говорить о милосердии, когда ты дышишь. Когда ты видишь небо, пьешь воду, слышишь пение птиц. Когда вправляешь мозги подросткам. Но когда твой лучший друг убивает тебя без каких-либо причин, милосердие летит нахрен! Джон — не Бред Коллин. Он прикончит своего убийцу! Он убьет Уильяма Смита! Сейчас! Кончики ушей горят. Щеки пламенеют от нарастающей внутри ненависти и злобы. Эти два чувства разрушительной волной терзают грудь. Джон будто оглушен. Ничего не слышит, кроме бешеного сердечного ритма. Каждая клеточка тела, каждый орган жаждет справедливости. Уильям Смит не должен быть в живых. Он должен умереть! — Айомхейр, с тобой все в порядке? — обеспокоенно интересуется мать. Когда убьет Уильяма, что будет дальше делать? Ведь нормальной жизни ему не видать. Укрываться от полиции, от следствия Джон не собирается. Не станет уподобляться Смиту. Крысиная шкура ему точно не подойдет. Но сидеть всю оставшуюся жизнь за решеткой тоже не собирается из-за этого ублюдка. Убьет и себя. Да, такое завершение событий вполне естественное. Мать только жаль. Потеряет в один день двух любимых людей. Ну и похуй. Джону уж точно должно быть все равно, что кто-то станет оплакивать членов семейства Смитов. — Да, все в порядке. Немного переборщил с красным перцем. — Джон заранее предусмотрел этот момент. Прекрасно знает свои слабости. Никто не сможет смиренно сидеть за одним столом с человеком, который лишил тебя жизни. Никто! — Куда, кстати, собираешься поступать, Айомхейр? Джон не знает, что и ответить. Так и хочется выругаться. Плеснуть яда. Отчего-то хочется истерично смеяться от складывающейся ситуации. Уильям думает, что разговаривает с сыном. Думает, что рядом с ним сейчас сидит Смит младший. Пусть, возможно, и не его кровь, но этого сопляка он растил с младенчества. Видел его первые шаги, слышал первые членораздельные слова, радовался его маленьким успехам. Наверняка, читал ему сказку перед сном и целовал в лоб. — Хочу стать таким же крутым полицейским, как и ты? — сквозь зубы. Почти что рычит. Черт! Прочищает горло и пьет обычную воду. К понравившемуся этому ублюдку чаю больше никогда не притронется. Слишком глупо себя ведет. Неестественно. Он по идее должен радоваться возвращению Уильяма. Айомхейр об этом давно мечтал. Даже посвящал стихи по тоске отцу. Сука! Как же хочется взрезать Смиту! Прямо сейчас! Накинуться на него, перетянуть через стол, повалить на пол и бить, бить, бить. Бить! Пока лицо не превратиться в кровавую кашу. Пока глаза не будут видеть. Пока нос будет не в состоянии затягивать воздух в легкие. А после схватиться за нож и наносить удары один за другим. Джон мечтает тушу Уильяма превратить в исколотое отбивное. Очень мечтает. Но не может этого себе позволить. Сейчас по крайней мере. При матери. Должно быть срать на нее, но отчего-то все же она останавливает. На самом деле эта женщина не заслуживает видеть этого зверства. Она, отчасти, такая же жертва Уильяма, как и сам Джон. Многие годы она растила Айомхейра одна. Буквально тянула на себе. По возможности помогал мистер Смит, но это глобально не спасало ситуацию. После обвинения Уильяма в убийстве, мистеру Смиту пришлось продать свой магазин. Люди просто-напросто не ходили закупаться у отца преступника, убившего военного человека. Мистеру Смиту пришлось оставить дело всей его жизни и смиренно жить, как все остальные люди его возраста. Греть ноги у камина в холодное время года, пить травяные чаи, читать книги перед сном, смотреть матчи американского футбола и искренне радоваться приезду внука. Интересно, знает ли мистер Смит, что Айомхейр, возможно, посторонний ему человек? Очень навряд ли. У Уильяма духа бы не хватило, чтобы сообщить эту новость. Он бы поделился этим с матерью, но та умерла десять лет тому назад. Парадоксально, конечно. Эта женщина вела здоровый образ жизни, но покинула этот мир раньше, чем мистер Смит, который иногда любил радовать себя коньяком и сигарами. В тайне от жены, конечно. Мама хочет что-то сказать на откровение Айомхейра, но передумывает. Но видно, что его ответ ей не понравился. Хмурит брови и строго смотрит на сына. Джона это только забавляет. — Я поддержу любое твое решение, куда бы ты ни пошел, какой бы путь ни выбрал, — говорит Уильям и улыбается. Проглатывает все неприятное из уст сына. Джона чуть не выворачивает от его слов. Спокойная реакция его еще больше злит. Умом понимает, что все же задел этого ублюдка, но внутри так и чешется, чтобы еще больше насолить «старому другу». — Почему ты бросил нас? — выходит колко и холодно. После резко. — Почему сбежал в Индию?! Что ты такого сделал?! Давай Уильям, признайся! Признайся, какой же ты ублюдок! Собственного же друга… Не кого-то другого, а друга… Пулю в лоб… Сволочь! Убийца! — Айомхейр! — кричит неожиданно мама и бьет по столу кулаком. Перед глазами Джона будто красная тряпка. Дышит рвано, дико. Ладони то сжимаются, то разжимаются. — Мы же с тобой это обсуждали. Твой отец не виноват. Он ни за что бы не убил Джона Миллера. Он ведь был его лучшим другом! Джон не смог сдержать истеричного смешка. Как же! Наставил на него пистолет и выстрелил как раз-таки он! Смотрит на Уильяма. Тот бледнеет даже. Становится похожим на мел. Неужели что-то чувствует? Неужели испытывает какую-то вину? Неужели стыдно? — Обсуждали, и правда. Уильям молчит. Ничего не говорит. Проглотил язык. Во рту так и еда осталась. Не пережевывает, не сглатывает. Джон терпеливо ждет, когда все же Смит хоть как-то отреагирует, но тот пялится в свою тарелку. С другой стороны, как ему себя вести? Признаться жене и ребенку, что на самом деле вальнул человека, что на руках кровь, что является преступником? Чтобы они его возненавидели, чтобы сдали в тюрьму? Каждый такой ублюдок боится правосудия. Боится быть пойманным. Боится быть заключенным под стражу. Лучше, конечно, маме не знать всей правды. Хоть и хочется раскрыть ей наконец глаза. — Я понимаю, что перед всеми вами виноват. Бросил вас одних, даже и не писал. — Глаза Уильяма наливаются слезами. Пусто становится внутри. Не вызывает ничего это раскаяние. Нет эмоций. Даже хочется зевать. Может, конечно, он и переживает, что кинул своих родных, сбежал в другую страну, но что насчет Джона?.. — Но на то были причины. Причины, конечно, весомые. Убийство как-никак. — Не хочешь прогуляться? — Смотрит четко на Уильяма. Не станет называть его отцом. Не станет больше играть в сына, который рад видеть родителя. Хватит! Он устал притворяться. Он устал жить не своей жизнью. Устал носить чужое имя. Устал быть не Джоном Миллером, бывшим военным специального назначения, а обычным школьником Айомхером Смитом. Все это не его. Этот дом. Эта мать. Эти друзья. Этот мир. Джон умер в 2009-м году, и быть ему в 2017-м точно не нужно. Каждая история имеет конец. У каждой книги есть эпилог. Интересно, у цикла книг «Бегущий по лабиринту», который так обожает Майкл, хорошая концовка? Жаль, что не увидит этого мальчишку больше. Смышлёный он. — Да, конечно. С радостью, — оживает Уильям прямо на глазах. Совсем как раньше. Быстро загораются огни в его глазах, и полуулыбка формируется на лице. Перед ним будто