«TITANIC»

Ночь для Канады выдалась самой мучительной из всех. Он никак не мог уснуть из-за тревожащих его мыслей, а проснулся очень рано — совсем немного после того, как солнце наполовину вышло из-за горизонта. Кленовый даже не смотрел на часы. В комнате было всё ещё сумрачно и достаточно холодно. Впрочем, к холоду ему и его брату не привыкать. Вспоминая вчерашний день, в котором его угрюмый вид и молчание длились до самого вечера, а то и дольше, что беспокоило Зеландию, Канада продолжал лежать в кровати, сложив руки. Достаточно очевидно даже для самого себя, что в последнее время он много о чём задумывается и глубоко уходит в размышления, чего ранее не совершал настолько часто, да и не относился ещё, наверное, ни к чему с такой же беспросветной серьёзностью. Где же его оптимизм, вера в то, что всё обязательно станет только лучше? Конечно же, это из-за того, что в его жизни появился Украина. Теперь он разве что реалист, и он видит, как его просто подразнили державой, а как только он потянулся к нему и возжелал быть ближе, насмешливая судьба тут же убрала «приманку», оставив ему в замен только пустоту и… боль. Однако с утратой, как это неудивительно, Канада ощутил лишь больше нехватки в том добром, милом человеке. И когда его память снова добралась до Украины и понимания того, что им не дали встретиться, его снова взяла тихая злоба. «Конечно… Куда я лезу? Они, считай, уже в браке, и это предрешено…», — говорил он себе в мыслях, чтобы убедить в том, насколько бессилен и что ничего уже с этим не сделает. Но тут вдруг он резко поднял взгляд, будто осознал нечто ошеломляющее для себя. Это был его шанс. Если сделать лучше не для себя, то точно для Украины. — «Предрешено… Но не он это выбрал!» — мысленно воскликнул он, вспомнив далеко не счастливое лицо державы, когда тот показывал обручальное кольцо, когда Россия грубо хватал его за руку, часто упрекал, и, скинув с себя одеяло, американец быстро поднялся, приняв сидячие положение. После этого его взбодрённый взгляд переместился к часам. Пять утра. Какой нормальный человек пойдёт куда-либо в такое время? Можно, но… Это не в их компетенции, да и неизвестно, чем это может обернуться. Потому, с унылым видом и тихим вздохом, он откинулся обратно. — Замечательно! — шёпотом возмутился он, плюхнувшись в постель, что, непонятно как, услышал Зеландия. Это странно, ведь тот обычно хорошо спит. Возможно, причиной тому являлось частое ворочание в кровати с боку на бок от старшего брата. Спальня здесь была одна, разве что у каждого кровать отдельная, а так, хочешь не хочешь, будь добр, соблюдай тишину, иначе сосед будет ой как не рад, собственно, что и произошло. — Ещё столько ждать… Тут Зеландия не выдержал и неожиданно приподнялся с обозлённым взглядом. — Канада! — как бы шёпотом воскликнул он. — Я не знаю, часовой пояс на тебя там повлиял или что, но дай мне поспать! Кленовый лишь с удивлением наблюдал за недовольством брата. Боже, как же это непривычно — видеть его таким. Всё равно, что кролик на лиса нападёт. Было и смешно, и действительно пугающе одновременно. — Ok… Они молча смотрели друг на друга ещё несколько секунд, а после младший снова увалился на нагретое место, развернулся и, накрывшись с головой, скрутился под одеялом. Замёрз бедняжка, пока на брата возмущался. А ведь он, как и Канада, не должен бояться холода; Зеландия был достаточно удивителен собой, каждый, кто хорошо его знал, мог легко согласиться с тем, что Зеландия — это такой себе спокойный на вид Канада с зажигающим характером США, который живёт в своём отдельном уютном мирке в дали от всех. Улёгшись под одеялом, он ещё что-то там бормотал, но быстро замолк. Кленовый только и разобрал пару слов, одним из которых являлось: «Украина». «Совсем ум потерял со своим Украиной!» — вот из какого предложения оно было взято. Американец лишь со слабой улыбкой глядел на младшего брата, но всего через пару секунд уголки губ вновь опустились: это не отвлекало его от желаемой цели — вернуться к державе, и он опустил взгляд к своим рукам. Ему до сих пор было больно… Кажется, это неприятное чувство не покидало его даже во время сна, и жить с этим сплошная мука. Это всё было невыносимо и он точно решил: Они должны встретиться. Пролежав в кровати ещё пару часов, за которые у него не возникало даже малейшего желания продолжить спать, Канада встретил этот холодный рассвет. Рассекая волны Атлантического океана, «Титаник» продолжал мчать, нечестно стараясь обогнать собственное расписание; и даже звуки вроде скрипа, редко доносящиеся от металлической обшивки, не были способны помешать Зеландии, который, в отличии от брата, смог быстро уснуть и отдохнуть за те оставшиеся пару часов. Чтобы не беспокоить его, Канада решил даже не вставать до тех пор, пока тот сам не проснётся. Всё равно на этом корабле подъём происходит у всех практически одновременно, ведь для пассажиров тут был продуман свой отдельный распорядок дня, и потому младшего ждало очередное удивление, когда, проснувшись довольным и выспавшимся, он обернулся и увидел кленового, который явно и глаз за всё то время не сомкнул, не считая, конечно, того, что моргал. Зеландия не мог в такое поверить. Он немного обозлился на Канаду за то, что тот так мучится, будто ему больше делать нечего, и, видимо, даже не собирается забывать Украину. Точнее, ему просто не нравилось наблюдать за тем, как кленовый упёрто продолжает на что-то надеяться. Он желал брату счастья, но совершенно был убеждён и констатировал: Украина принадлежит России, они «окольцованы» и Канада здесь ну никаким боком не вписывается. Это было более чем очевидно, но почему Канада продолжает закрывать на это глаза, оставалось для него непонятным, потому он сразу же начал пытаться уговорить брата, чтобы тот забыл, передумал, оставил все эти попытки и вообще их семейство в покое, но кленовый и слушать его не захотел. Они не скандалили, в голосах обоих стран слышалась обеспокоенность и попытки дать совет, но обстановка точно не являлась дружеской. Уже под конец, когда американец спешно одевался и оставлял множество фраз без ответов, пытаясь всё достучаться до него, младший восклицал: «Послушай, ты должен прекратить это! Канада! Это лично их дело!», однако тот кинул на него презрительный взгляд и, самоуверенно заявив: «Пока там Украина, это и моё дело тоже!», быстро покинул комнату, а затем оставил и саму каюту. Если верить заданному ранее расписанию, лайнер должен прибыть к порту в Нью-Йорке уже послезавтра. Многие с нетерпением ждут этого замечательного момента, когда, наконец, можно будет ступить на твёрдую землю, спустя долгое время, увидеться с родными или что-то ещё, но для Канады это лишь служит напоминанием того, что у него остаётся всё меньше времени, чтобы как-либо поговорить с державой, а главное, убедить его в собственных силах. Ему бы и дела до всего этого не было, он никогда даже так не тревожился из-за кого-то, но его желание быть с Украиной было превыше всяких принципов, чужих убеждений и привычек. Довольно быстрыми темпами держава заставлял его меняться. Сам Канада, по правде, и не замечал всего этого, ведь постепенно мир переставал для него существовать, точнее, становился всё менее важен, и это только являлось доказательством его перемен. Украина тоже переживал свои изменения, ведь после близкого знакомства с Канадой он начал чувствовать боль. Не от самой дружбы, а от того, что он начал ясно осознавать, что неволен. Теперь он понимал это более резко, открыто, чем ранее. Он видел это очень оскорбительным для себя, а тем более, неправильным. Так не должно было быть. Но и в то же время он не мог этого исправить, или же он просто так считал. И именно поэтому со всеми своими намерениями, не гордый, однако упёртый и самовольный американец наперекор чужим угрозам шёл к нему. Канада знал, что до завтрака, соблюдая религиозные обычаи, пассажиры (по крайней мере, первого класса, и то, далеко не все из них) соберутся в одном месте. Спеть с утреца о том, чтобы Боженька тебя не забывал и хранил, казалось парню маловажным и даже лишним. Он не особо чтил такие традиции, несмотря на явную привязанность Франции ко всему подобному и фанатизм к возведению соборов. Он никого не осуждал за это, просто имел мало к этому отношения и злился, когда кто-то насильно пытался его к чему-либо привергнуть; но у старшего поколения были свои мнения на этот счёт. С развитием истории появилось даже такое определение, как «Англиканская церковь». Свои правила, традиции, но в основе все они всё равно схожи. Конечно, если быть честным, каждый человек имеет право исповедовать свою религию, однако «Титаник» — британское судно, а Британия — преимущественно христианская страна, и даже это ответвление смогло оставить на судне свой след. «Титаник» — удивительное место. Просто огромнейшее. Большущие танцевальные залы, залы ресторана, для спортивных занятий и даже бассейны. Перечислять можно долго, но ещё, что немаловажно, на «Титанике» была даже церковь (то есть, чисто фактически, на этом же судне можно было сразу и обвенчаться). Но, конечно, утреннее собрание не являлось принудительным, как минимум из-за того, что немалое количество пассажиров не являются британцами, уж не говоря о других моральных принципах и соблюдении правил лично своих верований. Потому, исходя из всего этого, в церкви было людно лишь относительно: преимущественно там были британцы, уважающие все эти обряды или считающие их важными. РИ, Россия и, конечно же, Украина участия в этом принимать не особенно хотели, но были не прочь посидеть рядом. Белый зал, отведённый под пользования церковных дел, был так же простор, а множество арочных вытянутых окон обеспечивало его хорошим освещением. Страны побыли там совсем малость, осмотрелись, прослушали небольшую часть речи в начале, а после перебрались в другой холл, в котором стояло множество столов и все они пустовали. Напротив вчерашнему дню сегодняшнее утро было более менее спокойным. Правда, никто из их троицы не улыбался, даже Империя с РФ завели политически-исторический разговор, что-то обсуждали, сосредоточено решали и пытались друг другу объяснить, доказать. В целом, их беседа выглядела довольно серьёзной, но и по-утреннему спокойной. Украина иногда очень даже проявлял интерес к их разговорам, не часто, но, бывало, не пропускал мимо внимания ни одного слова, обдумывал их, но, как это бывает чаще, сейчас он был отвлечён, а его слух настроен исключительно на пение людей в церкве. Звук приглушался стенами и закрытыми дверями, что отгораживали то помещение от остальных, но это не мешало державе улавливать музыку и сами слова, к тому же учитывая, что кроме них из гостей в холле не было почти никого. Недалёкое местонахождение от церкви было достаточно выгодно для Канады, ведь он не знал, будут-ли Украина и остальные там присутствовать, и решил пойти в первую очередь туда, лишь из-за того, что сейчас это стало таким себе местом сбора для многих пассажиров. В любом случае, он сможет спросить кого-то из персонала, были ли здесь такие-то особи. Оставаясь равнодушным и холодным к угрозам России, кленовый быстро добрался до первого класса и продвигался уже знакомыми коридорами. Он находил в этом нечто схожее с тем вечером, когда был совместный ужин. Он проделывал точно тот же путь, но теперь он делал это не в тёплом вечернем освещении, а в белом дневном свете, шёл не медленной робкой походкой, а быстрой и серьёзно настроенной, не в состоянии неизвестности, а со своим конкретным задумом. И он точно уверен, что сегодня из всей этой истории он построит свой, новый сценарий. Идя в своей привычной одежде, что была ему очень удобна, и неважно, что она якобы не особо вписывалась в здешний дорогущий интерьер, Канада спускался очередным уровнем, казалось, одинаковых залов, что не переставали захватывать взор своей величиной, а теперь ещё и слегка удивляли, ведь были практически пусты. Это было настолько непривычно. Кругом вдруг стало так просторно, что, казалось, даже дышать стало легче. Запросто можно было представить, словно идёшь собственными владениями и только ты имеешь право ими распоряжаться, но Канада не испытывал к этому какой-либо тяги, даже самой малой. Только обслуживающий персонал этим тихим утром, конечно же, не сидел на месте: все что-то носили, поправляли, передавали указания и тщательно следили за чистотой каждой детали. Всё, лишь бы «Титаник» оставался всё таким же совершенным и превосходным. Интересно, можно было бы считать мистера Эндрюса, проектировщика, тоже работником этого судна? Вряд ли. Он теперь гость на своём творении, однако, вместо наслаждаться путешествием на нём или присоединиться к остальным в церкви, он, что не удивительно, продолжал проверять и следить за исправностью судна, а так же его работников. Несомненно, он хотел быть уверенным, что этот лайнер действительно наилучший, а, может, отчасти он считал себя его владельцем и потому пытался всё здесь контролировать от машинного отделения до ресторанных залов и палуб. На данный момент, совершая ступеньками последний спуск к месту, где находилась церковь, американцу посчастливилось встретить на своё пути именно его. Эндрюс стоял на полпути к подножью лестницы и что-то записывал в блокнот. Он был так зациклен на своём деле, что почти не замечал окружающих, но Канада, который явно был рад встретить своего нового знакомого, не мог не поприветствоваться с ним, заставляя этим отвлечься. — Здравствуйте, мистер Эндрюс, — доброжелательно начал парень, с улыбкой подходя к нему. Мужчина обернулся и на его лице так же засияла улыбка. Они хоть и не так много знакомы, но вспоминая, как канадец без трудностей находил ответы на любые вопросы Империи и других, и то, как он успешно сохранял в них жизнелюбие, а так же юмор, Эндрюс просто не мог не ответить радостью. Говоря же лично о самом Томасе Эндрюсе, закончившем королевский академический институт и ставшим директором компании «Harland and Wolff», это был довольно приятный на вид и в общении человек, чем умел располагать к себе. — А, это Вы, Канада. Здравствуйте-здравствуйте, — вальяжно откликнулся он. — Что-то забыли? — Н-ну, можно и так сказать. Парень продолжил свой путь и мужчина вернулся к записям. Посмотрев прямо, кленовый тут же увидел двери церкви, которые были практически на две трети застеклены, что позволяло беспрепятственно рассмотреть, что за ними происходит. Канада осмотрелся, пройдясь по холлу внимательным взглядом и выискивая среди немногих людей нужного себе человека или кого-то знакомого, но кроме как персонала никого не нашёл. Украина и его «сопровождающие» сидели за столиком, находящимся сбоку от помещения церкви, в то время, как Канада пришёл к её главному входу, то есть передней части и получалось так, что место, где находились другие страны, располагалось буквально за углом, пусть тот и был относительно близко. Что американец, что русские, а тем более украинец, который сидел дальше всех от поворота, не имели возможности увидеть друг друга, однако, отличающийся холодностью и зацикленности на данных ему поручениях, лакей — кстати, его зовут Лавджой — как раз-таки стоял так, что мог проследить за обеими сторонами одновременно. (Расположение РИ так же позволяло ему частично видеть, что там происходит, потому из их троицы ему первому представлялась возможность узнать, что там будет происходить). Сместив взгляд к главному входу и лестнице, Лавджой быстро заметил нежеланного гостя. Ещё вчера Россия особо серьёзно указал, чтобы нахождение Канады возле державы было сведено к минимуму, а точнее, к полному отсутствию. Он и до этого говорил подобное, однако вчера уделил этому, наверное, самую высшую степень значимости, и теперь он был готов выполнять приказ. Мужчина, не привлекая к себе излишнего внимания, сошёл с места и направился к главному входу, что случайно заметил Россия и сразу же догадался, в чём дело, что дало ему причину завести с РИ новую тему для разговора. Но, как вдруг оказалось, лишь на лакее проблемы американца не заканчивались. Стоило Канаде сделать несколько шагов по самому полу холла, двое сотрудников обслуживающего персонала, работа которых в частности заключалась в встрече гостей и открывании дверей для них, заприметив парня, поменялись в лице. С доброжелательных вежливых улыбок, вызванных разговором между собой, они сменили выражения на недовольство с каким-то лёгким недоумением, а всему причиной являлся лишь внешний вид… Не угодил им Канада без дорогого костюма и наигранной напыщенности, так сказать, не соответствовал классу, а если на то пошло, то, согласно правилам, он не имел права здесь находится. — Сэр! — воскликнул один из рабочих, быстро подходя к канадцу, чтобы преградить ему путь. Его же коллега менее активно поплёлся следом, дабы хотя бы сделать вид, что его это беспокоит так же сильно. Тут-то кленовый понял, что всё будет не так легко. Впрочем, как и всегда. Он попытался объясниться: — Мне просто нужно кое с кем поговорить. — Сэр, Вам не положено здесь находиться. — Я только на секунду! — слегка раздражённо отвечал Канада, ведь не был готов к тому, что его будут останавливать даже работники залов. Лакей тем временем, нарочно не торопясь, шёл к ним, словно раз за разом наслаждаясь неудачами парня, пока тот продолжал пытаться уговорить персонал. В основном ему приходилось говорить лишь с одним из них — тем, что подошёл первее. — Я же приходил сюда, Вы что, не помните меня? — Нет, не помню, а теперь попрошу Вас удалиться. К этому моменту лакей уже оказался практически рядом и Канада, увидев его, указал рукой и заявил: — Вот, он Вам скажет! Канада и сам не понял, с чего вдруг начал полагаться на помощь, считай, своего врага. Может, от нервов. Но он ведь здесь был! Это правда. Канада только и нуждался в подтверждении этого факта. Однако все здесь были явно не на его стороне. Оба работника перестали отталкивать парня и все посмотрели в указанное направление. Лавджой подошёл к американцу и тот чуть не начал заикаться от волнения, пытаясь себя оправдать: — Я только. Я только… — Вы снова идёте к запретному, мистер. Вас ведь предупреждали. Разве нет? — Но это важно. — Россия и Украина очень высоко оценили Ваш поступок и просили это передать. — Послушайте. Тот его спокойным тоном перебивает: — А также напомнить, что Вы не являетесь пассажиром этого класса и Ваше присутствие здесь неуместно. — Мне нужно поговорить да и только. Пожалуйста! Однако тот его даже не слушал, смотря на него всё тем же холодным взглядом и отдавая прислуге распоряжение: — Джентльмены, проследите, пожалуйста, чтобы мистер Канада вернулся на положенное место и оставался там до самого прибытия. А чтобы указ наверняка выполнили, вручил обоим деньги, которые те без колебаний сразу же взяли себе. Сначала, конечно, присутствовало лёгкое недоверие, но оно очень быстро исчезло. Это вкрай убивало кленового и его надежду в человеческую порядочность. — Да, сэр! — довольно задрав голову, сказал один из них и первым направился выпроваживать Канаду. — Давай, пошли! — тут же поменялась его интонация, словно он обращается с заключённым или же просто ничтожеством, а его коллега мигом поспешил на подмогу. Канада был зол. Его чувства так перемешались, что он даже не мог понять, это от того, что его опять прогоняют или от того, что людей настолько легко подкупить самыми примитивными «ценностями», и пока, нахмурившись, пытался в этом разобраться, его уже чуть-ли не толкали в спину, прогоняя из зала. Такое с ним было впервые. Русские, а в особенности Империя, что имел небольшую возможность за этим наблюдать, хоть и не слышал разговоров, были довольны очередной победой, пусть та не была заполучена лично их руками. Главное — их замыслу ничего не мешает и можно спокойно выдохнуть — нет! — мысленно насмехаться над глупостью нелюбимого им запада. И лишь Украина ничего об этом не узнал: он был слишком отвлечён происходящим в церкви, изредка возвращаясь сознанием в реальность, чтобы проследить за теми, кто в тот момент их окружает и как там РИ с Россией. Однако вторым, по видимому, было не до него. Те двое его уже и не замечали — частое явление, когда у них появляется ярая тема для обсуждения. Так было даже лучше. Украина не желал к себе внимания в это время, в этой компании и в такой период своей жизни, к тому же, помимо всего того, ему не особо здоровилось. Было так плохо и тяжело. Держава выглядел уставшим и так, словно его больше вовсе не волновала собственная судьба, а точнее, что он просто сдался. Сделать беззаботный вид оказалось куда легче, чем на самом деле справляться с той болью, потому его страдания никто не замечал и ему оставалось лишь терпеть это в одиночестве. Он всё чаще находится с Россией, Империей, их друзьями или другими знакомыми, изредка присутствовал на переговорах и остальных важных мероприятиях. Казалось, теперь с ним вечно кто-то есть, но сам он так не считал. Он чувствовал себя одиноким. Рядом сидела его, как это трудно произнести, семья, однако он чётко ощущал это. Никто даже не пытается его понять или услышать, и особенно обидно то, что с этим невозможно смириться. Держава померк на глазах, думая над этим. Он повернулся к столу и, откинувшись на спинку, сел, немного ссутулившись, чему не помешал даже тот злосчастный корсет, как бы сильно он не давил в рёбра и давно натёртые ссадины. И это никак не зависело от того, какое положение он выбирал: в любом случае было больно. Насколько же ему не везёт… Он не смог отстоять себя, дать России отпор, не быть под их с Империей влиянием и даже спрыгнуть с этого корабля. Правда, по заслуге вовремя оказавшегося там Канады… Такого доброго, приятного, чуткого и человечного по сравнению с циничной аристократией, которой украинец был окружён по большей части. Даже в трудную минуту кленовый умудрялся вызвать улыбку и это не секрет; лишь воспоминания о нём уже способствовали этому. Сидя с немного опущенной головой и видя в своём сознании те моменты, когда они совместно проводили время и то, как он смотрел на него, держава слегка сжал губы, однако печаль не давала подняться их уголкам. Казалось, Канада так близко! И далеко одновременно… Ну и как его можно забыть? Украина вздохнул. Он снова вернулся в реальность. Стоило ему здесь оказаться, он почувствовал, что его тело как-то ослабело, по нему распространялось какое-то труднообъяснимое чувство, но оно точно являлось малоприятным. Двухцветный не мог понять, что с ним, хотя и не стремился найти на это ответ. Не сильно его это волновало, точно так же, как и реакция России с Империей, когда он встал из-за стола и, лишь вздохнув, пошёл куда-то к выходу на ближайшую палубу. Он не стал ничего говорить, рассчитывая, что его вид и без того всё объяснит. Федерация первым прервал разговор и посмотрел на уходящего слегка недоумённым и даже взволнованным взглядом. Он тут же встал и, обменявшись с Империей взглядом, словно спрашивая друг друга, что с тем, решил последовать за державой. Он и сам заметил, что раньше беспокоился о нём несколько меньше: в самом начале, когда они только начинали, он часто испытывал волнение, когда же они точно были вместе, стал тем равнодушным, каким его теперь считал Украина. Случилось это из-за того, что он окончательно считал державу своим, не ощущал никакой тревоги, что это изменится и просто относился как к собственности. Однако теперь действительно замечал появляющуюся опасность, ведь вновь чувствовал: не такой уж Украина и его, как ему казалось. Он хотел показать свою обеспокоенность, которую испытывал на самом деле, но первое, что им двигало — было всё же то указание о том, что Украина должен постоянно находиться под их с Империей присмотром. Парень уже почти подошёл к двери, но тут Россия догнал его. Конечно же, держава знал, что кто-то обязательно пойдёт за ним, вопрос заключался лишь в том, насколько грубо к нему отнесутся за такой бестактный уход, но в итоге Федерация даже не повысил тон. — Что-то случилось? — спросил он, легко коснувшись руки своего избранника, заставив тем остановиться. — Может и так… — Почему же ничего не сказал? Опустив голову, двухцветный трудно выдохнул и положил ладонь на дверную ручку. — В этом не было надобности. — Ты должен придерживаться меня, ты помнишь? — Ты не можешь всё контролировать, Россия, — Украина поднял на того взгляд. — Ты ведь понимаешь это. — Я делаю так, как считаю нужным, — уверенно ответил триколор, смотря в его уставшие глаза, но это ничего не меняло. — Прости, мне нехорошо. Правда. Лучше я пойду один. Держава открыл дверь и так же не спеша продолжил путь, оставив РФ со своей серьёзностью и тем же лёгким недоумением. Триколор сам не понимал, что его останавливало. Он всё ещё чувствовал это неугомонное желание следовать за Украиной, контролировать каждый его шаг и не упускать от внимания, однако остался стоять у закрытой двери, а после и вовсе развернулся, пойдя обратно к Империи, пусть и нарушал этим поставленные тем указания, ведь то была его идея. В конце концов, с Украиной ничего не случиться, если он немного побудет без них. Россия спокоен. Канада, конечно, не послушал его вчерашних слов, снова лазил, где не следовало бы и его пришлось выпроваживать, а если бы этим не занялся лакей, ещё неизвестно, какими последствиями это завершилось. Федерация даже не успел разозлиться, узнав, что того выгнали, ведь ему стало просто смешно с этого. Где-то подсознательно у него пробегала мысль, что кленовый мог заявиться сюда вовсе и не из-за Украины, но и в это мало верилось, однако при всём том переставал видеть в нём значительного соперника, а как раз-таки наоборот, потому особо не волновался. Хотя… может, и стоило бы. То ли он отвлёкся, то ли свежий воздух подействовал настолько быстро, но Украине полегчало практически сразу, как только он вышел на палубу. Слабость словно куда-то исчезла и он смог стоять на собственных ногах более твёрдо. А может, это от того, что он, наконец, смог хоть на немного избавиться от надокучивших родственников? Украина в этом не уверен, но этот вариант явно его забавлял, пусть и совсем немного. Несмотря на ставшую увереннее походку, державе не особо здоровилось, да и настроение было не из лучших. Лениво перебирая ногами, он кое-как добрался до ограждения, попутно расстёгивая самую верхнюю пуговицу воротника рубашки и ослабляя галстук. Вряд ли он смог бы дать себе такую волю в присутствии своих сопровождающих. Ему даже не верилось, что он может расслабиться вне их присутствия, вот только если бы он действительно расслабился, а не чувствовал этот необъяснимый дискомфорт и тяжесть, особенно душевную. «Боже. До прибытия осталось совсем немного. Там уже всё решится…» — мысленно говорил он себе, взявшись за перило и до боли набирая полные лёгкие воздуха. Он закрыл глаза и вдруг невольно возомнил, что стоит в зале для обвенчаний, голоса пассажиров — голоса приглашённых гостей, кругом светло и роскошно, музыка, атмосфера, белый костюм, всё волнующе и спокойно одновременно, а его самого отделяет совсем немного, чтобы его жизнь изменилась кардинально… И вдруг темнота, холод, он отчаянно прибегает к краю корабля, сдерживая плач, перелазит через ограждение и с сильной дрожью в теле готовится спрыгнуть. Держава резко открыл глаза, увидев воспоминания с того вечера. Он и сам не заметил, как сильно сжал перила, словно действительно боясь упасть, а его сердце стучало достаточно тревожно. Украина слегка опустил голову и приложил ладонь к груди, стараясь вернуть себе покой. Он ничего не думал в этот момент, не пытался кого-то оправдать или сказать себе, что это бред и всё будет замечательно, ведь устал себя в этом убеждать. У него была лишь надежда, что это пройдёт, а у Канады, у его семьи всё сложится лучшим образом. Вот только что-то его не видно. После того, как они танцевали и того утра, когда Россия из-за этого взбесился, он не видел кленового вообще. Это заставляло его кое-как тревожиться, но он уверял себя, что никто не сделал бы с ним чего-то плохого. Канады нигде не было, но он чувствовал, словно тот обязательно появиться где-то рядом, пусть и ощущение обманутости тоже присутствовало. Но всё равно было так неспокойно. Если бы был какой-то способ уйти и проверить как он. Украине хотелось вновь услышать его голос, прикоснуться, словить на себе его взгляд, но в тоже время отвергал и понимал, что это исключено. Им не стоит видеться и даже думать об этом, ведь вещи подобного рода могут только усугубить ту тягу друг к другу. От всех этих мыслей, вдобавок ко всему, казалось, начала болеть голова. «Что ж. Может, и не стоит так волноваться? — подумал сине-жёлтый, уныло глядя на надоевшие бескрайние горизонты воды и удобно оперевшись об перило локтями. — Канада вполне о себе позаботится…» И ведь был прав. И не зря чувствовал, что тот рядом. Американцы — люди вольные, стремятся к своим мечтам и сводят практически любые трудности лишь к незначительным препятствиям, такими себе трамплинам на жизненном пути. Из-за слепой настойчивости они часто могут казаться, мягко говоря, глупыми, но это не так. Не будучи в характере настойчивости, можно было бы чего-то достичь? Сомневно. Вот они так и считают. Канада и США вышли разными характерами и довольно заметно отличались между собой, хоть и росли под одним и тем же серьёзным родительским контролем. От ребят одинаково требовали замечательных результатов во всём, а особенно в учёбе, из-за которой у кленового было не так много времени, чтобы прогуляться и отдохнуть, в отличии от брата, что уделял этому меньше значения и, бывало, заслуженно получал от отца. Потому Канаде очень хорошо было известно, что такое условия, запреты, достойное поведение и правила. Все правила. В том числе о том, что не хорошо лезть в чужие отношения. Однако только сам Канада решал, кого и когда он будет слушать, и какой-то там русский уж точно не достоин того, чтобы отдавать ему всякие указания, рассчитывая при этом на покорность. Американцы очень упёрты, а тем более, когда ставят себе цель, и Канада уже поставил себе одну из них. В какой-либо способ, невзначай на угрозы, недовольство родственников обеих сторон, он должен хотя бы сказать просто несколько слов. Он должен сделать так, чтобы Украина услышал его. Мотивируя себя этой целью, выгнанный персоналом, Канада не спешил унывать. Стоило тем сотрудникам выставить его за дверь и победно пойти обратно, хотя им было указано провести того до самой каюты или где-то рядом, кленовый слегка стряхнулся и начал немедленно выдумывать новый план. Долго стоять ему не пришлось и всего после пары минут недовольства, перебирания в голове новых вариантов и идей, неожиданно сошёл с места и быстро куда-то направился, теперь же стараясь при этом избегать встреч с обслуживающим персоналом или хотя бы просто не привлекать к себе внимания. Канада и сам не понимал, что творит. Он толком даже не знал, куда идёт, ведь шёл, опираясь лишь на собственное чутьё, которое указывало путь по необъяснимым признакам, да и только. Двигала им в тот момент довольно простая мысль: «Если не дают зайти со стороны ресторана, я найду любую другую возможность встретиться с Украиной. Не сомневайтесь» Оставался только один вопрос: где его искать? Если тот зануда лакей неожиданно появился в зале и так настаивал на его уходе, что даже воспользовался чужими усилиями, легко можно припустить, что та самая «ценность», которую от него тщательно берегут, находится именно там. Есть шанс и того, что славяне уже покинули зал, тем более, что предчувствие канадца призрачно подсказывало ему о отсутствии его желанного украинца в том заведении. Однако перед тем, как что-то утверждать, нужно это проверить. По жизни Канада как-то не особенно уделял внимание своему чутью, а тем более его точности, ведь не часто пользовался им и считал важным. Но сейчас, пока он нуждался в поддержке относительно этого непростого замысла, понимания, которого был избавлен, его чутьё оставалось единственной подмогой. Он не хотел думать, поможет ему это или нет. Он просто чувствовал, куда и как быстро нужно идти. Спешно пробираясь светлыми коридорами и минуя множество дверей, кленовый нашёл выход и выбрался на палубу всё того же первого класса — якобы запретного для него места. Наивно, что русские считали свои угрозы достаточными для его удержания. Видимо, они просто плохо знали, с кем связались. Хотя это было взаимно. В случае с США эта фраза прозвучала бы как вызов, мол: «Я не боюсь твоих ударов и ударю в ответ»; однако Канада действовал тихо, можно сказать, тайно. Наверное, потому он казался многим очень скромным и молчаливым. За всем тем молчанием скрывался стратег и просто наблюдатель. Иногда он был очень даже общительным, но это напрямую зависело от настроения. Подобно Украине, он предпочитал вести себя немногословно и вслушиваться в чужие споры, наслаждаясь тем, что не является их участником и слышать что-то действительно интересное, что старались скрыть, но в порыве гнева по неосторожности выговаривали. Канаду забавляло, как после подобных случаев спорившие страны просят сделать вид, что он ничего не слышал. Тогда кленовый улыбался в ответ, зная, что тайна останется при нём и никто о ней не узнает, конечно, только если её же владельцы снова не оговорятся. Теперь ситуация изменилась. Теперь сам Канада вынашивал некую тайну и имел честь сполна ощутить, насколько это нелегко. Однако, в отличии от других стран, он так просто не оговорится. Он будет терпеть эту ношу сколько угодно, пока не убедиться, что пришло её время. На палубах, чего не скажешь о внутренних помещениях, пассажиров было заметно больше. Проходя их, Канада сразу же исследовал взглядом практически каждого, боясь или надеясь увидеть среди незнакомцев кого-то, кого уже знает, и всё же его прямой целью сейчас был другой выход к залу. Он заприметил его ещё вчера, но сейчас из-за многочисленных путей на «Титанике», которые постоянно и очень резко меняли свои направления, а чаще делились и расходились в разные стороны, он побаивался, что может запутаться в этом лабиринте и потратит время лишь