сидит не сорокатрехлетний Уильям, что натворил много ужасных дел, а его Уильям. Его лучший друг. С кем играл в детстве, с кем делился последним. Его Уильям, которого в один момент потерял и неожиданно нашел. Его Уильям, который показал ему другой мир. Его Уильям, что зубами вырвал его из депрессивного эпизода. Его Уильям, что отставил мечту и вместе с ним поступил в один и тот же университет. Чтобы просто быть рядом. Неужели все, что делал Уильям для него, было фальшью? Неужели он никогда не считал его другом? Может, он был не в себе? Может, принял какую-то наркоту и ему сорвало башню? Его бы Уильям не стал употреблять дрянь, но вот не его Уильям вполне. Когда же он потерял своего Уильяма? Когда упустил? Может, дело в Айомхейре? Может, Уильям узнал, что это не его сын и… И что? Это и есть причина убийства Джона? Бред! Какая, вообще, разница по какой причине? Джон, очнись! Важен исход событий. Ты — труп! Он — жив! Его Уильяма больше нет. И точка! Сейчас перед ним сидит его убийца. И он должен с ним расправиться быстро и жестоко. Понимает, что не сможет отнимать у него жизнь мучительно. Этот монстр все же носит маску его лучшего друга. Джон пересекается взглядом с Уильямом. Пришло время потушить огни в твоих глазах. — Куда пойдем? — Хочу пройтись по парку, спуститься к пруду. Уильям тут же меняется в лице. Его будто судорогой парализует. Что такое, Уильям? Это ведь твое любимое место? Раньше мне и Ребекке приходилось тебя клешнями вытаскивать из парка? Что же теперь изменилось? — Да что же там делать? Разве что только паразитов на себе собирать, — нервно смеется Смит и чешет затылок. На эту картину можно любоваться вечность. — Лучше пойдите в развлекательный центр. Там вам веселей будет, — вставляет пять копеек в разговор мама. — Мне нужно поговорить с ним. — Указывает пальцем на Уильяма. Матери это не нравится. — Наедине. И лучше парка для этого дела не найти. — Айомхейр, разве можно… — мама только открывает рот, как Уильям ее перебивает: — Хорошо, пошли. — Я только к себе поднимусь. Возьму кое-что. Задушить Уильяма голыми руками не получится. Тело Айомхейра значительно уступает в силе. Хоть старший Смит довольно похудел, но ровняться сейчас с ним не стоит. К тому же Уильям бывший полицейский. Такого нужно брать врасплох. И чем-то. Крутится вокруг своей оси, лихорадочно ищет глазами хоть что-то, что может быть похожим на удавку. Взгляд падает на зарядный шнур. Вполне подойдет. Отстегивает адаптер. Надевает легкую накидку без рукавов с карманами. В один из них и прячет свою удавку. Перед выходом на секунду останавливается, чтобы посмотреться в зеркало. В последний раз. Запомнить лицо Айомхейра. Потому что через час он собирается лишить его жизни. В голову подкрадываются здравые мысли. Айомхейр ведь ни в чем не виноват. Не он спал с Ребеккой, не по его решению он родился, не по его желанию Джона переселили в его тело. Крайне тяжело становится на душе. Мерзко. Гадко. Сопляк ведь не виноват. Джон крепко зажмуривается. Нужно перестать думать об этом. Мир слишком жесток. Во время военных конфликтов не жалеют ни стариков, ни женщин, ни детей. На счету Джона множество смертей. Все его руки в крови. Он сам весь в крови. Он убивал. Он действительно убивал. Раньше он не задумывался о том, что отнимает у кого-то жизнь. Не медлил, не жалел. Выпустил пулю, и человек готов. Будто вел какую-то игру. Будто все было не по-настоящему. Он уничтожал врагов. Нелюдей! Очищал мир. Так говорили. Так вдалбливали в голову на службе. «Вы, ребята, очищаете мир от паразитов», — говорил командир. Паразиты… Может быть, Бред Коллин все же прав. Но Джон убьет Уильяма. Его смерть будет последней на его счету. Хотя. Не последней все же. Айомхейр ведь еще… — Черт! — Джон машет головой. Эти мысли сведут его с ума. Стоит торопиться. Стоит поспешить. Иначе передумает. Спускается на первый этаж, Уильям ждет его у выхода. Джон уже приближается к нему, но вдруг останавливается. Смотрит на мать, что не спеша, напевая непонятную мелодию, убирается на кухне. А ведь с этой женщиной он видится в последний раз. Когда из жизни уходила его родная мать, Джон ничего не чувствовал. Будто так и должно было быть. А сейчас внутри будто буря разворачивается. Может, он делит чувства Айомхейра? Он ведь тоже не увидит больше родительницу. Сам не понимает, как резко срывается с места и крепко обнимает маму. Ловит уже родной ее запах. Та от неожиданного порыва чувств на некоторое время теряется, но после смеется и обнимает в ответ. Накатывает знакомое отвратительное чувство. Дикое. Страшное. Оно лениво подбирается к Джону, перебирает сломанными конечностями. Становится трудно дышать. Грудь вздувается: Джон набирает побольше воздуха. Оглядывается по сторонам. Про себя перечисляет предметы, которые видит. После переключает внимание на запахи. После задействует слух. Немного отпускает. Такой метод советовал ему психиатр, который по просьбе мистера Смита экстренно принял Джона в день смерти отца. Только сейчас вспомнил о нем. Мама и Уильям обеспокоенно смотрят на него, но он уверяет, что все в порядке. — Сейчас заведу машину и поедем! — Машину давно продали. На нее много уходило, да и деньги нужны были. — Понятно. — Уильям будто расстраивается. — Велосипедами воспользуемся. Джон замечает, что воспоминания зло играют с Уильямом. События разворачиваются, совсем как в тот день. Только Ребекки не хватает. А так, такое же лето! Жаркое, невыносимое. На небе ни облачка. Птицы не поют. Велосипеды. Парк. Пруд. Правда, газировки с мороженым не будет. Всю дорогу Уильям прожигает затылок Айомхейра взглядом. Джон чувствует это. Будто сейчас смотрит не на сына, а на него. Будто начинает узнавать. Будто начинает о чем-то догадываться. — В парке ведь, по сути, делать нечего. А поговорить можем прямо здесь. Никто и не помешает. Крысам свойственна отличная интуиция. Крысы все чувствуют. Ощущают приближающуюся опасность. — Мне нравится там гулять. — Тоном, который дает понять, что место «прогулки» не обсуждается. Уильям уступает сыну. Всю оставшуюся дорогу не разговаривают. Уже показывается парк, и Уильям сбавляет скорость. Джон нехотя равняется с ним, чтобы тот неожиданно не свернул с пути. Не смотрит на него. Нутром чувствует, какие сейчас эмоции Уильям испытывает. Страх. Отчаяние. Безысходность. Странно. Говорят, убийцы любят возвращаться на место преступления. Наверное, в одиночку. Сейчас этой крысе не по себе. Со своим же сопляком идет. Парк встречает их пением птиц. Когда голуби резвятся в фонтанах, другие виды птиц, не особо контактирующие с людьми, укрываются в широких сосновых ветвях. В парке всегда прохладно. Спокойно. И безопасно. Здесь тебя не задавят машиной. Здесь нет стекол. Здесь есть, где укрыться. И что поесть. Привычная среда обитания. — Ох, как дорога-то заросла к пруду, — выдает Уильям. Они останавливаются. Облокачивают велосипеды на скамью. — Столько паразитов сейчас наберем! Пытается убедить Айомхейра не идти. Придумывает разные препятствующие факторы. Но Джон на него не обращает внимание. Идет первым. Ноги путаются в вьющейся траве, некоторые сорняки прилипают к носкам. Дорога