на бессмысленную ходьбу, подобно хомячку так резво бегущему в колесе, в итоге остающемуся на одном и том же месте. Канада удивлялся, как ещё сам персонал без проблем ориентируется в этих бесконечных путях и, на самом деле, целых километрах коридоров. На этот счёт у кленового было два ответа. Во-первых, определённым рабочим отдавались конкретные участки судна, на которых они оставались и работали, соответственно своим обязанностям, в следствии чего всё лучше запоминали пути. Во-вторых, они не знают. Канада более чем уверен, что каждый человек из этого персонала и сам частенько сталкивается с проблемой: «Куда же меня приведёт этот коридор? Я вообще туда иду?». И это несмотря на предварительные подготовки и обучение. В таких случаях выручают таблички-указатели на стенах, но проблема в том, что они были далеко не везде. Однажды персонал обязательно выучит досконально каждый поворот, им всего лишь нужно больше практики, ведь они, как и сами пассажиры, как и весь этот лайнер, пребывают в своём первом рейсе. Исходя из такой путанины, Канада считал, что идти или искать нужное место легче снаружи. Может, он прав, а, может, просто везёт, однако с ним эта теория действовала. Кажется, он приближался к нужному повороту. Ещё немного и он выйдет на палубу, к которой вёл тот приглянувшийся ему выход из зала. С каждым шагом он ощущал всё больше волнения. Парень не обращал внимания на редко оборачивающихся ему вслед людей, что смотрели с каким-то непониманием и словно с нотками своего привычного великосветского презрения. Такими являлись единицы, а ему было совершенно не до них, а уж тем более до своего недостаточно богатого внешнего вида, что скорее всего и вызвало те редкие взгляды. Есть вещи и поважнее. Несмелый поворот, он с осторожностью заглядывает за угол и видит, что шёл верным путём. Да, это точно он. Американец посчитал, что это уже удача и ему просто сказочно повезло найти это место, однако он неожиданно понял, насколько сильно посчастливилось ему на самом деле: приглядевшись повнимательнее, так как он продолжал выискивать кого-то знакомого среди остальных, Канада впал в большее изумление и остановился. Он увидел Украину. В первую же секунду он подумал, что ему просто кажется, но на вторую уже осознал, что это действительно он. Держава находился к нему спиной и куда-то шёл, и что самое удивительное — был один. «Быть такого не может! Или я ещё сплю? — тут же подумал он, чуть спрятавшись за угол. — Наверняка они где-то рядом» Обострив своё чутьё к любой опасности, Канада живо осмотрелся по сторонам в поисках России и РИ. Никого. Он снова бросил взгляд на украинца. Его так и тянуло к нему. Хотелось мигом сорваться с места и забрать его подальше от всех. Это… кстати, было бы неплохой идеей. Ладони сжались в лёгком напряжении, ждать больше не хватало сил, ведь он не доверял тому, что всё может быть так просто, но не воспользоваться шансом после такого пути было бы просто преступлением. Тем более, что Украина уходил и с каждым мгновением отдалялся от него, а значит, он теряет такую желанную им возможность поговорить. «Что, если это и правда шанс?» В таком случае русских здесь быть не должно и он обязан идти за ним. Срочно. Хвататься, пока снова не потерял. Практически незаметно Канада кивнул сам себе в согласие, ещё раз оглянулся и — вперёд. С особой осторожностью он быстро последовал за Украиной, легко миновав дверь к залу, не переставая при этом рассматривать всё кругом ради подтверждения безопасности. Его шаги были не так уж незаметны, но за шумом волн и глубоко погрузившись в собственные размышления, держава ничего не слышал и, вовсе ничего не подозревая, продолжал неспешно прогуливаться палубой в надежде, что от этого ему станет легче. Слабость-то прошла, но чувствовал он себя всё равно не лучшим образом. Украина только и успел вздохнуть, подумав о том, как всё сложно, перед тем, как его тайный преследователь, вдруг догнал его и, легко коснувшись руки, постарался аккуратно остановить. Главным в этом было — не спугнуть, потому, как только кленовый дотронулся, сразу произнёс его имя, полагая, что так тот распознает его голос и сразу поймёт, кто за ним. Держава мигом вынырнул из омута собственных мыслей. Он услышал, что его назвали, услышал, что голос не России, но чей именно — понять не успел, и тут же взволнованно обернулся, уже не зная, кого ему ожидать на этот раз. Украина был изумлён. — Канада?! — в полуголос произнёс он и тут же осмотрелся по сторонам, боясь, что кто-то может их увидеть. — Ч-что ты здесь… — Пойдём. — Американец взял его за руку крепче и более решительно повёл за собой. Всё было так неожиданно, что украинец просто растерялся. — Куда мы? Держава, честно, был рад его видеть, знать, что тот в порядке, однако он сильно беспокоился из-за тех запретов и того, зачем Канада его искал. Ситуация сейчас напряжённая. Он догадывался о причине тех поисков, но, окутанный неизвестностью, ни в чём не мог быть уверен. И он надеялся, что это не та причина, ведь он и так старался забыть о всех своих чувствах и тут, спустя недолгую разлуку, которая казалась гораздо дольше, кленовый снова держал его за руку. Украина с болью заглядывался на идущего немного впереди Канаду, ибо понимал, что запрет продолжает быть действен и эта рискованная встреча вряд ли к чему-то их приведёт. Канада искал любое ближайшее место, где они могли бы скрыться от посторонних и, наверное, всё по тому же необычайному везению, которое сегодня решило ему по-сопутствовать, он быстро нашёл поблизости незамкнутую дверь. Он не знал, что за ней, но в целом это ведь всё — общественное место, а значит, любая открытая дверь здесь автоматически становились свободной дорогой для посетителей, то есть, пассажиров. Правил корабля они этим не нарушат. Американец быстро открывает ту дверь, заводит сначала столь дорогого себе украинца, на всякий случай осматривается, а после и сам заходит в неизвестное до этого помещение. Внутри оказалось тихо, в какой-то степени даже слишком. Здесь не было никого, кроме них самих, а это место, очевидно, служило то ли спортивным, то ли гимнастическим залом, называли его по разному. Однако страны не обратили многого внимания на стоящие там тренажёры, разве что величина помещения была замечена краем глаза, а так, они были сосредоточены чётко друг на друге. Не теряя времени, Канада закрыл дверь обратно и Украина сразу же обернулся к нему. — Зачем это? На долго они меня не отпустят, — его голос слегка отдавался эхом, как это бывает в подобных местах, но в нём чётко слышалось волнение. — Я знаю. — Я уже думал, с тобой что-то случилось. Ты так исчез… — А со мной случилось, Украина. Ты случился. Я пытался к тебе прийти, потому что должен сказать тебе, — говорил он, медленно идя к тому. Тут Украина понял, что его догадка оказалась верной и его взгляд растерянно забегал по приближающемуся канадцу. — Не стоит… Прошу… — Неужели для этого я пытался добраться до тебя? Не спал толком, постоянно думал. — А, по-твоему, я не думал? — Тогда ты должен понять. — Канада. Это невозможно. Нам нельзя встречаться. Сине-жёлтый развернулся и пошёл к окнам. Добравшись до одного из них, он присел на подоконник и поднял на оставленного им американца взгляд. Тот сразу подошёл к нему и, опёршись руками об край подоконника, спокойно продолжил: — Я всё вполне осознаю. Но мы должны поговорить. Это очень важно. — Нет, Канада, — тут же возразил держава. Кленовый не верил, что Украина на самом деле хотел это отрицать, он со всей надеждой уверял себя, что тот лишь играл поставленную ему роль, говорил фразы, которые был обязан говорить. Канада смотрел на него, не отводя взгляд ни на миг и внушая сильную надежду, но, пытаясь игнорировать это и глянув за окно, держава всё так же стоял на своём. — Канада. Я помолвлен. Я выхожу за Россию. Я люблю Россию. Украина повернулся обратно. Смотря прямо ему в глаза, ища в них честность, Канада вздохнул. Держава не мог поднять на него взгляд, словно видел в этом свою вину. Ему снова становилось тяжело на душе, потому он хотел избежать этого разговора. Так не должно было быть. Они не должны были подаваться симпатии и остальным чувствам, но оба им проиграли. Видя всё это, Канада первым разорвал молчание. — Украина. Ведь ты не подарок. Ты — до невозможности избалованный ребёнок, но при этом, ты самый поразительный, очаровательный, удивительный парень. Таких, как ты, я никогда не встречал. Ты тот, ради кого я продолжал нарушать чужие указы, лишь чтобы встретиться снова. Лишь снова увидеть и узнать, как ты. — Канада, я… — он собирался уйти, но тот остановил его, осторожно взяв за предплечья и ни в коем случае не выпуская из своего поля зрения. — Нет-нет, дай мне высказаться. Просто… — Украина вновь опустился на подоконник. В сей раз он всё же поднял на того взгляд, однако теперь его глаза были мокроваты из-за слёз. Канада понимал его. Ему тоже было сложно и болезненно высказывать всё это, зная, что шансы их слишком ничтожны, но больше не мог молчать. — Я не идиот. Я знаю, как устроена жизнь. Я не так раскошен, я только в процессе этого всего и вряд ли смогу дать то же, что и Россия, я знаю. Я понимаю, — он немного приблизился. — Но теперь я в ответе. Ты прыгнешь и я прыгну, помнишь? Я не уйду, не убедившись, что у тебя всё хорошо. Я хочу только этого. Держава сдерживался, что было сил. Он не хотел, чтобы его боль была видна, но не заметить это было невозможно. — У меня всё отлично. Я счастлив. Правда. — Правда? — с недоверием переспросил тот. Украина не знал, что сказать и лишь смотрел тревожным, наполненным слезами взглядом, не побоясь в этот раз ответно смотреть в его глаза. — Мне так не кажется. Ты можешь обманывать их, себя, но меня ты не обманешь. Тебя заволокли в западню, Украина, и если ты не вырвешься на свободу, то, вероятней всего, погибнешь. Возможно, не сразу. — Этим он делал парню только больнее, но он должен был в очередной раз поставить его перед очевидным фактом, вызывая всё больше слёз, однако держава продолжал молчать. Чтобы излечиться, порой приходится терпеть мучения и они оба это знают. С особой нежностью американец утешительно прикоснулся ладонью к его щеке. — У тебя много сил, но рано или поздно, тот огонёк, который привлёк меня, в конце концов погаснет. Ты молодец, что стараешься быть верным, я ценю это, правда. Однако ты не должен думать только о других. Учти то, что чувствуешь ты сам. Пожалуйста. — Ты не можешь меня спасти, Канада… — наконец, произнёс слабый, отчаянный голос, но у канадца и на этот счёт был уверенный ответ: — Спасти себя можешь только ты сам. Очевидно, кленовый чего-то ожидал, не в пустую ведь были сказаны все те слова. Должна была быть реакция. Понимание, согласие, может даже поцелуй. Канада не знал, чего конкретно он ожидает взамен, но думал он лишь о хороших вариантах — о тех, где Украина непременно обратится к нему с взаимными чувствами, хоть одновременно с тем не мог позволять себе о таком и мечтать. Но ведь мечтал. Однако, вопреки тем надеждам, Украина вдруг с печалью разрушает все предположения. Грустно опустив взгляд, держава осторожно положил свою ладонь поверх его, и не для того, чтобы пожалеть или больше ощутить друг друга, а чтобы так же аккуратно взять и отстранить от своего лица. Ему было сложно так поступать, словно это делал не он, но Украина не мог допускать того, чтобы привязанность росла дальше. Не мог и всё. Канада понимал, что это происходит в реальности, но поверить было сложно. Он отказывался принимать действие сине-жёлтого всерьёз, хоть и знал, как это бессмысленно. Держава вновь опечалено посмотрел на него и заговорил, но его слова только больше разжигали ту боль. — Нет, Канада. Я должен идти. Оставь меня, пожалуйста, — тихо и как-то принуждённо произнёс он последнее, стараясь слезть с подоконника. Кленовый не стал ему перечить или как-либо мешать в этом. Он смиренно отстранился назад, освобождая Украине путь к двери, и, старательно подавляя в себе жажду пойти следом или остановить его, продолжал стоять. Не мучая себя ожиданием и ни разу не оглянувшись, держава быстро открыл дверь, от чего пустующий зал вновь на секунды впустил в себя уличный шум и приятный солнечный свет, в лучах которого просматривалась зависшая где-то в воздухе пыль. Казалось, он покинул помещение лишь за какое-то мгновение. Исчез, не оставив за собой и следа. Тот свет ушёл из этого места вслед за ним и только звук закрытой им двери снова безрадостно напомнил о том, что всё это произошло на самом деле. Для канадца в воздухе зависло разве что тяжёлое, задушливое напряжение, а сам он, как и этот зал, вернулся к былому беспросветному одиночеству. Он опечалено опустил голову, думая над тем, стоило ли вообще проводить весь этот разговор и ради чего было так стараться. Кленовый не мог с этим смириться, но делать нечего: он не в праве его заставлять, снова и снова принуждать его всё обдумать. Таким был его выбор и, осознавая это, Канада быстро открыл для себя одну вещь: главный игрок в этом бою за «счастье», которому он, как оказалось, мог проиграть, был никто иной, как сам Украина. Ему-то он уже не мог никак перечить. И как бы больно не было признавать, наверное, Зеландия прав: зря он всё это затеял. После того Украина сразу же поспешил к России, желая скорее вернуться и быть с ним, как это и было предначертано. Однако делал он это больше в доказательство самому себе, что с РФ ему будет ничуть не хуже, что его место только рядом с ним и, придерживаясь такого распорядка, они все вполне смогут быть счастливы. Он ощущал, будто в нём прошла перезагрузка и он действительно испытывал к России что-то такое, что было между ними в лучшие времена. Это было, словно чудо, его спасательный круг или вроде того, что-то, что, наконец, смогло бы вытянуть их отношения из той рутины ревности и гнева, в которой они медленно увязали без шанса выжить. Встретившись, оказалось, что Россия всё же выходил, искал его и державе вновь пришлось выдумывать себе безобидное оправдание, продолжая опираться на фоне своего душевного недуга. Не скажет ведь он о Канаде, даже если отказал ему; в это до сих пор не верилось. Здесь, на «Титанике», всё меняется настолько быстро, а события беспрерывно чередуются друг за другом, что привыкнуть к чему-то конкретному фактически не успеваешь, ведь вслед за тем снова что-то становится не так и значительно меняет свой смысл. Именно так происходило кругом Украины. Всё время ему приходилось менять своё мнение и взгляд на одно и то же: того, с кем смеялся — отвергнуть и исключить из своей жизни, того, к кому стал равнодушен — прибежать, считая, что любит, как и когда-то. Вряд ли реакция РФ была наигранной, кажется, он действительно был обеспокоен состоянием своего будущего супруга, особенно беря во внимание, что тот куда-то пропал после того, как вышел. Украина был тому необычайно рад и получал от этого какое-то облегчения. Он даже успел порадоваться тому, что совершил правильный выбор, однако, судя по всему, его торжеству судилось жить недолго. И вот всё вновь изменилось. Украина тут же был вынужден избавить своё мировоззрение от навеянной себе же иллюзии полного благополучия и всё кругом снова начало блекнуть, тускнеть, как и его настроение. К огорчению, ему пришлось осознать, что он всего лишь испытал что-то на подобии плацебо. Настоящего излечения с ним так и не произошло, дело всего-то в убедительном самовнушении, а вот спонтанный эффект оказался довольно недолгим. Совсем скоро эта ненадёжная привязанность куда-то исчезла, она будто самоуничтожалась любыми способами, но только не оставалась в его голове, и держава быстро вернулся к былому состоянию, а вместе с ним и той боли. Всё повторялось заново. Мысленно он посчитал свои попытки ничтожными. Ему всего лишь показалось, а это чувство с самого момента своего возникновения являлось сплошной ложью. Он сам себя обманул, собственно, как и хотел, однако продлилось его «счастье» совсем мало и теперь его взгляд снова был опущен. Уже к полудню Украине вновь пришлось оказаться в одном из залов «A la Carte». Недавно он узнал, что помимо этого ресторана здесь есть ещё два кафе, и эта новость вызвала у него замешательство, потому вскоре он решил просто не заморачиваться над этой темой. И без того ему было, над чем подумать. К примеру, держава уже неоднократно ловил себя на мысли, что пока он пребывает на этом лайнере в компании с РИ, дальше за ресторан или другие места, где можно посидеть и выпить, желательно, не чай, их похождения не станут. Разве что один разок Империи пришлось побывать на специальном корте для всяких игр, но и там он был всего лишь зрителем, по личному желанию. Однако не стоит считать, что его можно было бы назвать занудой. На самом деле он даже не предпочитал сидеть на месте так долго и бездействовать. Империя всегда был «за» каких-либо мероприятий, но здесь ему попросту было нечего делать из того, чем он занимался обычно. Здесь он даже голос толком повысить не может и ему в целом приходилось от многого сдерживаться. Вся эта