прямо-таки стала почти непроходимая. Конечно, по ней уже никто больше восьми лет не ходит. Людям не за чем топить труп в пруду. Джон убирает руки в карманы. Хватается за шнур. Боится его выронить. Оборачивается на Уильяма. Раньше он любовался местными красотами, втягивал приятный запах непонятных голубых цветов, наблюдал за живностью парка. Шел самым первым. Буквально бежал к пруду, чтобы увидеть крякв. Сейчас же он не поднимает голову. Смотрит тупо под собой. Джон замечает легкие движения плечами. Уильям, что, плачет? Ждет его. Тот приближается к нему. И правда, глаза на мокром месте. — Вспомнил просто Джона… Очень жаль… — Сквозь всхлипы выдает Уильям. Миллера будто накрывает волна ярости, обрушивается на него. Ломает все кости. Пробирается внутрь. Он им задыхается. Сердце горит в огне. — Ах ты мразь! — наносит удар кулаком по лицу. Огонь распространяется на грудь. Сжигает ее. Полностью. Этот ублюдок издевается! Смеется! Сука! Тварь! Джон накидывается на Уильяма, валит на спину. Заносит кулак и обрушивает удар в нос. После бьет по глазам. По губам. Еще. Еще. И еще! Был бы с собой нож, отрезал бы ему язык. Чтобы вообще не мог говорить! Чтобы мычал! Чтобы необычно кричал, когда Джон станет его душить! Чтобы не мог позвать на помощь! Таких ублюдков не должны спасать. Уильям прикрывает лицо руками. Это еще больше заводит Джона. Джон выпрямляется в спине. Бьет теперь ногами. По лицу. По животу, по ногам. Огонь становится только сильней, когда Джон видит, как сгибается Уильям от боли. Как пытается схватить его за ногу, как пытается подняться. Как предпринимает попытки что-то сказать разбитыми губами, но выходят только обрубки слов. Наверное, хочет закричать: «Остановись! За что?» Это немое «за что?» еще больше травит Джона. Джон оглядывается по сторонам и находит взглядом камень. Хватает его, уже размахивается, чтобы нанести удар точно по голове, как неожиданно судорога хватает руку, а после уже все тело. Джон с ревом отскакивает от Уильяма и падает на колени. Камень падает рядом с ним. Теряет контроль над телом. Ах ты, ебаный Айомхейр! Но этому сопляку он не станет уступать. Пытается подняться на ноги. Мышцы сильно напрягаются, чуть не разрывают кожу. Удается лишь на мгновение привстать. Джон кричит. Собирает все собственные силы и пытается бороться с влиянием Айомхейра. Глаза краснеют, вены, как корни, проступают на висках и на лбу. Руки против воли обнимают плечи. Ногти больно впиваются в кожу. — Отпусти меня, сопляк! Отпусти! — кричит, как зверь, Джон. — Я должен его прикончить, как он меня! — Айомхейр, — тихо срывается с губ Уильяма. Откашливается кровью. Рядом лежит выбитый зуб. Переворачивается к нему. Лицо опухшее, красное. Губы кровоточат. Джон отмечает, что нос не сломан. Его это начинает бесить. — Сопляка твоего уже давно нет! — рычит. — Что ты говоришь? — выходит почти нечленораздельно, но Джон его понимает. Смеется. — Надо было прикончить Айомхейра! — выходит хрипло. Прочищает горло. — Прилетел бы с Индии, а сопляка-то уже нет. Похоронен. Уильям шевелит губами, но слов произнести не может. Видно, только сейчас накрыла нестерпимая боль. Но Джон примерно понимает, какой вопрос был бы ему адресован. — Тебя не задержали в аэропорту. Значит сделал поддельный паспорт. Думал, убежишь от правосудия. Но не тут-то было. Все же Бог существует. Иначе некому было бы переселять меня в тело твоего придурка. Уильям ничего не понимает. — За что ты меня прикончил, ублюдок?! — орет Джон на всю глотку. Плевать, что их могут услышать. Плевать, что могут прийти. Плевать, что могут его задержать за избиение. Уже на все плевать! — По какой причине приставил дуло ко лбу? Я тебе доверял, скотина! Думал, что иду встретиться с лучшим другом. Похуй, что он позвал опять посмотреть на вонючий пруд. Переступал через себя каждый раз, когда заходил в этот парк. Просто потому что он тебе нравился! — Джон уже начинает терять голос, но не прекращает кричать на Уильяма. Дальше хрипло. — Убив, бросил меня в воду. Поленился могилу рыть. А хотя, чему я удивляюсь. Ты же сам заявил в подростковом возрасте, что если был бы убийцей, то тела бы сбрасывал в пруд. Не стал бы возиться с ямами. Глаза Уильяма округляются. Значит, помнит хорошо этот эпизод, ублюдок! — От-куда ты-ы… — с небольшими запинками. Старается не шевелить губами вовсе. — Джон?.. — Не произноси мое имя, мерзость! Ты погубил ведь не только меня, но еще и Ребекку. Почему, сойдясь с тобой, она повесилась? А? Может ты ее тоже убил? — Нет, — отрицательно машет головой Уильям и прикрывает глаза. Непонятно таким образом он не соглашается с Джоном или просто не может поверить в происходящее. Не может поверить, что в теле сына его жертва. Приподнимается на локте, привстает на согнутое колено. Джон дергается, но заваливается на бок. Видно, Айомхейр чуть ослабил хватку, когда Джон перестал сопротивляться, но быстро среагировал. — Ну и где справедливость в этом мире? Почему убийца остается безнаказанным?! Уильям, чуть прихрамывая, приближается к Айомхейру. Опускается рядом с ним. В его сына будто сам дьявол вселился. В лице его лучшего друга. Айомхейр не может знать подробностей его прошлой жизни. Он не рассказывал ни про Ребекку, ни про Джона. Тем более он не может знать о том жарком дне, когда он, Джон и Ребекка ходили вместе в парк. Но и поверить, что в теле Айомхейре душа Джона, почти что сумасшествие. Этого ведь не может быть. Они ведь, в конце концов, не герои мистического кино. — Какая твоя любимая газировка? — Кока-Кола. — Без раздумий выдает Айомхейр. Раньше было Пепси. Колу из принципа не покупал, не пил. Настолько был верен своему напитку. Но вкусы меняются со временем. Правда же? — Хочешь понять, действительно ли я Джон Миллер, а не просто обезумивший твой сыночек? — уже охрипшим голосом вопрошает. Больше не кричит. Не потому что больно горлу, не потому что сорвал связки. А просто в какой-то момент все внутри опустело. Нет эмоций. Нет чувств. Только хочется плакать. Плакать от безысходности ситуации, плакать, что не можешь ничего изменить. Не можешь толком вырваться из этого тела, отделиться наконец-то от Айомхейра и вновь окунуться во мрак. Джон хочет, чтобы его повторно убили. Чтобы вновь ему в лоб всадили пулю. Смерть успокоит его душу. — Тебя мамочка называла сладким. Мистер Смит хотел, чтобы ты пошел по его стопам. Однажды вы даже сильно поругались. Помнишь фразу: «Бизнесмен полицейского не поймет». Ты сказал ее в ночь, когда завалился домой сильно пьяным. Спросил, не против ли я, чтобы ты встречался с Ребеккой. Хотя она на тебя не обращала внимание. Только когда… — Когда ты ушел в армию, я заполучил ее. Джон обращает взгляд на Уильяма. Голову поднять не может. Слезы текут по грязным щекам, сталкиваются с разбитыми губами, отчего Смит жмурится. Уильям всегда был эмоциональным. Не мог держать чувства, когда Джон был натянут, как струна. Он и сейчас не роняет слезы. Хоть очень хочется. Хоть горло разрывает комок размером с грецкий орех. — Джон! — падает рядом с Миллером Уильям. Прикасается к его лицу руками, прижимается к нему вплотную. — Неужели это возможно?.. — Я ненавижу тебя.