обстановка, люди, еда, игры — всё это было ему чуждо и он не особо осмеливался демонстрировать свои умения в чём-то непривычном для себя. Будь сейчас он в своём округе, он бы ещё, как говориться, дал фору своим преемникам, показал, на что способен. Его даже революции не пугали. За ним замечались порывы ярости, но, в целом, он был, скажем, оптимистом, который иногда умеет унывать, но отговаривается тем, будто просто задумался. Вместе с тем он нередкими моментами показывал свою напыщенность и высокомерие, но лишь моментами и тем, кто, как он считал, заслуживал такого отношения. Он давно смирился с мыслью, что однажды время каждого приходит к своему концу, в этом его уже ничего не удивляло, по крайней мере, такого мнения был он сам, потому он считал, что преждевременно отчаиваться из-за этого — абсолютно бессмысленная и бестолковая вещь, напротив, его личностным правилом жизни было что-то вроде: «Пользуйся временем с умом и радуйся пока жив» и многие эту мысль очень даже поддерживали. Держава знает: Империя довольно интересен и хорош, как собеседник, советчик (в роли друга он не мог его разгадать), но, как и любой другой человек, он был не без изъянов. Но, правда, его наследник в этом плане его опережал. Отправив жениха на попечение РИ, сам же Россия снова куда-то ушёл. Украине оставалось только догадываться, где тот проводит своё время, но, по крайней мере, это не вызывало у него ревности. Он видел это обидным: Россия постоянно где-то тыняется с дружками и, даже если это действительно что-то важное, держава, как малое дитя, был вынужден оставаться под присмотром Империи, хотя тот практически не обращал на него никакого внимания, ведь тоже был занят своим. А Украине что? В компании его собеседников он явно был лишним, он там даже не участвовал. Каждый «веселился», как мог, а ему приходилось просто сидеть и невольно погружаться в мысли, которых пытался избегать, и получалось, что все те его старания были просто напрасны. Он не замечал, как это происходит, не мог контролировать, точно так же, как это было с ним прямо сейчас, пока он продолжал сидеть рядом с РИ. Казалось, его сознание в такие моменты куда-то проваливается. Он просто беспрерывно думал и думал, одна мысль перебивала другую, бесследно убивая её, и так они заставляли его падать всё ниже, а затем Украина, что уже привычно, начал частично терять связь с реальностью: классическая игра небольшого оркестра в зале понемногу затихала в его сознании, он переставал слышать разговоры людей и прочее, а его обычно внимательный взгляд снова уткнулся в одну точку. Это было странное, глубокое чувство, и складывалось впечатление, словно всё кругом поделилось на две отдельные части внешнего мира и его внутреннего. Украина сидел, почти не моргая, но иногда его взгляд немного смещался, свидетельствуя о том, что он ушёл не полностью, а выражение его лица напоминало только чувства уже не единожды отчаявшегося человека, узнавшего нечто неприятное и уставшего с этим бороться, хоть и должен был продолжать. На самом деле ему было обидно. Он чувствовал себя таким виноватым после отказа Канаде, будто он не просто сказал ему то, что должен был, а так, словно совершил что-то намного страшнее и больнее. Он снова сомневался в правильности своего выбора, но больше за это боялся, что Канада не станет с ним разговаривать вообще, хотя бы потому, что он ведь должен быть с Россией, а сам Канада будет этому только мешать, скажет: «Я всё понимаю», постарается смириться, ему-то выбор только в одну сторону, а Украине с этим гораздо сложнее. Никогда бы он и подумать не мог, что однажды попадёт в подобную ситуацию. Держава безрадостно вздохнул: всё-таки жаль Канаду. Тот нисколько не осуждал его верность, а главное — не настаивал на том, чтобы её рушить. Он говорил слушать собственные чувства — такая простая вещь, а чуть-ли не самая настоящая мечта для державы. «Он говорил…» — повторил про себя сине-жёлтый. Не кто-то другой, не родственники, не Россия, а именно он. «Как же я устал от всего этого…» Тем временем Империи, как не трудно догадаться, было совершенно не до него. Лишь иногда он поглядывал на Украину, и то, когда речь заходила о нём или он просто вспоминал о его присутствии, которому он, кстати, был не особо рад по тем же причинам. Такой «собеседник» вызывал некоторый дискомфорт в их небольшой компании, но он продолжал придерживаться мнения о том, что Украина сам в этом всём виновен. Впрочем, это безразличие друг к другу, как всегда, было взаимно, хотя дома им нередко удавалось пообщаться и их отношения между собой при этом были вполне нормальными. Так речь невольно в очередной раз зашла о намечающемся торжестве и, давно уставший от возникающих с этим трудностей, Империя не мог удержаться, чтобы не подчеркнуть в своих ответах, из-за кого в основном было немалое количество проблем. Он делал это, почти не замечая, словно так и надо, однако и сам Украина не обращал внимание на сказанные о нём слова. Отчасти они были правдивы, но по большей мере ему было просто наплевать на их разговоры и кого в них обсуждают. Он их слышал, но не слушал, а это разные понятия. Общение всё не прекращалось: — Полагаю, это будет что-то действительно грандиозное. Кстати, я слышал, были какие-то трудности с почтовыми открытками, — сказал один из собеседников. — Случилась какая-то ошибка и приглашения пришлось разослать заново. Представьте только, работа и без того ответственная, что дальше не придумаешь, множество своих проблем и дел, а тут ещё и резко такая напасть. Благо, пересылку они сделали бесплатно, так сказать, в качестве извинения. По интонации можно было понять, что Империя старался сохранять в своих ответах полнейшее спокойствие. — Вот так дела. Сильно же пришлось заморочиться. — Да, но не столько, сколько длился кошмар с выбором наряда. Уверяю вас, это выдалось в настоящую одиссею. Не сомневаюсь, что мой скорый родственник делает это, лишь бы учудить мне что-то назло. Он упрекал практически все предложенные мною варианты. Я, по сути, не должен был бы этим волноваться вообще, но я лишь хочу, чтобы всё прошло по правилам, а вы наверняка знаете, насколько молодёжь бывает упёрта и не почитает традиций. Лучше уж оставлять подобную ответственность под своим контролем. Слава Господу, этот кошмар закончился, но скорей бы уже прошёл и сам «праздник», — с не особым довольством закончил РИ, давая понять, что на грядущее торжество его нервов тратится ни чуть не меньше, чем у его виновников, если Россия хоть как-то беспокоился по этому поводу, о чём было трудно сказать. Вслед за тем Империя охотно взял бокал чего-то явно высокоградусного и, не испытывая никакого стеснения, учитывая, что кругом все преимущественно пьют чай, сделал давно не первый глоток, при том, рядом с ним на столе стояла его же чашка чая, который он взял, чтобы уж не так сильно выделяться среди остальных и каким-то образом умудрялся совмещать между собой эти два напитка. Он хотел отдаться своей правительской работе, бывать на встречах с другими странами, развлекаться или отдыхать, как привык, но точно не заниматься контролем чей-то свадьбы, а уж тем более чувствовать себя к этому обязанным. Лишь самую малость он позволил себе заметить, что такая смена деятельности была для него всё же неплохим опытом. Наверное, и для Украины это был неплохой опыт, а, может, жизненный урок — это уже зависит от того, какое будущее выберет для себя сам двухцветный. Он ещё молод, протестовать и обходить стороной тему выгоды и достатков в подобных союзах для него как бы допустимо, но русские с этим никак не согласны: только достойное уважения поведение, сдержанные эмоции, большое внимание титулам и тем же достаткам, бесконечные правила, принципы и эти несносные традиции. Среди всего этого настоящим чувствам не всегда хватало места. В таком высоком обществе это действительно было не редким явлением. А поразительная сдержанность эмоций? Она ведь тоже была далеко неспроста. За, казалось, холодными, безразличными лицами всегда скрывалось огромное количество тайн и личных переживаний, а стены дворцов то и дело хранили в себе самые неизвестные обществу скандалы и драмы. Такая она была — жизнь во дворце и всё её благородство. Практически шантаж: что бы с тобой не сотворили, на публике ты должен достойно и приветливо улыбаться — это, кстати, настоящее правило и когда-то державе на самом деле его говорили. Он хорошо это запомнил, ибо говорили ему это не самым приятным тоном. Воспитание дало о себе знать. Украина так и не сказал, что в конце концов заставило его стать на самый край перед неосуществившимся падением в воду, он, в принципе, много о чём умалчивал и не только от настолько впившемуся ему в душу канадца, без которого неизвестно, был бы он жив сейчас вообще, а от всех. Когда в жизни появляется выбор, это приводит к замешательству. То есть, не было бы выбора, то и раздумывать не было над чем, однако теперь в жизни Украины появились варианты, он много раз их обдумывал, менял, постоянно сомневался и ему, впрочем, всем им, это, наверняка, уже очень надоело. Только Украина знал о настоящем количестве мыслей про то, к кому же ему стоит пойти и, несмотря на якобы восстановившиеся с Россией отношения и то, что так делать, кажется, не правильно, никто даже не подозревал, что где-то там, постоянно летая в облаках, на самом деле Украина устроил самое настоящее затишье. Снова вынашивая идею, которую только недавно избегал, он крайне серьёзно задумался, с кем ему лучше быть, однако в этот раз выбор должен быть сделан окончательно. Шаг — и никуда больше. Здесь нужна была настоящая стратегия, воистину обдуманный поступок, потому сегодня он был особенно молчалив, а его мыслям не было конца… Он всё не упускал от внимания давно теряющуюся к России привязанность, которая всё-таки была, но уже далеко не такая сильная, как прежде, как остывали их отношения, возвращаясь от, как тогда казалось, пылкой любви к почти обычным отношениям двух стран, однако с более обширным количеством обязанностей друг к другу, сдержанием клятв и других обещаний, которые Россия, да и сам нарушал. Он не забывал все скандалы и прочее, как хорошее, так и плохое. Сомнения оставались ещё самую малость, как и надежда: а вдруг всё изменится снова? Пройдёт эта несчастность их отношений, перестанут меркнуть чувства, всё перезапустится и они снова действительно захотят быть вместе, а не просто будут жить так потому, что так прописано в обязующем документе. Но Украина сомневался в этом ещё больше. Так Россия проявлял себя настоящего и вряд ли он уже измениться, даже если моментами в нём будет включаться тот любящий человек, которым когда-то он был постоянно, чем и заслужил доверие и взаимность Украины. Тот временный эффект только доказывал, что ничего не вернётся и он обречёт себя на вечный самообман, что напоминало ему самое дешёвое, плохое лекарство, которое не способно что-либо излечить. Когда-то РФ добивался его, но и тогда не столько опекался его чувствами, сколько желал просто им овладеть. Он добился своего и был этому доволен, он присвоил державу, как свою собственность, и на том считал дело завершённым, что уже можно не стараться, что теперь обязаны только ему. Держава всегда казался покорным, был своенравен и на самом деле давал отпор, когда видел в этом смысл, его взгляд, улыбка, всё это зачаровывало, заслуживало частых комплиментов о том, как он всё-таки мил. Всё это было, однако держава не чувствовал в этом чего-то полноценного. Он не видел в его словах той самой чистейшей искренности. Федерация много чего ему красиво говорил, да обещал, но всегда в этом было, словно что-то не так. Вскоре Украина понял, что Россия любил его образ, а не его самого. Он хотел его держать при себе — у него это получилось. Он не желал его ни с кем делить — и он считал, что так и будет, а предоставленных для этого мер вполне достаточно. Чаще за своего избранника РФ мог без устану нахваливать только себя, какой же он добропорядочный и достойный. Но Канада… В начале он и не думал, чтобы быть с Украиной или дружить с ним, ведь в тот момент он был занят спасением его жизни. От встречи, близкого знакомства, совместного ужина и танца к разборке о том, что они не могут быть вместе. Сложно даже представить, как они смогли добраться до этого так быстро… Хотя… Учитывая их явно тёплые отношения друг к другу, чего-то необычного в таком исходе не было, просто всё это умудрялось происходить настолько плавно, что эти переходы от одного к другому были практически незаметны. Явная искренность, с которой Канада обращался к Украине, была видна намного отчётливее. Она была с самого первого слова, сказанного кленовым, и ему, даже при том, что на то время они ещё мало знали друг друга, наверное, меньше за всех хотелось бы смерти державы, а совсем скоро тот стал для него такой себе несбыточной мечтой, отвлекающей от жестокой реальности, звездой, сияющей только для него, а для самого сине-жёлтого он был лишь где-то в тех тайных, запретных желаниях. Каждый тот раз, когда он был рядом с Украиной, он сам не осознавал, что растил в себе всё больше привязанности и чувства того, что именно он должен оберегать столь прекрасное и уж точно не безразличное ему создание, а державе всего-то нужны были настоящие чувства, искренняя любовь, насколько это только возможно, правда и только правда, пока сам же был вынужден молчать и лгать другим о том, как ему замечательно живётся. Украина всё время что-то скрывал, а значит, боялся, что кто-то сможет его выкрыть, но он и не знал, как на самом деле ему полегчает, несмотря на жуткое волнение, когда его словам не поверили, точнее, когда не поверил именно Канада, что вынуждало увидеть ситуацию с его стороны. Держава впервые был счастлив, что кто-то смог не верить в его ложь и упёрто продолжал говорить правду, пусть та и вызывала у него слёзы. Если это так и Канада не верит… Шанс ещё должен быть. После всех их встреч, того ужина, когда они оба были столь неотразимы, особенно величественны и роскошны, как они же оба не привыкли выглядеть, образ Канады упёрто засел в его голове самой чёткой картинкой среди прочих. Украина помнит каждый его жест и взгляд, его прекрасный голос, который без трудностей мог воспроизводить в своём воображении, слушать его и наслаждаться раз за разом, а их танец и все те движения, наклон, их прикосновения, даже сегодняшние, этот более, чем глубокий и воодушевлённый взгляд, полный переживания и надежды, с которым сегодня тот смотрел ему прямо в глаза. Он вспомнил даже то, как Канада поглядывал на него ещё задолго до этого, что происходило на тех нечастых собраниях, на которых ему доводилось присутствовать. Держава всегда считал, что это был просто взгляд, к тому же они практически не знали друг о друге ничего, и кленовый постоянно казался ему таким холодным. Но теперь он понял, что ему лишь казалось, а его мнение было, что неудивительно, ошибочным: взгляд Канады в его сторону никогда не был бесчувственным, он был скорее с осторожностью изучающий. Конечно, вряд ли, что уже тогда кленовый ощущал какую-то симпатию, это было бы слишком поспешно, но он явно проявлял скрытый интерес. Он изучал его не как потенциального претендента в знакомого, друга, себе в пару, соперника или в конце концов жертву, а исключительно как личность. Он был неравнодушен к тому, чтобы изучать его привычки, поведение в разных ситуациях и отношения с другими странами, но сам он никогда не осмеливался к нему подойти. Тот взгляд, когда он впервые увидел его на этом судне, был далеко не первым, однако сблизиться им помог случай и сам Канада крайне благодарен за такой подарок судьбы. Был благодарен. Теперь же его сильно гложило чувство виноватости перед собой за то, что так быстро и близко подпустил Украину к сердцу. Знал ведь, что тот помолвлен, знал, что нельзя и будут против, что это повлечёт за собой проблемы, а держава будет вынужден сказать ему «нет». Он всё это прекрасно знал, но всё равно не смог сдержаться. В таком случае и вовсе не стоило заводить дружбу, ведь она точно обернулась бы этим, собственно, как это уже случилось. Однако он не мог этому сопротивляться. Ни он, ни Украина. Теперь каждый из них винил себя в случившемся. Утопая во всех тех раздумьях, Украина упускал практически весь мир из внимания, однако, как уже было сказано выше, он ушёл не полностью. Несмотря на просто океан мыслей и воспоминаний, от которых зависел совершаемый в тайне выбор, частично он продолжал слышать окружающие его звуки и видеть, что было рядом. Лишь совсем немного его боковое зрение давало размытое изображение происходящего кругом, за пределами их стола. Так Украина легко смог вынырнуть из своих размышлений. Ну, почти. Его сознание всё ещё продолжало находиться где-то там, до куда упрёки и правила русских ещё не смогли добраться и травить его своими идеологиями. Взгляд сине-жёлтого, словно был затуманен и складывалось впечатление, будто он уже не особо понимал, что происходит, но на самом деле это было не так, далеко не так. Он более чем ясно осознавал происходящее вокруг и смысл этого заключался в том, чтобы по-новому увидеть окружение, в котором он оказался. Пока беседа РИ и ещё пары мужчин продолжалась, двухцветный, наконец, поднял свой затуманенный взгляд и молча повернул голову к стоящему неподалёку столику, за которым, судя по всему, сидели мама и дочка. Роскошное платье с кружевами, дорогие украшения, типичная манерность и отработанная годами изящность каждого жеста той женщины сразу же бросались во внимание. Одна из многих здесь заслуживающих, чтобы сказать: «Она настоящая леди!». Все находящиеся здесь когда-то проходили курс по этикету и тому, как стоит себя вести. Это заметно. Украина не особо хорошо мог определяться с возрастом на вид, но девочке, сидящей в кресле рядом с той женщиной, он не дал бы больше десяти. В своём светлом платьице она выглядела крайне очаровательно и несколько напоминала милую фарфоровую куклу, которых сейчас полны всякие лавки в Англии, прям-таки маленькая принцесса. Да и в целом эта картинка выглядела довольно приятно. Но всё от поры до времени. Для того Украина и смотрел, чтобы увидеть всё иначе. Девочка сидела, как ей было удобно, по крайней мере, пыталась. Кресло было для неё великовато и достать до спинки оказалось нелёгкой задачей, однако спинка ей была вовсе ни к чему, ведь её мать тут же попросила её сесть ровно, как это полагается юной воспитанной леди. Украина не имел возможности даже примерно слышать, о чём она говорит и ему оставалось улавливать происходящее лишь по жестам и другим движениям, как в немом кино. Насколько он понимал, сегодня у девочки был очередной урок того самого этикета. Как раз в тот момент к их столику подошёл официант, принесший ранее заказанный чай. Пока мужчина аккуратно выставлял на стол чашки и прочие приборы, к девочке от матери поступило следующее упоминание. Словно по давно заученному алгоритму, девчушка взяла салфетку и, оттопырив свои махонькие мизинцы, элегантно, как учила мама, накрыла ею свои колени, чтобы не запачкать своё чудное платье. Во всём этом, по сути, не было ничего такого. Ну, подумаешь, урок манер. Это ведь хорошо! Ну, правила, корректировка под взявшийся откуда-то идеал поведения, все эти упрёки и требования. Ничего такого. Да. Но в любом действии, ситуации, во многом, даже в таких невинных сценках из жизни, всегда есть другая сторона. Эти требования к особым жестам, специально заученной красивой речи, это всё, конечно, замечательно, однако практически фальшиво и ненатурально. Манеры были бы прекрасны, если бы их не использовали так чрезмерно и лишь для того, чтобы добавить своему образу больше дороговизны. Сначала тебе мило улыбаются, а стоит только отвернуться и ты уже слышишь, как оказался поводом для обсуждений за собственной спиной, но более удивительно в этом то, что здесь, среди «высших и достойных», такое считается почти что нормой. Всех подгоняли под один единый стандарт. Все стремились быть, как они считают, идеальными. Всё, лишь бы цинично представить всем своё превосходство над остальными и неподражаемость, и так эта эстафета передавалась от одного поколения к следующему. Взрослые стремились вырастить такое же достойное потомство, какими являлись они сами, такое же благородное, такое, которое сможет отстоять своё почётное имя, такое гордое, самоуверенное, а там уже и самовлюблённое, напыщенное, циничное и разделяющее людей на богатых и бедных. Всё, что нужно для типичного дворянина, аристократа и тому подобных. Однако сейчас Украина видел проблему даже не в этом, а именно в том, что человека обязывают к полному изучению этих норм и к забытию своей уникальности или особенности характера, будь-то он у человека сильный или слабый. В людях просто подавляли их настоящую сущность. Хочешь не хочешь, а обязан. Без вопросов гордо задрал голову и пошёл встречать гостей, как полагается в высшем обществе, а главное — молчи, никому не нужны твои проблемы. Украине это было очень знакомо. Сблизившись с Россией, он обучался по тем же принципам и был вынужден покорствоваться подобным правилам, отчасти прописанным ещё Империей, не имея никаких шансов избежать этого. Всякая его попытка обращалась против него же и всё было честно, ведь это он нарушал и не хотел соглашаться с общепринятыми правилами, а значит, он не прав и не понимает в этом всём толк. Державе не хотелось этого признавать, но он уже был под влиянием Империи и России, а если так пойдёт дальше и он не будет бороться, он просто попадёт под их полный режим, и вряд ли от туда есть дорога назад. Даже когда Империя освободит трон, этих распоряжений не станет меньше. Россия придумает свои, новые, как всегда с жаждой выгоды и ещё неизвестно, как это скажется для Украины, который к тому времени уже давно будет лишь безвольной марионеткой в руках своего мужа, точнее, своего самого настоящего владельца, а он будет его собственностью без права решать государственные дела самостоятельно. Не значит ли это потерю себя, как личности? Кстати, личности, к которой Канадой был проявлен искренний интерес. Неужели та последняя искра всё-таки угаснет, а он… погибнет. Скорее всего, это так… Но ведь раньше он так не считал. Не спешил к венчанию, но уж точно не представлял своего будущего с таким даже пугающим исходом. Он никогда ещё не видел их грядущую совместную жизнь столь опасной. Но это ведь всего лишь мысли и, может, он зря сам себя запугивает, хотя не без причин. Всё может оказаться и лучше. Ведь так? Украина понимал, что его мнение постоянно меняется, но, несмотря на всё, выбор этот был не из лёгких, однако время шло и с этим пора было уже заканчивать. И то, что он сделал в завершение, — вспомнил последние слова Канады. Такой конец в виде отказа был, в принципе, ожидаемым, но кленовому от этой мысли нисколько не легчало. Фактически он ничего не потерял, ведь ничем и не владел, и не хотел владеть, а лишь желал быть с Украиной, и пусть было больно, та привязанность никуда не девалась. Кажется, это чувство друг к другу, о котором до случайной встречи на «Титанике» они даже не знали, было практически неуничтожимо. Канада не мог этого знать наверняка, однако в то, что та встреча была всего лишь случайностью, верилось с трудом, то ли к счастью, то ли к его печали. В любом случае, то, в чём он мог быть уверен точно — он рад, что не дал ему тогда спрыгнуть. Конечно же, в таком состоянии Канаде было не до разговоров с младшим братом и тем его другом, что оценил рисунки, которого, как позже выяснилось, зовут Томми Райан. Возвращаясь и проходя мимо второго класса, совсем не ожидая, кленовый встретил их на своём пути и парням понадобилось всего мгновение, один только взгляд, чтобы понять, что Канада сейчас не в настроении. Они полагали, что он подаст на них хоть какую-то реакцию, но, не сказав ни слова, он прошёл мимо них в самом непоколебимом и безэмоциональном состоянии, в котором только мог, а его быстрая походка абсолютно просто давала понять, что он не хотел сейчас с кем-либо видеться. Но Зеландия — это Зеландия, его ничего не изменит. Он обернулся и, спустя недолгую секунду лёгкого недоразумения, поспешил вслед за братом, чтобы разъяснить, что с тем стряслось. Естественно, Канада не стал тогда рассказывать всё, как есть, целиком, но избежать беседы он так и не смог, несмотря на ярко выражающееся им нежелание к этому. Теперь же, избавившись от посторонних, их надокучливых вопросов и поучений со стороны, стоя в столь приятном для себя сейчас одиночестве, он мог побыть с самим собой. Кругом Канады создавалась неоднообразная обстановка: он всё ещё хотел подумать о своих чувствах, но в то же время — оставить это всё и уйти в забвение, просто постоять и помолчать, словно в честь так и не осуществившейся мечте. Придя к началу «Титаника», где, к его немногому удивлению, никого не было, американец подошёл к ограждению самого носа корабля и безрадостно опёрся, сложив на перило руки и лёгши на них грудью. Единственное, что ещё хоть как-то грело душу и радовало глаз — чарующий закат, который только начинался, его свет золотил собой всё, на что только попадал, а спокойная гладь океана вырисовывала на себе яркую дорожку из его отражения. Впрочем, практически каждый закат по-своему особен и красив, заставляет обращать на себя внимание и не отпускает своей волшебной игрой красок до самого конца, когда последний солнечный проблеск скроется за горизонтом, уступив место не менее захватывающему ночному небу. Виды действительно были прекрасны, однако они не были способны отвлечь Канаду от тоски, и его взгляд всё чаще опускался вниз к воде. Он без конца винил себя, что всё дошло до такого, что не сказал себе «нет» и так легко поддался. С таким раскладом поддержки ему ждать не стоило, ещё и Зеландия сказал ему, что все эти взаимности он себе просто возомнил, ничего не было и быть не может, он видел, как это опасно и тем не менее всё равно шёл к запретному. Он прав. Он ведь предупреждал, что ему не следует соваться в ту семью, в то «змеиное логово» и кроме как болезненных, ядовитых укусов это ничем хорошим не закончится, а Томми то и дело поддерживал его слова и добавлял свои. Канада сам до сих пор не мог понять: как к тому, кого он видел редко, тому, на кого практически всегда не обращал должного внимания и, тем более, не общался, смог ощутить необъяснимое чувство того, что нуждается в нём больше, чем просто друг, того, что хочет быть с ним постоянно, обнимать его, всегда радовать, взять под свою защиту, и всё это всего за каких-то несколько дней. Всё это звучало слишком неимоверно, однако наверняка даже сам Зеландия понимал, что Канада ничего себе не возомнил и каждый день уходил к Украине потому, что хотел этого на самом деле. В тех встречах была своя тайна, непредсказуемость, желание, страх, что могут заметить и это только усиливало азарт к тому, чтобы нарушать все те указания. Видеться с державой было исключительно в радость, он не шёл к нему, он летел, поднесённый этим чувством, лишь бы снова быть рядом, видеть его и встретиться взглядом, слышать смех и разделять с ним ту же радость. Во время их встреч Украина обычно всегда улыбался, Канаде и делать много не приходилось, чтобы вызвать к себе такую положительную реакцию. Украина был счастлив каждому его появлению, как подарку, как чему-то очень родному и дорогому, что давно потерял, а после снова это нашёл. Он смотрел на Канаду доверчиво, с полным блеска взглядом, а сам становился куда активнее обычного состояния, так, будто действительно просыпался от не особо приятного сна, от которого, наверняка, хотел освободиться и уже давно. Он оживал на глазах, а после ухода, словно цветок, прячущийся в свои лепестки, когда наступает вечер, вновь засыпал, дожидаясь следующего рассвета, — Канаду, чтобы суметь выйти из мрака и вновь расцвести, радуя себя и остальных. Тогда как же можно считать, что его отказ был честным, а главное — добровольным? Конечно, Канада не верил в его правдивость, но выбор Украины — исключительно его дело. Даже при сильном желании и только чистых намерениях, больше он никак не мог на это повлиять и он всё так же стоял, оперевшись о перило, а его блеклый от печали взгляд безнадёжно продолжал быть опущенным к рассекаемым кораблём океанским волнам. Однако во время этого, кое о чём он даже не догадывался. — Привет, Канада, — слегка с неуверенностью произносит очень знакомый и неожиданный тому одиночеству голос. Названный мигом поднялся с перил и просто в неверенье обернулся назад. Больше всего он боялся, что ему лишь показалось или он ослышался, но это было не так. Это был действительно он. Украина снова ушёл под выдуманным предлогом, но теперь он рискнул так именно для того, чтобы найти его. Он слегка боязно, однако с явной надеждой и радостью смотрел на своего по-настоящему желанного избранника. Да, он сделал выбор. Украина знал, что тот обязательно примет его, но почему-то всё равно так сильно волновался. Хотя повод для этого действительно был, куда уж там, он — помолвлен, уже окольцован, а через пару дней должно случиться грандиозное событие всей его жизни — его свадьба, которой даже РИ ждёт больше, чем он сам. Как бы ни там, всё это являлось частью его жизни, всё было запланировано с точной уверенностью в осуществлении, но теперь он лично вмешался в эту беспрерывную череду выбранных кем-то событий и кардинально изменил в них свою дальнейшую судьбу, а значит, просто разрушил все те планы и оставил их в прошлом. Он выбрал новую, иную жизнь. Но это был полностью обдуманный поступок и именно чувства были в ней главными. — Я передумал, — добавил он, развеивая всякие сомнения американца. Украине стало гораздо легче после этих слов. Выбор сделан. Непременно эта новость только осчастливила Канаду и на его лице появилась улыбка. Он не мог поверить в подобное, но это то, о чём он хотел услышать больше всего на свете. Ему не верилось, что это происходит взаправду, однако несносно приятное чувство, заполняющее проевшую в нём от тоски пустоту, заставляло осознать: его слова всё-таки имели значение, их встречи и чувства по-настоящему взаимны, а все их нарушения правил, вопреки неприязни окружающих, — не напрасны. Держава с некоторой осторожностью пошёл к нему и с каждым тем шагом Канада просто тонул в собственном счастье, но продолжал молчать, оставаясь на месте и, как уже привычно, не упускать того из своего взгляда. Вскоре он смог овладеть собой и тогда в его голове появилась неплохая мысль. Оказавшись за пару шагов от него, Украина с несмелой улыбкой и слышной в голосе робостью начал: — Я узнал, что ты здесь и… — вдруг, поднеся указательный палец к своим губам, Канада тихо шикнул, заставляя того прервать свою речь, ясно давая понять: «Больше ни слова». Теперь кленовый выглядел куда спокойнее. Сначала держава даже удивился, не понимая, почему тот не захотел его слушать, ему слегка стало от этого не по себе, однако сразу после того с самой доброжелательной улыбкой Канада безмятежно протянул к нему свою ладонь. — Дай-ка мне руку. Осознав, что всё на самом деле хорошо, Украина вновь улыбнулся. Он не знал, что там себе придумал его избранник, но всякая неизвестность с ним была не страшна, а наоборот — вызывала интерес, и пусть он ощущал волнение, он доверял Канаде, потому сделал небольшой шаг вперёд и положил свою ладонь на его. Как только пальцы кленового сомкнулись, по телу Украины словно пробежала мелкая дрожь, что оставляла за собой крайне приятное ощущение, которого он точно не испытывал ни с кем другим; чего уж там говорить, когда американец перешёл к самим действиям. Он немного повернул державу к себе и они стали ровно друг напротив друга, хоть и Канада находился на ступеньке выше. Было невозможно не заметить, как их обоих переполняла радость. Парни вновь встретились взглядом. Украина смотрел прямо в его глаза так, словно был зачарован этим, а его собственный взгляд, наконец, вернул себе былой блеск, более того, он больше не чувствовал внутри той тяжести и болезненности, что съедали его с самого утра, и это казалось настоящим чудом. Он всё так же приятно улыбался и Канада был ему взаимен, но на этом требования не заканчивались: — А теперь закрой глаза, — попросил кленовый, не отпуская его рук, от чего державе тут же вздумались, казалось, очевидные мысли, и он был слегка растерян, смущён. — Ну же, — после повтора бездействовать стало просто невозможным, потому Украина усмирил свои бессмысленные рядом с Канадой переживания и послушно выполнил указание, находясь теперь в приятной неизвестности и ему оставалось лишь догадываться насчёт того, чего ему стоит от этого ожидать. Однако первоначальная догадка оказалась неверной. Идея канадца заключалась несколько в другом, но была не менее интересна. Это было только началом всего. Их общее начало. — Поднимайся, — сказал он, помогая тому осторожно забраться на небольшой подъём, на котором стоял. Уже через мгновение они оказались на одном уровне. Канада бережно следил за каждым его шагом и тем, чтобы его глаза продолжали быть закрытыми — так он подвёл его к ограждению, которое, к счастью, находилось совсем рядом и где до этого он сам же стоял, о чём уже начал забывать, но так было и лучше. Тем временем Канада немного отступил назад и, став за Украиной, которому не терпелось снова всё увидеть, а больше всего самого Канаду, дал следующее указание: — Держись за поручень и, пожалуйста, не подглядывай. — Договорились. Держава был нескрываемо рад, что даже хотел смеяться. Он не понимал, что такого нового сможет увидеть. Перед ним океан, он это знает. Он постоянно спрашивал себя в мыслях о том, что кленовый затеял и это забавляло его только сильнее, словно ребёнка с нетерпением ждущего какой-то подарок, которого даже не мог себе представить. Но, несмотря на умиротворённость, следующая фраза американца прозвучала более непредвиденно. — Теперь встань на нижний поручень. — Эм, Канада, — слегка неуверенно произнёс сине-жёлтый, стараясь не нарушать прошлых указаний и чувствуя, как тот рядом. — Давай, я держу тебя. Глаза