***

Все тело затекает. Нет возможности даже перевернуться. Джон не знает, сколько прошло времени. Два часа? Час? Полчаса? Или всего лишь десять минут? Хотя последний вариант меньше вероятен. Уильям куда больше десяти минут ему буквально ноет под его ухом, прижимает его к себе. Внутри начинают просыпаться непонятные чувства. Схоже с чувством, когда встречаешь давнего друга. Должен ли он сейчас ощущать что-то подобное? Конечно, нет! Может, это чувства Айомхейра? Этого мальчишку все же Джон недооценивал. До сих пор удерживает его. На всякий случай. Хоть и понимает, что Джон больше не накинется на Уильяма. Пыл и чувство мести придавило гнетом усталости. Да и сейчас Джон трезво смотрит на мир. Не под пеленой ярости и ненависти. С пустотой внутри бороться со злом невозможно. Джон смирился. Видно, такова его судьба. Если раньше Джон воспринимал «переселение» как подарок, то сейчас наконец-то открылись глаза. Его прокляли. Обрекли на муки. За отнятые жизни вражеских людей. Перед Богом ведь все равны. И у него нет понятия «паразиты». — Прости меня, — шепотом. Наверное, уже в пятисотый раз. Джон ничего не говорит. Смотрит в землю. Гипнотизирует ее. Айомхейр не просто так не лишил его дара речи. Хотя мог. Уверен в этом. Хочет, чтобы он с Уильямом поговорил. Но Джону нечего было говорить. Он хочет только получить ответ на терзавший его долгие годы вопрос. — За что? Уильям поднимает голову, смотрит на него. Немного удивленно. После опускает взгляд, присаживается на землю, прижав к себе ноги. Протирает глаза грязной рукой, смазав слезные дорожки. — Что с твоим телом происходило? Ты так странно себя вел? Тебя будто парализовало? — медленно, с осторожностью, не шевеля губами, задается рядом вопросов Уильям. Не спешит давать ответ Джону. — Твой сын меня удерживает, чтобы я тебя не прикончил. — Это не мой сын, — с горечью отзывается Уильям. — Плевать, что написано в тесте ДНК, ты ведь этого сопляка вырастил. Ты ему и есть настоящий отец! А я… — Джон вздыхает. — Гнида поганая. — Последние слова сами вырываются наружу. Столько боли принес Айомхейру. Только сейчас понял. Столько мучил его, терзал, издевался над ним. Подшучивал. Не считал его человеком. Сам называл его Мудилой, и всех просил так его называть. Столько дерьма он натворил. Испортил свою жизнь и чужую в придачу. Вспоминаются издевательства отца, и слезы застывают на глазах, но не обрушиваются на землю. Он ведь поступал с Айомхейром, как его отец с ним. Как он не мог раньше выстроить простую параллель? Почему не мог разглядеть отца в отражении? Ответ прост. Потому что стер его из памяти. Вообще, всех начисто стер. В этом помогло легкое сотрясение. Не позволял себе предаваться воспоминаниям. Когда мысли уходили в прошлое, вовремя успевал среагировать. Каждый раз щипал себя, возвращая в реальность. Вскоре он действительно забыл и мать, и отца. Всех подружек, с которыми встречался. Всех приятелей из команды американского футбола. Мистера Смита. Ребекку. Всех. Убеждал себя, что они были нереальными. И это действительно сработало. В его мире существовал он и Уильям. Взрослый Уильям. Который предал. Который убил. Джон разрешал помнить хруст лобной кости. Глухой звук выстрела. Раскаленный металл в голове. — Так ты нашел коробку? — Сегодня с утра и нашел. Будто целая вечность прошла. — Я не убивал Ребекку. — Неожиданно, после недолгого молчания начинает говорить Уильям. Видно, что слова даются ему тяжело, но он не останавливается. — Почему ты не ответил на письмо Ребекки? — Какое еще письмо? — хмурится Джон. У него уже глаза начинают болеть, смотря на Уильяма боковым зрением. — О чем ты? — Я вычитал в ее дневнике, что она известила тебя о беременности, но ты ей не ответил. Почему ты так поступил с ней? Разве она заслуживала такого обращения? — Стой. Я ничего не понимаю. Я ничего не получал! — Айомхейр немного ослабевает хватку. Позволяет хотя бы присесть. Джон это чувствует. Пытается сделать движение, но тело будто задеревенело. Сильно затекло. Очевидно, пролежал он так больше часа. — Усади меня, пожалуйста. — Просит Джон Уильяма. Тот помогает ему. Даже очищает его лицо от прилипшей травы. Джон на это ничего не говорит. Его Уильям всегда был заботливым. — Ты правда думаешь, что я бы не ответил? — Ты тогда странно себя вел. Неожиданно ушел в армию. Даже мне ничего не сказал. — Уильям смотрит на небо. — Я бы ушел с тобой. — Вот поэтому и не говорил ничего. Нужно было, чтобы кто-то с Ребеккой остался. У нее ведь тогда родители погибли. Совсем одна осталась бы. — Она любила тебя. — Неправда, — вырывается непонятный смешок. Вертит головой в отрицании. — Если бы любила, то не сходилась бы с тобой так быстро. Она ведь и дала тебе сразу. — Заткнись! — угрожающе, но Джон не собирается больше молчать. — Ну не зря же ты принял Айомхейра за своего сына. Был контакт. Сразу как я ушел в армию. — Да. Был. — Ну вот. — Что ну вот! — заводится Уильям, хватает друга за шкирку и приближает к себе. — Что ей нужно было, по-твоему, делать? — трясет Джона. — Ты читал ее дневник? Так вот, там говорится, что я ее спасательный жилет. Я должен был быть твоей заменой, но не смог. Понимаешь? Не смог! Когда родился Айомхейр, видела тебя в нем. — Уильям резко отпускает Джона. Извиняется перед ним. — Она была в безвыходной ситуации. Аборт делать не хотела. Все же ребенок от любимого человека. Но и быть матерью-одиночкой не желала. Надеялась, что найдет счастье со мной. Наверное, в какой-то степени тебе мстила. Думала, что, мол, почему я не могу быть счастливой. Думала, что сможет полюбить меня. По-настоящему. Как тебя. Но не смогла в итоге. Джон молчит. Не знает, что и говорить. Внутри что-то странное происходит. Будто сама душа плачет. Заливается слезами. Поэтому соленой жидкости не достается Джону. Разные чувства переплетаются между собой, смешиваются, отчего только тошнит. А грудную клетку сводит судорога. И не вздохнуть полной грудью. И нутро бросает в дрожь. И все от осознания. От осознания… — Так глупо… От невзаимной любви… — с горечью выплевывает сжеванные фразы Уильям. Он бы и еще что-нибудь добавил, только Джон его опередил: — Не невзаимной любовью… — последнее слово обжигает язык. Такой человек, как он, недостоин этого чувства. Исправляется. — Симпатии, это было. — Что ты сказал? — Я тоже ее любил. По телу Уильяма пробегают мерзкие холодные мурашки. Он смотрит на Джона тупым взглядом, не может поверить в услышанное. — Ты сейчас издеваешься? — То, что Джон сидит с опущенной головой, означает одно: он говорит правду. — На момент, когда я спрашивал у тебя, могу ли я быть с Ребеккой, ты ее любил? — С самого детства. — Ты придурок! — накидывается на друга, валит на спину, нависает над ним почти вплотную. Его глаза на уровне его глаз. — То есть вы два идиота сломали себе жизни? — Кадык Уильяма нервно дергается. Глаза слезятся. Смит зажмуривается. — И не только себе, но и другим порушили! — горько выдавливает Уильям и бьет Джона в грудь. Не больно. Не занося кулак. Как Джон его. В голосе Уильяма нет злости. Только отчаяние. Ведь