не открывай. Хоть ноги слегка дрожали, всё равно происходящее воспринималось, словно шутя, может, из-за того, что Канада использовал интонацию, с которой эти фразы звучали более надёжно, без повода к тревоге, но Украина всё же встал на указанную перегородку. Она располагалась довольно низко, но тем не менее балансировать на ней было не особо легко и потому он не спешил отпускать перило. Канада стал ещё ближе. — Ты мне доверяешь? — Доверяю, — не помедлив, ответил украинец, и тот перешёл к следующей части своего задума. Канада осторожно взял его руки чуть выше запястий и с ощутимой аккуратностью начал медленно поднимать, заставляя его разжать пальцы и оставить поручень. Первые секунды устоять было сложновато, но Украина позволил ему осуществить замысел, всё воспринимая его за что-то очень простое, но тем и забавное, что даже в такой неизвестности продолжало поддерживать на его лице улыбку. Уже вскоре его руки были разведены в стороны. Канада отпустил их, лишь лёгкими касаниями давая понять, чтобы Украина продолжил держать их в том же положении, что он и сделал, и пусть во всём этом не было ничего сложного для понимания, все эти действия не переставали немного удивлять державу. Тем временем руки канадца опустились ниже и бережно легли на его талию, придерживая тело, а сам легко прислонился к его спине, что послужило ещё лучшей и ощутимо тёплой опорой, пока слегка прохладный ветер дул им навстречу. — А теперь открой глаза, — наконец, позволил он, почти положив голову на плечо возлюбленного, но так, чтобы увидеть его реакцию. Держава открыл глаза, думая над тем, что же такого удивительного и нового он сможет там увидеть, но когда мрак полностью разошёлся, оставив лишь чистое, наполненое яркими красками изображение неба и захода солнца, что уже почти наполовину скрылось за горизонтом, навстречу которому мчал «Титаник», он даже не знал, что сказать. Всё тот же пароход, тот же надокучивший океан и, казалось бы, самое обыкновенное небо. Всё было абсолютно тоже самое. Кроме одного. Чувства при этом — вот, что значительно отличало этот момент от всего, что было с ним до этого и это было не просто удивительно, это было более чем потрясающе. Украина и не помнит, когда испытывал настолько же прекрасное чувство и испытывал-ли его вообще. Может, когда-то в прошлом было, но было бы это чем-то таким же значительным для него сейчас, как Канада, он бы этого не забыл. Теперь всё в прошлом, не столь радостном и настоящем, чтобы хотелось туда возвращаться. Теперь он действительно был счастлив и Канада был не менее этому рад. Благодаря этому американец обретал чувство выполненного долга и того, что он справился со своей задачей. Всё, что ему было нужно — напомнить Украине как мечтать и вновь воодушевить, вернув те надежды, что когда-то он потерял. Кому же, как не ему, удастся это сделать? России, который всё время видел, что с его женихом, но практически ничего не делал, чтобы тот почувствовал себя лучше, а когда пытался это сделать, нередко допускал ошибки, а в частности просто оставлял его? Всего-то, что было нужно державе — это внимание, нежность, увидеть, что к нему на самом деле что-то испытывают, а не наблюдать за тем, как вечная холодная политика рушит подобные отношения, и все эти договора, подписанные по расчёту, фальшивая приязнь, чтобы подружиться с участниками сделки и хоть как-то выбраться из трудного положения, если такое, к сожалению, имеется. Украина устал от такого, он знал, что этого не избежать, но ведь верил, что при всём этом, «и в радости, и в горе», можно не забывать, кого любишь. Быть с ним. И теперь он с ним. Ничего не говоря, Украина просто смотрел на океан и наслаждался каждым мгновением, пока ветер приятно проходился по его ладоням, пальцам, будто сам держал его руки, а может быть, широко расправленные крылья, словно у вольной птицы, летящей за солнцем в поисках места, где на самом деле обретёт истинное счастье. Это было чем-то действительно потрясающим и кленовый видел это. Вдруг держава разорвал их недолгое молчание: — Я лечу, — с каким-то восторгом и удивлением к собственным ощущениям и словам сказал он. — Канада, я… — хотел было он повторить, но от радости вновь перехватило дыхание и он продолжал любоваться всем тем видом, что открывался перед ними. Канада же уделял практически всё своё внимание самому украинцу. Его руки надёжно держали тело возлюбленного как можно ближе к себе, но после он снова поднял их и на этот раз протянул до самых ладоней державы, заставляя его отвлечься и вернутся в реальность, приходить в которую теперь было одним удовольствием. Кленовый пропустил свои пальцы между его и тогда лицо Украины постепенно сменило эмоцию и стало уже чуть серьёзнее, словно он вновь что-то осознал, однако на этот раз это была иная мысль: он хотел то, что было для него ожидаемым, когда Канада сказал ему закрыть глаза и в то же время было тем, на что в качестве желаемого положительного ответа, наверное, рассчитывал и сам американец ещё при том разговоре в спортзале. Прислушиваясь к этим мыслям, Украина только больше понимал, насколько хочет этого, из-за чего быстро спустился с воображаемых небес и, легко сжав пальцы кленового, опустил свои и его руки вместе, располагая их так, чтобы оставаться в его тёплом объятии, что было особо приятно. Такие действия мигом заставили Канаду заметить, что тому чего-то недостаёт. С немного обеспокоенным взглядом он приподнялся с плеча любимой державы и самую малость отстраниться от его лица, как раз, когда тот спустился с перегородки и повернулся к нему. По собственной прихоти кленовый обнял его чуть крепче, зная, что так будет только лучше. Так это и было, но Украина требовал кое-чего другого. Его красноречивый взгляд вновь устремился к глазам американца, чтобы, поймав его, он сразу всё понял, а дальше Украина точно знает: он не откажет, ведь сам этого желает. Они молча смотрели друг на друга и Канада безошибочно прочёл тот посыл. Он видел, что Украина позволяет, что только и ждёт, чтобы попробовать, немного надкусить всё ещё запретный плод, который в предвкушении казался ещё слаще и желанней, что больше не хватало сил стерпеть и всё, что мешало сейчас Канаде — лишь малая доля неуверенности, затаившаяся где-то внутри. Он полюбил Украину так, что не мог накинуться с пустой страстью или вообще хоть как-то спешить. Это чувство постоянно дразнило своей неторопливостью, но тем оно и было особенно для них двоих. Это было чем-то совершенно иным и прекрасным, чем-то неизведанным и Канада довольно трепетно относился к тому, чтобы впервые попробовать прикоснуться к возлюбленному ещё ближе, чем мог до того. Но он действительно этого хотел — их первый поцелуй. Одна только эта мысль заставляла сердце стучать ещё быстрее. Отдавшись соблазну, кленовый с осторожностью приблизился к лицу державы, который почти незаметно также потянулся к нему. Это было не менее волнующе, но тяготиться ожиданием не пришлось: уже через мгновение Канада касается его губ своими, словно ещё сомневаясь, можно-ли, но, развеивая все остатки его нерешимости, Украина закрыл глаза и пробно поцеловал его первым, от чего уже и тот прикрыл веки, опьянённый запретным удовольствием. Где-то глубоко американец был удивлён самому себе: лишь днями ранее он азартно играл с немалым риском, заложив собственный билет, не стесняясь взвывал от радости, стоя на этом же месте с Зеландией, смело шутил в кругу малознакомых ему богачей и при всём том чувствовал себя вполне самоуверенно, а теперь мялся, не зная, как правильно подступить к своему самому дорогому сокровищу. Лишь очень редкий случай мог сделать его таким растерянным и робким. Он ещё не чувствовал, чтобы кто-то был ему настолько же важен. Ему почему-то казалось, что будет сложнее, но после того действия державы всё пошло, словно само собой и второму больше не пришлось доказывать правдивость своего выбора, а Канада смог освоиться, переняв инициативу на себя, отвечая тому взаимностью и, легко сминая его уста, дарил свой поцелуй, что непроизвольно становился всё смелее и более влажным, что не могло не задевать чуткой скромности державы, да и Канады тоже. Никто не был против, никто не был главнее. Они были равны в этом желании и их вовсе не волновало общее мнение, пока их поцелуй становился ещё глубже и страстнее, и Украина ни чуть не ощущал в этом той пустоты и равнодушия, того холода, что с ужасом обнаружил к РФ. Он продолжал держать руки канадца, иногда легко сжимая на них свои ладони, чтобы сдержаться, не подать голос или хоть как-то показать слабость, чего очень не любил. В такие моменты он смещал пальцы, сами ладони и что-то вроде поглаживал его, что Канаде просто не могло не нравиться, но тот всё равно догадывался, что таким образом он пытается себя отвлечь, пока что не уделяя сильного внимания тому, почему же Украина всё-таки не хочет казаться слабым, что является для него чуть ли ни самым главным. Но эти чувства… Ему было сложно им сопротивляться. Это было что-то столь пробирающее, словно что-то необъяснимо приятное разливалось внутри груди и по всему его слегка дрожащему телу, наполняя его лишь блаженством. Державе было довольно трудно это стерпеть и вскоре Канада дождался от него тихих, но крайне утешительных постанываний. Тем не менее, держава только сильнее тянулся к нему, испытывал всё больше робости, желания о том, чтобы тот не выпускал его из своих тесных объятий, и уже скоро отдался возлюбленному во вседозволенные, позволяя соприкасаться их языкам, переплетать, пускать в себя и отвечать ему точно тем же, пусть и не был избавлен чувства стеснения, совершая этот сладкий грех. Канада и вовсе не сопротивлялся, когда редкими моментами он распоряжался у него во рту, проводя всякие изощрённые действия, что вызывало крайне интересные реакции, при чём у обоих сторон, хотя в основном всё-таки они держались на равных, а кленовый не мало впечатлял его своей проворностью. От таких действий по телу украинца пробегали мурашки, а в ногах ощущалась некая слабость, но он старался не обращать на неё внимания. Вполне возможно, что и Канада испытывал подобное, они оба чувствовали, насколько от пристрастий усилились их сердцебиения и моментами бросало в жар. Для них обоих это являлось чем-то до безумия приятным, исключительным наслаждением, которое ни в коем случае не хотелось сейчас прерывать. Они всё ещё нарушители, что опасно играют вне общих правил. Украина так же считается окольцованным, а значит — принадлежащим триколору. Для всех они с Канадой считаются как чужими друг другу людьми, странами, которые точно не могут быть вместе или даже просто общаться, если такова воля будущего мужа сине-жёлтого, и никто не знает, как теперь обстоят дела на самом деле. Но это лишь временно. Украина не собирался прятаться вечно. Ему надоело молчать и скрытно всё терпеть. Пусть Россия, наконец, увидит, что он тоже может показать свой норов, а не расслабился, видно, считая, что вполне его приручил и держал у себя на поводу. Украина покажет им, им всем, что он тоже имеет право распоряжаться своей жизнью, как считает это нужным, каким бы резким и странным не казался его поступок. Он вполне понимал, что его действия аморальные и такие же бесчестные, какими были по отношению к нему, и потому нисколько не чувствовал себя виновнее за них. Либо падение в пропасть, либо надежда на взлёт. Угадать невозможно. Жизнь и вправду непредсказуема, но порой стоит рискнуть. Когда апрельское солнце полностью скрылось за горизонтом, уходящим куда-то в бесконечность к таким же синим облакам, как сам океан, вместе с последними лучами нежно погасла и та запретная страсть. Вполне удовлетворив своё первое желание, довольные страны, конечно же, остались вместе. Пусть то и была ложь, Украина помнил, что отпросился у РИ лишь ненадолго и там наверняка уже о чём-то догадываются. Он и не сомневался, что вскоре Империя всё же сможет осознать это. Тот легко придёт к тому, что Украина сыграл на сочувствии и отпросился только для того, чтобы снова встретиться с Канадой. В таком случае сине-жёлтый точно не обойдётся без оскорблений вроде: обманщик, негодник и тому подобных. Но Украине теперь нет до этого никакого дела. Единственное, что ещё кое-как смущало — это то, что из-за его исчезновения, могут отправиться на поиски. В этом не было чего-то пугающего, просто держава не хотел, чтобы их разоблачили так быстро. Немного попрятаться было в какой-то степени забавно. Та самая тайна, их общий секрет. Это только добавляло искры и какой-то затейливости. Впрочем, теперь Украина выглядел действительно счастливым и на самом деле его мало как волновало, ищет ли его кто-то или вообще не беспокоиться этим. После ухода с той палубы держава заметно разговорился. Сердце его всё неугомонно стучало от волнения, а сам он слегка смущался, понимая и, казалось, до сих пор ощущая, что между ними произошло, что иногда заставляло его уводить от Канады робкий взгляд, пока тот держал его за руку. Он бы не удивился, если бы кленовый сказал, что его щёки всё так же предательски горят румянцем, и хоть тот видел, что так и есть, лишь с интересом частенько разглядывал идущего рядом державу, попутно с разговорами думая над тем, как же он очарователен. Несмотря на то, с ним Украина чувствовал самое настоящее спокойствие, чего, по-правде, ещё не испытывал с кем-либо другим, потому он так уверенно мог довериться ему. Мог и хотел. А насколько дальше зайдёт их тяга и желание друг к другу, пока что он мог лишь догадываться. Теперь уже необузданные запретами парни, смеясь, шли коридором первого класса. До этого они успели побывать даже во втором, причиной чего послужил альбом канадца, который попросил взять сам Украина, но не с прошлыми рисунками, не для того, чтобы вновь на них посмотреть, а с чистыми листами и всем, чем нужно, чтобы создать кое-что совершенно новое. Канаде он сказал только и того, что хочет, чтобы тот его нарисовал, увидеть, как бы это было, каким он получится. Однако как именно — ни слова. Он и сам до конца этого не продумал и не мог сказать чего-то конкретного о своём замысле, но среди этой неизвестности кое-какая идея у него всё-таки появлялась. Продолжая оставаться при своём мнении насчёт того, какой держава милый и явно скромный, Канада не пытался что-то предугадать. Он будет делать самое привычное, любимое себе дело и кроме того, что рисовать он будет Украину, удивительного в этом, пока что, для него ничего не было. И того факта более чем хватало, чтобы вернуть ему желание рисовать. Канада не просто любезно согласился на его предложение — он отреагировал к нему с личным рвением и сильнейшим желанием, особенно вспоминая бесчисленные неудачные попытки изобразить хоть что-то, когда тоскливо просиживал в их с Зеландией каюте. По пути держава успел в общих чертах рассказать о том ожерелье, уделяя ему внимание скорее как к способу подкупа, и о прочих попытках триколора извиниться (но о причинах говорил смутно, если говорил вообще), к чему Канада отнёсся скорее с сожалением, но не без личного состояния победителя, в свете которого то сочувствие просто терялось и утопало в равнодушии. Россия ему только-то и соперник, не более, потому задаваемые кленовым вопросы в частности касались его характера и каким он обычно был до этой поездки. Однако, в отличии от того, как могло показаться, серьёзного в этом разговоре практически ничего не было: любую ситуацию из прошлого, даже те, что до этого и вспоминать не хотелось, Украина рассказывал исключительно позитивно, порой даже смеясь, словно в знак тому, что больше его это не коснётся, и любая выходка России была теперь бесстрашно высмеяна ими двумя. Пока одна рука Канады была занята альбомом, другой он крепко держал ладонь возлюбленного, который вёл их к своей каюте. Кстати, он был удивлён, узнав, что они с Россией поселились отдельно, хотя это было и правильно, если придерживаться той заповеди, гласящей, что до свадьбы не должно быть никакой близости. Это звучало бы очень правильно и даже похвально, если бы… Никто уже не придерживается правил. Никто. И вот они дошли. Держава смело открыл дверь своих покоев и первым зашёл внутрь. Он вёл себя свойственно, как подобает роли хозяина каюты: его походка была слегка поспешной, но при этом непринуждённой, движения уверенными, слышалось даже то, как в ту же сторону изменилась его речь, заслугой чего так же являлась его новоиспеченная независимость. Вопреки всему, Канада не мог похвастаться подобной смелостью и это было обоснованно, ведь его слегка волновал тот нечестно навеянный факт, якобы он находится не на своей территории и вовсе не имеет права пересекать границ трёх классов. Только из-за этого. В целом, ему с Украиной было так же комфортно и спокойно, как и тому с ним, что без проблем позволяло ему идти вслед за державой и перейти порог его шикарнейшей каюты. — Всё как надо, поверь мне, — с улыбкою успокаивающе продолжал сине-жёлтый, после того, как тот сообщил о своей неуверенности, которая самую малость виднелась в его взгляде. Канада охотно зашёл в хорошо освещённую комнату с таким ощущением, будто его туда потянуло само понимание того, что таким образом они с Украиной, наконец, смогут скрыться от всех и их не будут так сильно гложить мысли о том, что кто-то их увидит и выдаст. Место это не самое скрытное, скорее даже очевидное, но как известно: хочешь что-то спрятать, положи это на видное место. Каюта Канады и Зеландии потому и не подходила, что была общей между братьями, а здесь, как и прописано в билете, именно Украина считался её временным, полноправным владельцем и всё это место принадлежало только ему. Убеждая себя во всём этом, Украина закрыл дверь, ощутимо завершая мысль о том, что теперь они точно остались наедине, а значит — в безопасности. С первого же шага сюда было просто невозможно не обратить внимание на интерьер, что сам бросался в глаза и если до этого Канада считал, что роскошнее за то, что он уже видел на «Титанике», ничего не найдёт, то теперь понял, что ошибался и ещё много чего не видал. — Это гостиная, — с простой очевидностью сказал Украина, направляясь к одному из кресел, пока кленовый не быстрой походкой подошёл к камину, верх которого был обустроен под зеркало с небольшим бортиком-столешницей, на которой стояли небольшие вазочки с живыми цветами. На самом деле, обратить здесь внимание на что-то конкретное было очень сложно, ибо кругом было много деталей, всяких узоров, блеска от всей той позолоты. Из-за всего этого можно было запросто затеряться взглядом, и Канада слегка замер, смотря в зеркало, разглядывая всё это через его отражение, конечно же, не выпуская из виду и себя с Украиной. Большей вычурности он, наверное, мог бы повстречать только в какой-нибудь старенькой антикварной лавке или специальной мастерской, но все знают, насколько там всё дорого, а это, видимо, самый главный принцип «Титаника» и его известного первого класса. В очередной раз говорить, какое здесь всё пышное и стоящее, имело мало смысла, а на то, чтобы всё это описать ушла бы, наверное, целая вечность. Однако кое-что Канада всё-таки отметил: разумеется, он бывал в шикарных зданиях, помещениях, но даже те были более сдержаны. Ему казалось, что здесь этого пафоса даже чересчур, но это было лишь его мнение, насчёт которого ему так и хотелось что-то сказать. — Освещение подойдёт? — прервал недолгое молчание украинец. Моментами казалось, будто он обеспокоен, что куда-то торопится или он уже не в силах ждать. Впрочем, его можно было бы понять. Ему и правда было сейчас несколько волнительно. — Что? — переспросил кленовый, отвлечённый всей той дорогостоящей мелочью кругом и продолжая стоять на том же месте. Держава посмотрел на него каким-то озадаченным взглядом. — Главное для художника — свет. — Разумеется, — на удивление быстро ответил американец и, решив немного пошутить в и без того «идеальном» помещении, повернулся к возлюбленному и, идя с наигранным недовольством, заявил: — Только я не привык работать в таких жутких условиях. Играть из себя всяких зазнавшихся критиков, по правде, у Канады получалось не особо, точнее, такой образ ему никак не шёл, но тем он и был забавным, что вновь вызвало у державы улыбку и тихий смешок. Несомненно, Украина тоже видел, какое всё чрезмерное, но и не думал, что в этом так же можно найти что-то смешное. И только тогда, когда Канада оказался лицом к Украине и гостиной в общем, смог заметить лежащие рядом на диванчике картины. — Моне! — тут же узнал он работу одного из художников и с интересом поспешил к холсту. — Ты видел его работы? — с немногим удивлением спросил Украина, подходя к кленовому, когда тот уже присел перед картиной, чтобы лучше всё рассмотреть, что было в разы интереснее за осмотр какой-то комнаты, сколько бы в неё не вложили. — Конечно! Думаю, он вполне заслуживает того, чтобы его картины украшали лучшие галереи Парижа. «Кувшинки», верно? Насколько я знаю, у него целый цикл таких работ. Коллекционируешь? Американец говорил обо всём этом практически с восторгом. Он явно был заинтересован привезёнными Украиной полотнами и живописью в целом. Эта тема была ему очень близка (о чём на самом деле мало, кто знал) и державу это только в очередной раз порадовало, располагая Канаду всё ближе к себе. — Да, — одобрительно ответил сине-жёлтый, заметно смягчая интонацию. — Можно и так сказать. А ты много знаешь об этом. Канада поднял на того взгляд. — Ну, многого знать не могу, но интересуюсь этим. Я-то от силы всего пару раз бывал в галереях, а так я самоучка, — он вновь посмотрел на картину. — Просто, мне кажется это восхитительным, когда кто-то способен создавать нечто подобное. Обычно это заставляет задуматься. Это практически волшебство в руках человека. — Думаю, искусство в целом восхитительно, но не каждый это осознаёт. Коротко обговорив тему искусства, страны перебрались в другую комнату. Одна из дверей, находящихся там, вела к небольшой гардеробной, где хранились всякие вещи, в том числе и чемоданы украинца, а так же сейф, что даже на вид казался очень тяжёлым, ну, видимо, и надёжным. Однако никакая толщина его прочных стен не спасёт дверцу от правильно введённого пароля, который держава знал наизусть и вводил прямо сейчас, из-за чего каюта ненадолго наполнилась тихим пощёлкиванием того несложного механизма. Тем временем Канада продолжал находится в комнате, рядом с входом в гардеробную, но он даже не заглядывал, что там внутри и был больше отвлечён тем, что прислушивался к каждому мелкому звуку и всё так же блуждал взглядом по всему, что его окружало. — Россия настаивает на том, чтобы мы повсюду таскали за собой эту уродливую штуку. Он боится, что от сюда может что-то пропасть, — сказал Украина, открыв сейф. — Разве он не должен скоро здесь появиться? — всё с той же опаской поинтересовался кленовый, попутно изучая помещение и все его ходы, которые только попадали в его поле зрения. В этот момент Украина уже вышел из той маленькой комнатки, а в его руках находилась небольшая плоская коробка. — Нет. Они ещё долго будут пить бренди или что у них там есть и курить сигары. Их планы ограничиваются этим уже не первый вечер, а Империя мало должен беспокоиться о том, где я. — Неудивительно, почему ты так редко улыбался. Одновременно с его словами послышалось тихое брясканье цепочки. Вынув из коробки во всех смыслах многотысячное извинение России, Украина положил ту на ближайшее кресло и направился к Канаде, внимание которого вновь принадлежало только ему. Он знал, что Россия ни в коем случае не позволял, чтобы то украшение брал кто-то кроме них, из-за этого в его взгляде всё ещё можно было заметить остатки неуверенности, от которых он старался поскорее избавиться. Подойдя к кленовому, держава раскрыл перед ним ладони на которых лежала та самая дорогостоящая вещь, о которой он рассказывал ему по пути. — Вот. — Красота, — начал канадец. Он глянул на Украину, словно спросив разрешения, а затем с осторожностью взял украшение. — Что это? Сапфир? Страна вытянул руку, просматривая драгоценный камень через свет настенных ламп. — Это бриллиант. Очень редкий, — с ощутимым безразличием ответил держава, будто просто констатируя самый обычнейший для себя факт, на что Канада в ответ лишь с трудом вздохнул и почти незаметно покачал головой, пытаясь представить себе ту сумму, в которую могла обойтись эта вещица. Он заметно проявлял к ней больше интереса за её обладателя, но это было вполне нормально, хотя бы потому, что ему впервые пришлось держать такое в своих руках. Американец положил альбом на находящийся рядом столик и, взявши синий бриллиант двумя руками, продолжил поворачивать, рассматривая, как его грани поочерёдно отбивают и пропускают сквозь себя свет. На это действительно можно было бы смотреть долго, однако Украине всё же был интересен сам Канада. Держава поглядывал на своего избранника, внимая во всех деталях черты и выражение его лица в этот момент. Канада был ему очень приятен и он не хотел бы прерывать его от столь увлекательного изучения камня, но его не переставала волновать причина, по которой они сюда пришли. Украине хватило решительности привести его сюда со всем необходимым и дело, по сути, оставалось за малым — просто сказать Канаде, чего конкретно он ожидает. Держава был слегка этим растерян. Ему ещё не доводилось слышать от себя подобные идеи, а уж те более кому-то их озвучивать, но именно это от него сейчас и требовалось. Он ушёл от мужа за несколько дней до свадьбы, избежал надзора и теперь находится вместе с тем, с кем и видеться было запрещено, и при всём этом он боится просто сказать? Это же смешно. Да, идея эта не обычная и это мягко говоря, но он уверен, что сможет пойти на такое. С Канадой — сможет. Украина в очередной раз обдумал свою мысль и, набравшись смелости, вдруг сказал: — Канада, ты… можешь нарисовать меня, как тех француженок? Я его надену. — Хорошо, — вполне привычно ответил тот, ещё не осознавая полной значимости его слов. Этого было недостаточно, чтобы сконкретизировать для американца поставленную перед ним задачу, из-за чего становилось всё невыносимее держать свой замысел в тайне. Устал он всё время молчать. Украина, который снова прокрутил эту вызывающую идею у себя в голове, несмело опустил предвкушённый взгляд, морально готовясь сказать самое важное и необычное в своём предложении: — Только его и ничего больше. Любопытный взгляд сине-жёлтого мигом вернулся к Канаде, чтобы успеть уловить его реакцию во всех деталях. А ведь до кленового и не сразу дошло то, что он услышал. Лишь через секунду американец оторвался от бриллианта и резко поднял слегка ошеломлённый взгляд. В том же изумлении он быстро повернулся к возлюбленному, попутно опустив руки с украшением, и просто смотрел на него, понимая, что нисколько не ослышался. Забавно было, что до этого удивляться во многих случаях приходилось только Украине, как это было, когда он ещё впервые просматривал его рисунки. Теперь же настала очередь кленового. И хоть он не был против, в его взгляде читались сотни вопросов. Вежливости ради стоило хотя бы спросить державу, уверен ли он, действительно хочет и готов, но по нему всё это и так было видно, а Канада и слова сказать не мог, не веря и даже не представляя, за что ему такой подарок судьбы. Пока всё ещё поражённый неожиданной новостью Канада пытался собраться с мыслями и занимался выбором места для намечающегося процесса, спрятавшись в спальне, Украина несмело принялся за личную подготовку, честно выполняя поставленные собою же указания. Стоя у зеркала, держава быстро избавился от дорогого пиджака, жилета, вслед за чем сдержанно вздохнул и взялся расстёгивать пуговицы рубашки, признавая, что думается ему сейчас отнюдь не об искусстве. Он заметно смущался, видя собственное отражение, а как только представлял, в каком виде ему предстоит появиться перед Канадой, то и вовсе краснел. От этого лёгкого волнения, что пробрало его слабое на вид тело, моментами даже не слушались руки, из-за чего, чтобы расстегнуть некоторые пуговицы, понадобилось чуток больше усилий и времени. Видел бы это Канада. Украина явно стеснялся. Но он сам этого захотел, сам предложил. С ним ему было не страшно идти и на такой грешок или скорее же проверку на сдержанность, провести которую было бы только полезным и интересно. Через пару минут пуговицы были преодолены и страна распахнул края рубашки, живо оголяя плечи, чтобы скорее снять вещь и не тяготиться мучительным ожиданием. Однако, как оказалось, там его ждала небольшая неожиданность: стоило белоснежной ткани соскользнуть с его торса и он взглянул на своё тело, как вдруг обнаружил кое-что, о чём вовсе забыл. Парень поднял взгляд к отражению, смотря на скованное тугим корсетом тело, на котором отчётливо виделись всякие следы. И как всё то время он мог не обращать на него внимания, если тот постоянно ему давит, трёт? Это кажется невозможным. Неужели Канада настолько отвлекает его собой? Тогда это точно ещё одно маленькое чудо, на которое тот способен для него, и это дарило державе необъяснимо приятное ощущение где-то там внутри, а вместе с тем, он не заметил, как слегка углубилось его дыхание. Украина вновь опустил взгляд и с неосведомлённой осторожностью провёл по одной из стяжек корсета, не имея представления, как должен его снять. Можно было бы дотянуться до спины, но он уже делал так и ни одного раза злосчастная шнуровка ему не поддавалась. Держава понимал, что он нужен для осанки, то и сё, но воспоминания и ассоциации с этой шуткой у него были не из лучших, и он как можно скорее хотел избавиться от этого «пояса верности и покорности». Продолжая смотреть вниз, Украина вернул ладонь к его верхнему краю и с трудом просунул под ткань конец указательного пальца, излишне напоминая себе, как сильно эта вещь сдавливает его тело, но из-за этого уже через пару секунд он почувствовал тонко пронизывающую боль, ведь коснулся к одной из ссадин, местами покрывающих его кожу. Нет, одному ему не справиться. Ему точно придётся просить Канаду. Хотя, если так посмотреть, это вовсе и не проблема: можно уверенно утверждать, что предварительная встреча не была бы для них лишней, перед тем, как одному из них придётся полностью себя оголить. Тем временем, полагаясь на свой взгляд и полученный личными усилиями опыт, Канада уже решил, как всё нужно обустроить. Для своего задума ему пришлось даже передвинуть диванчик и оставить его практически посреди комнаты, к счастью, тот оказался не сильно тяжёлым и это далось ему довольно легко, после чего он с явным старанием принялся поправлять находящиеся на нём подушки. Всё должно было быть идеально. Американец так зациклился на своём деле, что даже не заметил, как дверь в спальню открылась, однако, когда на её пороге появился сам держава, игнорировать стало невозможно и он тут же повернулся к нему, попутно выровнявшись в спине. Лишённый уверенного вида, Украина стоял, сложив руки, поверх которых лежала его белая рубашка, бо́льшая часть которой свисала вниз, тем самым прикрывая его тело, по которому кленовый незаметно проходился изучающим взглядом. Его обнажённые плечи, ключицы и другие части, что выглядывали из-за прикрытия — ничто не осталось без внимания американца, кроме одного. — Не мог бы ты мне помочь? — спросил безобидный голос, но даже при этом Канада был немного напряжён. — Э, да, конечно, — быстро отозвался тот, оставив диван и со всей своей доброжелательностью направившись к возлюбленному. — А что нужно? Не тратя времени на лишние объяснения, Украина, с тихим вздохом опустил руки, вместе с чем опустился и взгляд кленового и тот увидел, в чём причина. Казалось бы, корсет, ну и что тут такого? Однако взгляд кленового сразу же безрадостно потускнел, ведь он заметил те следы, точнее, лишь их края, выглядывающие за пределы корсета, но ведь он прекрасно понимал, что под ним находится основное количество повреждений, словно айсберг, когда видна лишь малая часть от всего его скрывающегося масштаба. Украина молча глядел на такого же растерянного, как и он сам, канадца. Для него это уже давно стало чем-то привычным, если бы только не иногда появляющаяся из-за ссадин боль, о которых до этого Канада даже не подозревал. Звучало печально, но от этого можно было избавиться. Знал бы он об этих ранах раньше, то обнимал бы Украину более осторожно. Вновь прижав к себе рубашку, держава беспечно повернулся к нему спиной, где располагалась шнуровка. — Пожалуйста, сними это… Канаде не приходилось прежде помогать в подобном роде действий, но сложность заключалась для него даже не в отсутствии опыта, а в желании сделать это с невероятной аккуратностью. Озадаченный такой ответственностью, ни сказав ни слова более и слегка наклонившись вперёд, он неуверенно приступил к делу. Действия его уже были не такими чёткими и он не знал, как правильно подступить, боясь причинить Украине боль, однако, сглотнув и сосредоточившись, всё же принялся осторожно разбираться со шнуровкой. Совсем скоро какая-то доля смелости вернулась к нему, благодаря чему он иногда придерживал тело сине-жёлтого, нежно касаясь его спины, талии, и с каждой секундой уменьшая давление безжалостных стяжек. Тугой узел давался Канаде не легко, но он всё-таки смог его развязать, вслед за чем задача значительно упростилась и шнурок практически сам распускался, выходя из креплений, понемногу приближая обоих стран к цели. Некоторыми моментами Украине всё равно становилось больновато, но он терпел, не подавая на то виду и вскоре ожидание вознаградилось. Как же ему полегчало, когда его тело снова обрело желанную свободу. Это было настолько превосходно, что и словами не описать, а натёртая кожа, наконец, вновь смогла ощутить самый обычный, но такой приятный воздух. Прикрыв глаза, держава продолжал стоять, облегчённо выдыхая, но Канада, находящийся позади, был исключительно изумлён, а его взгляд высказывал сожаление. Стянув корсет с тела возлюбленного, он очень нежно, словно пёрышком, провёл пальцами возле одной из ран, от чего Украина немного вздрогнул и мигом открыл глаза, хотя позвать