ничего нельзя изменить. Нельзя вернуть Ребекку. Нельзя ее успокоить, что чувства взаимны. Нельзя надрать задницу Джону еще в школе, чтобы он признался в любви. Если бы эти двое умели говорить, то ничего всего этого бы не было. Не сложилась бы так история. Джон с Ребеккой были бы счастливы, родился бы у них малыш, здоровый и крепкий. Уильям бы жил себе спокойно, в полиции бы работал. Может там же и встретил бы свою судьбу. Не женился бы на девушке без любви. Не стал бы обручаться просто с «хорошим человеком». Все было бы по-другому. У Уильяма начинается истерика. Склонившись над землей, все еще сидя на Джоне, плачет навзрыд. Ему жаль Ребекку. Жаль Айомхейра. Жаль, отчасти, себя. — Не нужно было тебе тогда подходить ко мне в коридоре, — говорит Джон. Безжизненно, пусто. Тоже плачет. Тихо. Беззвучно. Пытается проглотить ком, но ничего не получается. Смотрит вдаль боковым зрением. Знает, что если на секунду хоть взглянет на Уильяма, разрыдается, как девчонка. — Какой же ты кусок говна! Кусок говна! Точно сказано. Ребекка… Его Ребекка… Из-за него… Внутри будто что-то хочет вырваться, но Джон крепко сжимает челюсть. Имеет ли он сейчас право оплакивать свою первую и последнюю любовь? «Просто заткнись, Джон!» — Мольба Айомхейра врывается в бессмысленный танец мыслей Миллера. — «Хватит замыкать в себе чувства. Проглатывать. Замалчивать. Хватит! Прошу». Неожиданно перед глазами Джона вырисовывается отчетливая картина. Ребекка, и в ее руках петля. Глаза ее красные. Она плачет. Уже глухо. Без слез. Задыхается. Откашливается. Она не хочет умирать, но избавиться от нескончаемой боли не знает как по-другому. Никто не может ее спасти. И успокоительные таблетки не помогают. Руки дрожат. Сильно. Эта дрожь сохраняется на протяжении уже двух недель. С рождения Айомхейра. Она видит в своем малыше Джона. Джона, которого тайно любила. Джона, который воспринимал ее как подругу. Джона, который сравнял ее с землей. Джона, который проигнорировал ее письмо. Новость о беременности его не трогала. И это убивало. Все эти две недели проходили будто в бреду. Часто выворачивало. Особенно когда в организм попадала еда. Все скрывала от Уильяма. Он не должен был переживать из-за нее. Ребекка просила Господа, чтобы избавил ее от разрывающей боли, но становилось только хуже. Эта петля в руках была единственным спасением. — Не надо Ребекка! — кричит в голос Джон и поднимает руку к небу. Марево проходит. Уильям удивленно смотрит на Джона. Тот лежит с плотно закрытыми глазами, рвано и дико дышит. — Почему не убил меня, когда я в первый раз вышел в отпуск? Почему мучил себя все эти долгие годы? Зачем гасил в себе месть? — Я узнал о причине самоубийства Ребекки перед твоей отставкой. Я знал про существование дневника, но не мог его найти. Думал, что она его уничтожила. Но нет. Она спрятала его в моем родительском доме. В твоей когда-то комнате. Его нашел отец и позвонил мне. — Понятно. — Когда я стал вчитываться в содержимое, меня будто сам Дьявол схватил. Вжал в тиски и не выпускал. Я даже ходил к психологу, тот направил к психотерапевту. Та и выписала какие-то таблетки. Стало полегче. Когда ты приехал, вновь накатило. С одной стороны, я рад был тебя видеть, а с другой жалел, что тебя не убили. Дьявол будто разделил мою душу на две равные половины. Одна была твоим другом. Другая — твоим врагом. И эти половины между собой враждовали. Очень сильно. И отчасти добрая сама сдавала позиции. Прости, но когда я видел, как ты ходишь по земле, а Ребекка нет, мне становилось только хуже. Но все же я решил выяснить, правда ли все то, что писала Ребекка в своем дневнике. Все же она могла это выдумать. Конечно, в это плохо верилось, но я решил сделать тест ДНК. И он дал положительный ответ. — Уильям ждет, когда Джон скажет хоть что-нибудь, но тот ничего не говорит. Будто и не слушает его, но Уильям все же продолжает. По крайней мере, ему становится легче от признания. — Я правда и не думал тебя убивать. Ненависть только крепчала с каждым днем. Поняв, что таблетки не действуют, я перешел на… — Уильям запинается. — На наркоту подсел, короче. От них еще больше крыша поехала. Вот так вот один раз настолько накрыло, что прихожу в себя в парке. А рядом ты лежишь. Весь в крови. А в руке моей зажат служебный пистолет. Я очень сильно испугался, понимаешь? Джон рефлекторно кивает. Значит, наркотики… Но правда от осознания, что его лишили жизни, находясь в наркотическом бреду, не становится легче. — Я сейчас не хочу обманывать тебя и себя в том числе, говоря, что если ты захочешь, то я сдамся полиции: сознаюсь в содеянном и понесу наказания. Я не хочу в тюрьму. И тогда не хотел. Поэтому бежал. — Ты всегда был честным. — Правда, для Джона откровение Уильяма не открытие. Человек, находящийся в розыске, может передвигаться по стране только по поддельному паспорту. Но все же Джон рад, что друг ему не стал лгать. — Спасибо тебе. Уильям на долгое время бросил семью, пусть хотя бы сейчас он будет рядом. Маме тогда не будет так сложно. А Джон… Джон не знает, что будет делать. Может, время поможет? Может, смирится? Ведь отчасти он заслуживает такой участи. Непонятно только, по какой причине его заключили в тело Айомхейра. Уильям внезапно крепко обнимает Джона. Как раньше. Джон и забывает, что он «связан» Айомхейром, обнимает его в ответ. Удивляется. Видно, младший Смит давно его отпустил. А он даже не заметил. Тело уже начинает затекать заново. И вес Уильяма теперь заметно ощутим. Друг органы будто ему смещает, сидя на его животе. Трудно дышать не только из-за эмоций, но и из-за тяжести чужого тела. А по массе Айомхейр значительно уступает Уильяму. — Что ты как девчонка? — недовольно бубнит Джон, ерзает под другом. Уильям невольно улыбается. Он скучал по Джону, по лучшему другу. Вытирает слезы рукой, садится на землю рядом с Миллером. Тот с кряхтением поднимается, совсем как дед. Театрально. Как двадцать лет назад. Как раньше. Джон и Уильям смеются. На миг забывают, где находятся и как выглядят. Один весь перепачкан в земле, из кармана выглядывает провод зарядки. Второй избитый, на лице живого места нет. Уильям первым перестает смеяться. Разбитые губы вновь кровоточат. — Нужно обратиться в госпиталь, — говорит Джон. Поднимается и пошатывается на месте от головокружения. — Нужно еще позвонить матери, чтобы не волновалась. — Матери? — Уильям усмехается. Джон понимает его подкол. Бьет шутливо в бочину, но Уильям сгибается в три погибели. — Блять! — ругается Миллер. — Я тебе, наверное, какой-то орган отбил. Ну конечно, в каждый удар вкладывал бешеную силу. И не смотрел же, куда бьет. Так ведут себя последние подонки. — Все хорошо. Я в порядке. — Успокаивает его Уильям. И не с такой болью приходилось сталкиваться. — Я сейчас только посижу немного. Приду в себя. — Дышит так, будто нормативы сдавал. Джон пододвигается ближе. Задумывается. — Знаешь, как всё сейчас неправильно… — Как-то по-глупому формируются мысли. — Ведь сейчас меня не должно быть. Сейчас с тобой должен говорить Айомхейр ведь, а не я. — Кстати, что с моим сыном? — спохватывается Уильям. Дергается всем телом и зажмуривается от пронизывающей его боли. Джон хмыкает. Только забеспокоился о Айомхейре. Хорош, папаша! — С ним все в порядке. Место я его не занял. Ну если только его потеснил. Вдвоем уживаемся. В любое время может подключиться, но почему-то редко этого делает. — Почему это? — Я тоже задавался таким вопросом. Когда подселился, он не предпринял ничего. Не стал бороться за тело. Не стал отстаивать границы. Позволил мне делать, что я вздумаю. — Может, боялся тебя? — Я тоже так думал. До первого отпора. Сопляк только кажется дохляком. — А что тогда? Неужели… — Ну стань ты на его место. Отец сбегает в другую страну, ничего не объяснив и не попрощавшись. Его обвиняют в убийстве, об этом узнают буквально все. Каждый шепчется о тебе в классе. Между собой называют сыном убийцы. Полицейские регулярно караулят под твоим домом. Нет друзей. Совсем одинок. И дома маму почти не видит, потому что та работает круглыми сутками. Еще и влюблен в пацана, который гомофобом себя считает. — Под конец глаза Уильяма округляются. Реакция такая Джона смешит. — Да, Айомхейр ненормальной, конечно, ориентации… — Нормальная это ориентация! — Кто бы сомневался, Уильям! Замолкают. Ждут чего-то каждый. Правда, не знают чего. Солнце высоко закрепляется на небе, отчего становится даже в глубине парка жарко. Пруд все же почти высох. Вот поэтому такой прохлады, как двадцать пять лет назад, нет. — Я корю себя до сих пор, что не был на похоронах Ребекки, — признается Джон. — А был, вообще, на ее могиле? — Нет. — Почему-то я не сомневался. — Уильям встает на ноги. — Ты стараешься казаться крутым, сильным, холодным, бессердечным человеком, но признай, что это всего лишь маска. Внутри тебя всегда сидел трус! — Уильям говорит это не зло. Не с намереньем обидеть друга. Думал, тот шутливо его стукнет. Но этого не произошло. Неужели до этого времени себе в этом не признавался? — Знаешь, это надо исправлять. Поедем к ней прямо сейчас! — Если это дело отложить на потом, то Джона придется буквально силком тащить. — Да тебе следует немедленно обратиться к врачу! — За меня не переживай. К тому же буквально пару часов назад ты намеревался меня убить. Задушить проводом. — Все же понял. Становится стыдно. Будто будучи мелким украл жевательную резинку, а сотрудник магазина заметил это. — Но все же… — почти беззвучно. — Поехали! И вот они на велосипедах на крутой спускающейся улице. Рассекают горячий летний воздух. Как раньше. Как двадцать семь лет назад. Правда, рядом нет Ребекки. Джон и Уильям больше не шестнадцатилетние подростки, которые строят великие масштабные планы на будущее. За плечами целая жизнь. Тяжелая, суровая, трудная. Такой они сделали ее сами. Судьба в большинстве случаев ни в чем не виновата. Человек все сам портит. Они проезжают поворот с маленьким супермаркетом. Сейчас явно не до газировки. Кладбище находится в черте города, до него добираться не меньше часа. Благо, машин не так много. И людей тоже. Кожа Уильяма посинела, губы сильно разбухли. Выглядел он, честно говоря, не очень. Водитель даже как-то остановился, заметив его. Видно, добродушный мужчина хотел спросить, что произошло и может ли он помочь, но Джон и Уильям успели свернуть на другую дорогу и потеряться из виду. — Если почувствуешь себя плохо, останавливаемся, — говорит Джон и оборачивается на Уильяма. — Хорошо. Но останавливаться не пришлось. Джон никогда не посещал кладбище. Не был не только на похоронах Ребекки, но и отца. И на протяжении всей жизни не навещал. Не приходил. Боялся, что паническая атака вновь накроет его. А здесь никто не окажет ему помощь. Перед Ребеккой испытывал вину. Не мог пересилить себя. Джон и Уильям оставляют велосипеды прямо на дороге и к могиле Ребекки направляются пешком. Джон идет позади, следует за Уильямом. Он дороги не знает. Недолго приходится идти. Джон также остается позади. Стоит за спиной Уильяма. Смотрит на него. Боится сделать и шага. Уильям вздыхает. Прошло столько лет, но до сих пор не может простить себя, что не смог сберечь Ребекку. Может, если бы прикладывал больше усилий, уделял еще больше внимания, не оставлял ее наедине с греховными мыслями, мог бы изменить ее решение? Мог бы сохранить ей жизнь? Как он мог не замечать, что с ней что-то неладное происходит после родов? Ссылался на постродовую депрессию. Много об этом читал в книгах. Пытался с ней разговаривать, поддерживать, но она с каждым днем замыкалась в себе. Уже хотел обращаться к специалисту, чтобы тот помог Ребекке, но не успел. Хочет подойти, как прежде, присесть на корточки рядом с могилой Ребекки, и шепотом рассказывать ей обо всем. Поведать, как поживает Айомхейр, какие у него успехи. Честно признаться, что любит ее до сих пор, хоть и находится в браке, и скучает по ней. Но рядом сейчас Джон. А Уильям привык «общаться» с Ребеккой наедине. Он вернется к ней завтра. Купит ее любимые белые лилии. И будет разговаривать с ней до самого вечера. Он знает: она слышит его. За годы жизни в Индии он поверил в реинкарнацию. Он знал, что душа Джона обязательно переродится. Он молился за нее. Но, правда, не думал, что переселение души может произойти в тело взрослого человека. Не думал, что две души могут делить одно тело. Об этом индусы не ведали. Джон продолжает находиться сзади, и ждать Уильяму, когда тот сделает первый шаг, уже надоело. Хватает за руку друга и провожает его к могиле. Тот мешкается, переминается с ноги на ногу, не знает, что и делать. Впервые навещает кого-то умершего. Находится не в своей тарелке. — Ты можешь поговорить с ней, а я отойду в сторонку. — Поговорить? Уильям тяжело вздыхает. — Просто начни, а дальше само пойдет. Поверь, тебе после этого разговора станет легче. Джон еще минуту мнется, но подходит ближе к могиле. Благодарит Уильяма, что нет фотографии. Улыбающаяся Ребекка его бы сильно ранила. Читает надпись на памятнике: «Так тихо и грустно увенчан мой скромный жизненный путь». Джон отчетливо слышит звук выдернутой чеки гранаты, что находится в нем. Внутри. И он взрывается. По-настоящему. И вырываются из него все заглушенные чувства, прожеванные эмоции, и градом на голову опускаются ранящие моменты прошлого. Воспоминания будто удавкой душат его. И никакой шнур им не нужен. Ноги подкашиваются, и Джон падает наземь. Колени царапает. Его будто какая-то невидимая сила хватает за шкирку и склоняет к земле. И слезы обжигают глаза. Словно плотину прорывает. Грудь сводит судорогой. Тошнит, но ничего не выходит. Давится воздухом. — Прости меня. Прости… — выходит шепотом. Повторяет, как мантру. Периодически откашливается. Не хватает воздуха, будто не ловит его ртом, как рыба на суше. Сердце, кажется, вот-вот и разорвется. Лопнет. Но Джон просит прощения у Ребекки, что не смог сберечь ее. Дурак. Трус. Ублюдок. Гадко поступил с ней на утро после вечеринки. Не думал, что действительно… он и она… Думал, что шутит над ним. Думал, что издевается, когда признается в любви. «Ребекка, мне очень жаль, что я тебя знаю!» — его собственный тогда крик встает поперек горла. Как он мог ей такое сказать! Кусок придурка! Никогда не мог контролировать свою агрессию. Взрывался и мощной волной уничтожал всех. Кого словами, кого кулаками. Ненавидит себя всей душой. Сколько жизней он загубил? На службе, на гражданке? — Прости, Ребекка! Прости, Уильям! Прости, Рик! Прости, Норма! Прости, Айомхейр! Прости, мама! Я… я… — Джон давится слезами. Ощущает соленость на губах. — Хочу, чтобы вы меня забыли! Лучше, чтобы вы обо мне не знали. Чтобы стерли из памяти. Выкинули! Забыли! Простите, что я был в ваших жизнях. Джон бьет землю кулаком. Почему они знают его? За какие грехи он был послан этим людям? Дышать становится еще трудней. И в глазах чернеет. Джон теряет сознание, но продолжает еще что-то говорить. Нечленораздельно. Рублено. Непонятно. Падает на землю. Темное помещение. Без углов, без потолка, без пола. Уже знакомое. Оборачивается и видит Айомхейра. Тот тоже плачет. Прикрывает лицо руками. Слезы скатываются с подбородка. Так же, как и у Джона. Спокойно здесь. Боли нет. Голова легкая. Пустая. Точнее, почти пустая. Одна мысль, светлая и правильная, шепчет Джону, что ему нужно делать. Подталкивает его вперед. Джон делает несколько шагов к Айомхейру, останавливается на расстоянии вытянутой руки. Не знает, как тот отреагирует, если он его обнимет. Как друг, который просит прощения. Хочет обнять, как отец, но им для Айомхейра ему не стать. Смотрит на младшего Смита. И осознание приходит, на кого он похож. На отца его. Есть некоторые черты. Нос, например, уши. Глаза, отчасти. Не цветом, а вырезом. Становится грустно. Джон уже тянется, чтобы обнять Айомхейра, но что-то его останавливает. Вновь. Внутренняя дрожь. Трусость, понимает Джон. Трусость. Уильям прав: Джон всегда был трусом. В детстве боялся дать отпор отцу, боялся перечить матери, боялся признаться Ребекке, что та ему нравится, боялся что-то менять в жизни. Боялся проявляться, боялся открываться. Боялся делать первый шаг. Боялся жить. Только сейчас осознал, что был загнанным трусливым зайцем, у которого хватило ума примерить шкуру волка. Дерзкого, злого, опасного. Который не боялся. Его все боялись. Который бил первым. Который бросал первым девушек. Бесчувственный облик пришелся ему по вкусу. Тошно от самого себя. Сущность ведь все равно зайца. Какой бы облик не принимай, нутро не изменить. И сейчас он боится просто подойти и обнять. Элементарное действие. Так делают все люди. Но дрожь внутри сковывает тело. Джон боится, а вот Айомхейр — нет. Кидается на шею Джона, виснет на нем, совсем как маленькая обезьянка. Совсем как Уильям. Отцом ему точно не стать, с грустью думает Джон. — Я столько над тобой издевался, а ты?.. — хнычет Джон и прижимает Айомхейра к груди. — Над телом твоим… Много боли причинял. Называл, как только вздумается. А ты все равно меня вот так просто обнимаешь? — Просто заткнись. Джон. Заткнись. Помолчи хоть на минуту, — тихо просит его Айомхейр и носом щекочет ему шею. — Знаешь, ты не Мудило. Это я… Я — Мудило. — Не слышит его Джон. Хочется выговориться. Хочется попросить у Айомхейра прощение. Но не вот так. Хочет смотреть ему в глаза и говорить. Не отводить взгляд. Джон отстраняет от себя Смита младшего. Тот недоуменно таращится на него. Зачем ему громкие извинения? Неужели Джон до сих пор не понял, что они — одно целое. Все его сбивчивые, нелогичные, непоследовательные мысли пронеслись и в его разуме. Мысли будто сумасшедшего человека. Поэтому Айомхейр просит его заткнуться. Он все слышит, он все чувствует. Раскаяния Джона почти что шипами впиваются в кожу. Хочет Айомхейр, чтобы и Джон умел делить его «сознание». Хочет, чтобы он понял, что он чувствует. Хочет, чтобы тот уже наконец понял, что не держит на него зла. С того самого дня, когда Ребекка… когда мама навестила его. Злость на Джона прошла. Айомхейру жаль его. — Знаешь, я — настоящий кусок дерьма. И ты можешь меня не прощать, но выслушать прошу. — Джон сам не замечает, как прикрывает глаза. — Я до сих пор не понимаю, почему я переселился в твое тело? Зачем, вообще, переселился? И кто вообще это сделал? Неважно ведь сейчас? Верно все это? — Мысли путаются. Их много. Многое хочется сказать. — Блять, просто хочу сказать, что жаль, что переселился в тебя… То есть я рад… В общем, ты не рад. Ведь тебе буквально пришлось со мной проходить круги ада. А ты этого не заслуживаешь. Ты — хороший парень. И стихи у тебя потрясающие! И ориентация у тебя нормальная! Это я — ненормальный! Не ты… Но знаешь, я рад знать, что у меня есть такой сын. Что у меня вообще есть сын. Родной мне человек. Которому я чуть не сломал жизнь. Знаешь, я хочу, чтобы ты больше «подключался». Ведь это твоя жизнь. Не моя. Я могу… нет, я не хочу и вовсе «подключаться». Понимаешь? — Джон ждет ответа. И только сейчас понимает, что вновь поддался трусости. Говорил все это зажмуренными глазами. А ведь хотел глаза в глаза. Почему Айомхейр не отвечает? Почему так оглушительно тихо. Открывает глаза, а Айомхейра нет. Оглядывается. Нет нигде. В «бессознательном» он один.

***

— Знаешь, мы можем вернуться к Ребекке завтра, — говорит подошедший Уильям, еле держащийся на ногах. — Мне сейчас так хреново. Все внутренности болят. Видно, действительно что-то серьезное. Джон? — Видя, что друг никак на него не реагирует, Уильям подходит ближе. С трудом опускается на одно колено с Джоном. Тот плачет тихо. Почти беззвучно. Только спина содрогается. Кладет руку на плечо. — Джон? — пытается привлечь к себе внимание. — Джон? — Пап, Джон остался там, — режет слух. Уильям хмурится. — Айомхейр? — И непонятно, это Джон издевается над ним или действительно сын разговаривает. Ничего не меняется. Ни голос, ни манера речи. — Я не чувствую его, пап. Больше. — Что ты говоришь? Где Джон остался? — В бессознательном. В темном месте. Там пристанище душ. Будучи «неподключенным» там бываешь. — То есть, ты хочешь сказать?.. — Уильям отказывается верить в это. — Я его не чувствую, пап! Не чувствую! — Кидается на шею, чуть не валит Уильяма на землю. Тот охает от резкой стрельнувшей боли в правом боку, зажмуривается. Откашливается. Кажется, что сейчас откинется. Но нет. Продолжает дышать. Но фигово еще больше становится. И в глазах чернеть начинает, но мысли о Джоне держат в сознании. Душа изнывает. Потерял вновь друга. Не думал, что так скоро он с Джоном расстанется. Не успел его даже напоследок обнять. Сказать, что будет всегда помнить его. И молиться за его душу будет. Не успел сказать, что никто не сможет занять его место, что нет ему замены. И что он любит его. Как друг, конечно. Выдержал бы, разумеется, паузу, чтобы Джона позлить. Не любит он все эти сентиментальности. Уильям благодарит Бога, что тот дал возможность поговорить с Джоном. Объясниться. Попросить прощения. Сейчас на душе намного легче. Уильям улыбается. Все вокруг него начинает размываться, теряет четкость картинка. Тело расслабляется невольно, обмякает. Уильям аккуратно опускается спиной на землю. Айомхейр на него непонимающе смотрит. — Вызови скорую, сынок.

***

Слышится громкий кашель. Айомхейр замирает возле закрытой двери родительской спальни. Проснулся наконец. Не медля ни секунды, стучится и заходит внутрь. В комнате только отец. Мать спит в гостиной, на диване. В последнее время у нее бессонница. Ворочается постоянно, переворачивается то на один бочок, то на другой. Иногда даже читает книгу по ночам, все равно сна ни в одном глазу. Снотворное принимать не хочет. Это скоро пройдет. Сон придет к ней, когда чувство эйфории оставит ее. Даже не верится, что Уильям вернулся. Ее любимый муж. Целый и невредимый. Она всегда была эмоциональной. Она верила, что он не умер. Знала, что Бог так не может с ней поступить. Невинных людей не наказывают! А еще как спать, если во второй раз выйдешь замуж за одного и того же любимого человека. У Уильяма ведь новый паспорт. А значит и новая жизнь под чужим именем. Она даже и не думала об этом, но любимый сам предложил. Значит, за столько времени не разлюбил. Значит, не завел себе другую женщину в Индии. Какое счастье! Уильям вопросительно глядит на сына: времени только шесть утра. Зачем он понадобился ему в такую рань? — Почему не спишь? У тебя каникулы, а ты подрываешься ни свет, ни заря. — Не могу долго спать. Привычка Джона осталась. Имя друга, будто отвертка, проворачивающаяся в сердце. Уильям отводит взгляд в сторону. Вот уже как вторая неделя идет, как он не перестает думать о друге. Как он там сейчас в «бессознательном» этом? Не одиноко ли ему там? Айомхейр говорил, что души не «засыпают», пока о них думают родные люди. Пока о них говорят. Не хочет, чтобы Джон думал, что о нем забыли. Молится за его душу каждый день. И продолжает просить у Джона прощение. — Как думаешь, он слышит меня? — Нет, — честно признается Айомхейр. Чтобы слышать друг друга, души должны быть связаны. Быть почти что одним целым. Сейчас Джон и его не слышит. От этой мысли будто кошки скребут. И внутри все переворачивается. — Хорошо, — вздыхает Уильям. Он все равно не перестанет молиться за его душу и просить прощения. Может быть, они и увидятся в этом «бессознательном», если Рая и Ада не существует. Ему бы по-хорошему вариться в котле. Друга как никак лишил жизни. Даже и невменяемом состоянии. — Отец, я бы хотел, чтобы ты нашел мне психотерапевта. — После всего произошедшего будто едет крыша. Да и, узнав всю историю Уильяма и Джона, не хочется закрывать глаза на явные проблемы с психикой. Они вот закрыли, и к чему это привело. И Джону и Уильяму необходима была помощь, но они отказывались получать ее у специалистов. Первый считал, что они все шарлатаны, а не врачи, второй был убежден, что у него нет никаких проблем. Айомхейр долгое время задается вопросом, который мучил Джона на протяжении этих двух с половиной лет. Почему Айомхейр очень редко «подключался»? Ответ прост: не было желания. А почему? Айомхейр знал ответ и на этот вопрос, но также, как Джон и Уильям, не хотел признавать этого. Всячески отмахивался, считал бредом. Миллер почти докопался до истины. Айомхейр предполагал, что у него депрессия в связи с уходом отца. Да и всякое о нем говорили. И все это оказалось правдой. Но эта депрессия была будто неправильная. Не сказать, что его совсем ничего не радовало. Не сказать, что у него всегда было подавленное настроение. Да, оно часто менялось. Порой он начинал плакать без какой-либо причины. Просто в какой-то момент стало все так безразлично. Плевать было на себя, плевать было, что говорили за спиной в школе, плевать было на будущее, плевать было в целом на жизнь. Она была бессмысленна. И то чувство, которое он неожиданно стал испытывать к Рику, тоже было бессмысленно. Какой был толк любить человека, с которым ты не можешь быть. Ведь Рик был гомофобом. Таких, как Айомхейр, презирал. Но Смит все равно любил. И посвящал ему стихи. — Хорошо, найду. — Но я хочу, чтобы ты тоже обратился к специалисту. Уильям непонимающе смотрит на Айомхейра. Ему-то зачем? — Понимаешь, специалистам такого профиля необходимо открываться, чтобы они могли точно тебе помочь. А ты же знаешь мою ситуацию. — Но ведь вина перед другом — не одна твоя проблема. Ты не живешь настоящим. Прошлое тебя поглощает. Да и Ребекку ты долгое время не можешь отпустить. — А если я не хочу ее отпускать? — Ты только делаешь ей хуже! — Айомхейру приходится чуть повысить голос, чтобы звучать более убедительно. Он понимает, как тяжело отцу, но ведь прошло восемнадцать лет. Необходимо двигаться дальше. И наконец-то уже избавиться от чувства вины. Он бы не смог ничего изменить. Не смог бы спасти любимую. Ребекка сама призналась Айомхейру однажды в этом. Рождение ребенка ее не остановило… Уильям отводит взгляд в сторону. Смотрит в окно. Там бурлит жизнь. Даже в такую рань. Птицы вовсю щебечут. Водители куда-то спешат. Спортсмены выходят на утренние пробежки. Люди гуляют с собаками. Мир продолжает жить. И им нет дела ни до Ребекки, ни до Джона. Уильям зачем-то смотрит на свои руки. — Хорошо, я пойду с тобой. — Может, сын прав. Вдруг ему действительно станет легче, и он сможет начать все с чистого листа. Хотелось бы, на самом деле. Не такое будущее он себе представлял. — Спасибо. — Айомхейр оставляет Уильяма наедине. Сам проходит в свою комнату. Сейчас мама будет подниматься к Уильяму и желать ему доброго утра. Не хочет им мешать. Айомхейр вздыхает. Обращает взгляд на Гошу, который мирно сидит в клетке. Он еще не до конца привык к нему, но хотя бы спускается к кормушкам. Забавная птица, только очень громкая, шумная. Порой и раньше будит Айомхейра. Может начать верещать и в полпятого утра, как только солнце встает. А еще очень много перьев с него лезет, поэтому приходится делать уборку чуть ли не каждый день. Уже больше недели Джона нет, но Айомхейр продолжает жить его жизнью. Рано встает, по утрам бегает, полезно завтракает (не всегда, порой нутелла так и просит ее съесть), интересуется новостями, ходит на работу. Тело уже на автомате принимается выполнять те или иные задачи. От этого Айомхейр не чувствует себя живым. Какое-то непонятное подавленное состояние. Ничего не хочется. Не знает, что делать дальше. Куда ему двигаться, куда развиваться. Вот Джон знал, чего хочет от жизни. Думал, что вновь поступит в университет, отучится, получит специальность и устроится на нормальную работу. Больше не будет армии, войны, стрельбы, смерти и поля боя. Думал, что обзаведется семьей. Все же надеялся, что Рик для Айомхейра всего лишь временный человек, что это их «неправильная» любовь закончится, и он сможет с чистой совестью строить отношения с девушкой. У него ведь семьи никогда не было. Нормальной. Как у всех. Не было любящего его человека рядом, ребенка, дома. Не было собаки, что скулила бы о нем. Ему предоставили шанс, чтобы все исправить, но он не успел. Но должен успеть Айомхейр. Наверное, это переселение «души» все же не случайно. И Джон и Айомхейр должны были понять ту самую истину для себя. И у них получился отличный тандем. Айомхейр дал понять Джону, что через страх необходимо переступать и что в любви нет слабости. Джон же, в свою очередь, доказал Айомхейру на своем примере, что жизнь нужно любить, иначе ее упустишь. Айомхейр не станет получать специальность. Не видит себя ни в какой профессии. Пока не сообщал об этом матери. Она, наверное, очень расстроится. Ведь многие годы копила на его обучение. Но эти деньги еще понадобятся. Айомхейр на протяжении двух лет станет работать и откладывать средства. Может, и откроет себе какой-то маленький бизнес. Благо, у него родной дед — ходячая книга, как правильно вести свое дело и не прогореть. И на факультет предпринимательства не нужно поступать. Но в ближайшее время он хочет расставить все точки над i с Риком. Об их отношениях не знает никто, кроме Нормы, матери и отца. Рик даже не познакомил его с родителями. Айомхейр понимает, что Рику трудно сознаться в своей ориентации, трудно вот так заявить, что он любит парня. Боится осуждения. Боится, что от него отвернуться все его близкие и родные люди. Но все же будет нужно это когда-то сделать. Он же не собирается Айомхейра скрывать вечность, делать его любовником? Или думает, что обзаведется женой, ребенком; днем будет проводить время с ними, а ночью вырываться к нему? Этого точно не будет. Либо они живут вместе и пытаются строить семью, либо расходятся. Айомхейр не сможет быть с человеком, которым управляет страх. С одним уже таким он делил тело. Айомхейр сам не понимает, как берет в руки телефон и отправляет сообщение Рику. Просит его прийти к нему. Прямо сейчас. Не объясняя ничего. После уже отправки понимает, что рано, но Рик отвечает мгновенно. «Буду». От этого короткого сообщения становится тепло. Айомхейр даже розовеет, и сердце в груди трепетно отбивает ритм. Вот сейчас придет Рик, они укроются в его комнате и будут просто в обнимку лежать и молчать. Жаль, что Айомхейр не может признаться, что за два с половиной года с ним приключилось. Не может рассказать о «бессознательном», о Джоне, о Ребекке, о его истории происхождения. Даже о возвращении отца. Сейчас Рик его знает, как Роберта Крамера, потенциального бойфренда матери. Этого захотел отец, да и мать. Больше всего на свете Айомхейр боится, что Рик посчитает его сумасшедшим. Поэтому лучше молчать. Конечно, в поведении Айомхейра и сейчас Рик видит изменения, но Смит пока шутливо отмахивается, что он меняет личности, как змея кожу. Рик прибудет к нему не раньше, чем через полчаса, поэтому Айомхейр успеет довести вчерашний эскиз до ума. Ночью неожиданно для себя захотелось изобразить короткую теннисную юбку и длинные женские ноги. Никакого сексуального подтекста, просто в этом видит что-то прекрасное.