того, однако, не находил для этого причин. Он знает: Канада не сделает ему больно. А что тут спрашивать? Тот и сам всё видит, потому тоже ничего и не говорит. Не самое приятное зрелище. Повреждения были не такие уж серьёзные и глубокие, но ведь тело не должно выглядеть таким образом. Канаде было так жаль. Он хотел залечить эти раны, отвлечь от них. Он искренне загорелся желанием нежно гладить державу, целовать его шею, осторожно опускаясь вдоль позвонка, а если серьёзно, то найти какое-нибудь на самом деле действующее средство от этих ран. Что угодно, лишь бы это только смогло чем-то помочь. Тут Украина обернулся к своему вызволителю и поднял робкий, однако явно полный благодарности взгляд. Канада смотрел в его глаза, ожидая что-ли каких-то объяснений или других долгих слов, но тот сказал лишь одно единственное: — Спасибо. Впрочем, для Канады и этого было достаточно. Главное, что он смог тому помочь. Украина забрал снятую с себя вещь, но американец не смог удержаться, чтобы не коснуться, и, взяв его ладонь в свою, всё так же нежно провёл по ней, что слегка заставило державу застыть на месте. — Ты будто снова приглашаешь меня на танец, — тихо добавил он, словно этого и ожидая, на что кленовый приятно улыбнулся. — Я бы мог. Но мы ведь здесь не для этого. — Взгляд Украины застенчиво опустился вниз, но когда тот позвал его, он вновь посмотрел на кленового. — Ты неимоверно красивый. И я постараюсь это показать. Но… — тут он засомневался, — ты точно хочешь этого? — Неужели мой дорогой художник чего-то боится? — Ну… Я лишь хочу быть уверенным, что ты готов. Держава, щёки которого невольно залились румянец, вынул свою ладонь и прижал к телу вместе с вещами. Нельзя было позволять смущению обладать им, потому он должен скорее начать то, зачем они пришли. — Канада, ты ведь и сам знаешь, что с тобой я готов на многое. Я и так очень долго ждал и я хочу, наконец, всё изменить. — Хорошо, — облегчённо выдохнул тот. — Что ж, я пойду, — сказал сине-жёлтый, уже оборачиваясь, чтобы вернуться в спальню, попутно чему Канада сделал пару шагов назад. — Но скоро вернусь, так что поторопись. — Обязательно, — более оптимистично ответил тот, смотря ему вслед и как-то уже позабыв о волнении. Раны ранами, но Украина был изумительно привлекательным, настолько, что американец просто насмотреться не мог. За такую страну действительно стоило бороться и он не хотел бы его упускать. С сильным стуком в груди, зайдя обратно в спальню и прикрыв дверь, счастливый украинец отбросил вещи на кровать и пошёл практически на то же место, где был до этого. Даже при желании он не мог угомонить улыбку. Это было так необъяснимо. Но он ничуть не пожалел, что пошёл к Канаде, да и тот, видимо, тоже был этому только рад. Украина не ошибся, но время идёт и ему уже нужно избавляться от оставшейся одежды. Шумно вздохнув, улыбка ушла сама собой, однако глубокое дыхание и быстро стучащее сердце никуда не делись. Загнанный мучительным предвкушением, держава потянулся к своим штанам. С ними он уже не собирался так медлить. Поднабравшись уверенности, он мигом их расстегнул, начал стягивать с бёдер, казалось бы, дело пошло и уже ничего не помешает, как вдруг он снова остановился. Мысль эта казалась немного даже смешной, но он всё равно отнёсся к ней больше с серьёзностью и осторожностью. Дело предстоит им необычное и держава малость озадачился, думая, как бы то ему не возбудиться, ведь где-то очень-очень туманно он ощущал, как это приятное, однако коварное чувство засиживает где-то внутри вполне готовое себя проявить в любой момент. Это казалось проблемным. Украина выровнялся в спине и, сомневаясь, потёр шею из-за такого послечувствия, словно её всё же целовали. Канада-то ладно, а он ведь натурщик, ему нужно быть совершенно спокойным. «Вот именно!» — мысленно прервал он все сомнения и с снова взятой из неоткуда уверенностью вернулся к штанам, а чтобы справиться ещё быстрее, заодно с ними взялся и за исподнее. Украина тут же убедил себя, что должен быть холодным и сдержанным, как подобает его роли, да и вообще ему самому. Это он должен дразнить, а не быть смущённым, он должен оставаться той несбыточной мечтой, которой можно только любоваться и которой его художник так сильно желает завладеть. Так было куда интереснее, ведь тогда он — главный. Эти мысли заметно будоражили, но придавали хорошей самоуверенности. Он ещё посмотрит, кто из них продержится дольше. Украина вновь улыбнулся, но в этот раз даже с какой-то хитрецой. В этой небольшой игре он хочет видеть, какой реакцией Канада обойдётся, когда он предстанет перед ним во всей красе, и всё же он до сих пор просто не мог поверить, что действительно творит такое, а главное, что сейчас выйдет к кленовому. С момента, когда Украина снова закрылся в спальне, прошло от силы минуты три. За это время Канада уже удобно расположился в кресле, как всегда, закинул ногу на ногу в качестве опоры для твёрдой обложки альбома и готовил свои принадлежности, затачивая один из карандашей. Не сказать, что его сердце сейчас стучало в спокойном состоянии, но ему казалось, словно он уже вполне готов к тому, что его ожидает. Он считал, что уже достаточно смирился с этой мыслью и даже если Украина сделает это, ничего такого с ним не случиться. Украина красивый и ему не раз приходилось сдерживаться, смотря на него, а сам он всего лишь выполнит свою работу. Что в этом сложного? Иногда казалось, что он и вовсе перестал этим заботиться и всё должно пойти, как надо, однако вся его уверенность держалась ровно до того момента, пока вновь не раздался щелчок дверной ручки от входа в спальню. Тут-то американец и понял в полной мере о том, насколько же то чувство спокойствия на самом деле было ненастоящим или столь хрупким, что хватило абсолютной мелочи, чтобы оно разрушилось в считанную секунду. Это заставило его подсуетиться, но он старался не подавать на то виду. Держава тихонько приоткрыл дверь и, опёршись плечом об её раму, затейливо стал на пороге. Сразу выйти обнажённым он не осмелился, точнее, посчитал, что для этого есть более подходящие варианты и было бы лучше подразнить их обоих ещё немного, потому перед своим выходом он спешно стянул с кровати тонкий, приятный на ощупь плед и, накинув на себя, укутался, чтобы закрыть тело. Канада тут же притих, перестав обтачивать карандаш, и поднял к тому взгляд. То, что Украина был прикрыт, кое-как позволило ему выдохнуть с облегчением, но его преждевременное волнение предательски оставляло на нём след, хотя и это не мешало ему продолжать рассматривать своего возлюбленного. Укутанный пледом, держава добавлял их обстановке больше уюта, а значит комфортности и это самую малость заставляло вроде-как расслабиться, воспринимая всё, как что-то вполне приемлемое и привычное для них двоих. Единственное, что выбивалось из его образа, — поблёскивающий синевой, обещанный бриллиант на его шее; и даже без одежды Канаде казалось бы, что это украшение туда не шло или выглядело не особо гармонично, если уже не брать во внимание необычность всей этой идеи в целом. И зачем Украине вдруг понадобилась столь откровенная провокация? Вопросов у Канады было слишком много, однако, оставляя себя без ответов, он молча ожидал последующих действий сине-жёлтого, опасаясь, но тайно проявляя желание и интерес к тому, чтобы тот осуществил свой задум. Одаряя кленового взаимным взглядом, Украина продолжал находиться на том же месте, вновь не в силах сдержать улыбку, которую хоть как-то старался преобразить в уверенный вид, что пока что у него получалось и на что Канада не мог не улыбнуться в ответ. Как держава этого и хотел, он чувствовал себя главным и более решительным из них, и всё в этом было бы вроде как нормально, но он чувствовал своё тело, точнее плед, который местами касался его кожи, тем самым особо чётко напоминая ему о том, что под низом нет ни единой вещи. Эту мысль и так было крайне сложно обходить стороной, однако, когда он вдруг сошёл с места, неспешно направившись к американцу, она начала казаться просто несносной. Пока он шёл, решительность из него особо выбивало именно то, что таким образом была повышена его чувствительность и он ярко ощущал, как мягкая ткань трётся об его тело, легко задевая самые уязвимые места, до которых только могла достать, уж не говоря о некотором неудобстве тех же мест, что возникает даже из-за самого движения, и так шаг за шагом. В связи со всем этим, держать властный образ было почти невозможно или же для этого нужна была невероятная выдержка, которая на самом деле есть не у каждого и Украина один из таких, потому практически уже через пару шагов он начал смущёно опускать озадаченный взгляд, иногда выслеживая и контролируя собственные шаги на пути к возлюбленному. Однако, не желая этому поддаваться, держава бесшумно вздохнул и всё же пошёл к тому с поднятой головой и, попутно вернув себе оптимистичный настрой, решил сразу выдвинуть свои условия: — Чего бы я не хотел — это снова получить рисунок, где я похож на куклу, а так же видеть все те раны, — начал он, с чем Канада был полностью согласен и сел ровно, внимательно вслушиваясь в каждое его слово, пока тот, затевая в подсознании свой бесстыжий задум, точнее, просчитывая оставшиеся до него секунды, произносил всё со слабой, словно ненавязчивой улыбкой, незаметно проходясь ладонями по краям пледа, с скорой готовностью избавиться от него. — И если я тебе так дорог, я настаиваю на полном выполнении моих условий. В этом ведь нет ничего сложного, — так сладко и невинно говорил он, как вдруг перечеркнул всё, отпустив сжатую руками ткань, и та плавно скатилась по его телу, с тихим шорохом упав на пол. — Верно? Сказать, что Канада был шокирован таким действием, — ничего не сказать. Улыбка исчезла с лица сине-жёлтого, однако лишь потому, что всё его внимание сейчас было направлено исключительно к кленовому, который с выдохом сразу откинулся обратно на спинку кресла, чуть-ли не вжавшись в его обивку, похоже, что забыв на мгновение даже как дышать, но всё равно продолжал смотреть на возлюбленного, вроде как стараясь держать взгляд повыше, хотя это не значило, что поблизости бёдер его взгляд ещё не бывал. Пока Канада сидел, вскинув брови и совершенно не зная, что сказать, Украина продолжал стоять, смотря на него уже более смело и как-то даже надменно, что только добавляло необычности его облику в этот момент. Ему явно нравилось наблюдать за тем, как американец вмиг оказался перед ним беспомощен, как был растерян и словно застыл, а его попытки не поддаваться, чтобы ненароком не глянуть вниз в открытую, казались особо забавными, но похвальными: самообладание — довольно ценное умение. «Хорош… Нет. Просто прекрасен…» — туманно рассуждал кленовый, ещё не утеряв к этому способность. И хоть он полностью осознавал богопротивность этого поступка, конечно же, ему нравилось видеть перед собой Украину (не обязательно без одежды). До этого он мог себе лишь представлять, как выглядел бы его дорогой держава в подобной ситуации или других своих фантазиях, но это было лишь в его голове, а это происходило с ним сейчас на самом деле. И как Украина осмелился? Это сейчас больше всего озадачивало американца. А с виду такой безобидный, скромняга. Хотя… Он и сейчас такой. Но что же он творит? Канаде теперь просто нет покоя, а все его мысли вмиг перемешались, творя в его сознании что-то несуразное. — Ну что, мистер? — разорвал недолгое молчание украинец, избавляясь от той лишней надменности. — Сколько это может занять времени? Ему действительно было интересно услышать ответ, считай, от мастера этого дела и он ожидал уверенного, почти что профессионально мнения на этот счёт. Голос его был при этом очень спокоен, но Канада явно с сильным трудом пытался найти слова. — Э… Т-так сложно сказать. Я никогда не считал, — начал он оправдываться, ещё не полностью придя в себя, однако, когда слова закончились, он глянул на альбом и вовремя вспомнил, для какой цели его сюда привели. — Что ж, думаю, нужно начинать. Тебе в-вон туда. На кровать, точнее, на диван, — оговорился он, робко указывая карандашом, куда тому следует идти, что вызвало у Украины лёгкую улыбку. А ведь тот и не сразу обратил внимание на то, что мебель была передвинута. Держава ещё раз посмотрел на Канаду, а после направился к диванчику. Стоило ему отвернуться, тот снова бесшумно выдохнул, но в этот раз чтобы остыть, облегчив столь сильное напряжение, однако одновременно с этим он его только повышал, ведь продолжал смотреть на украинца, вид которого заставлял его словно вскипать изнутри. Желания, вожделение, возможно даже похоть — Канада старательно пытался погасить это в себе и полностью держать себя под контролем. Слегка успокоившись, он отлип от спинки кресла, быстро собираясь с мыслями и, наконец, осознавая, что он художник. Его дело — лист, карандаш и невероятное терпение. Вот так. Всё становится на свои места. Теперь можно сконцентрироваться на поставленной перед ним задаче и показать, что он действительно на это способен. Украина подошёл к указанному месту, сел и начал ложиться, но выглядел он при этом не так уверенно. Он не знал, как именно ему нужно это сделать. Держава вообще делал это впервые и он нуждался в советах того самого «эксперта», у которого было речь отняло, когда с него плед упал. Тем не менее, он ничего не спрашивал. Украина и так выглядел теперь из-за этого робким и он не хотел казаться ещё больше растерянным, потому сам сообразил более менее неплохую позицию и соответственно неё пытался расположиться. Делая это, сине-жёлтый частенько кидал на кленового неуверенный взгляд, всё ожидая каких-либо замечаний с его стороны, однако тот просто следил за его движениями, очевидно, желая для начала посмотреть на его идею. Так Украина принял приблизительную позу, но всё ещё оставался чуть приподнятым на локтях, в готовности всё изменить. Ещё один его требующий взгляд и американец без слов понял, что пора и ему вмешаться. Но опасения державы не оправдались: Канада вполне спокойно, одобрительно махнул ладонью, сказав: — Хорошо. Ложись. — Получив указание, натурщик сразу же его выполнил, но вновь замешкался, пытаясь найти хорошее положение своим рукам, что со стороны, конечно же, было лучше видно и любая последующая подсказка кленового была для него достаточно ценной. Но и в этот раз тот, легко кивнув, вновь одобрил его выбор. — Да, руку откинь немного назад. Так… — задумался канадец. Он явно сосредоточился на том, чтобы построить достойную композицию, из-за чего теперь он действительно напоминал мастера своего дела и Украина продолжал послушно выполнять его указания. — Приподними немного другую, чтобы пальцы касались лица. Хорошо. Теперь чуть ниже голову. — Моментами державе это казалось даже слегка забавным и его растерянность сменялась лёгкой, смущённой улыбкой. Канада умело распоряжался его телом, предлагая варианты, которые казались ему более подходящими и Украина понимал, что он уже здесь не главный, но это его ничуть не расстраивало. Ему было очень интересно наблюдать за своим избранником: тот так менялся, когда брался за рисование. Это было поразительно. С каким-то замечтавшимся взглядом Украина лежал в выбранной Канадой позе, искушёно внимая происходящее. Его температура будто повышалась сама собой, лишь от одного только понимания в каком виде он разлёгся перед предметом своего обожания. Испытывать это каждым сантиметром своего тела было не лёгкой задачей, но он старался сохранять спокойствие, тем временем, пока американец всматривался в каждый изгиб его тела, исключительно ради того, чтобы понять нужно-ли исправить что-то ещё. Но, нет. Всё и так было идеально. Или ему так казалось лишь потому, что перед ним лежал не кто-то другой, а именно Украина. Он не знал, что из этого более верно, но теперь он точно уверен: всё готово и можно приступать к основному. Канада сел ровнее и вполне серьёзно сказал следующее: — Не отводи глаз, смотри на меня. Он развернул альбом, как это было ему нужно. Теперь практически всё зависит лишь от него, и Украина в том числе. Всё находилось под его чутким контролем, потому, поставив руку с карандашом наготове, он с нежданной, однако, как всегда, доброжелательной улыбкой добавил: — И постарайся не шевелиться. Причиной его реакции было всего лишь осознание того, что теперь задачей сине-жёлтого являлось продержаться в таком положении, пока работа не будет закончена. Не у каждого хватает на такое терпения, даже если всё происходит относительно быстро. Однако сам украинец тут же усмехнулся, уведя смущённый взгляд и всеми силами пытаясь сдержаться от этого. Он понимал, что в той фразе не было ничего «такого», однако всякие догадки и не смелые фантазии сами, без спросу, посещали его, с невероятной настойчивостью. Для него слова Канады были сказаны так, словно тот был готов сейчас же оставить свой альбом и всю эту затею, уверенно подняться с кресла, подойти к нему, быть совсем рядом и… Ох, лучше не думать об этом! Украина как можно скорее зачеркнул в своей голове все те постыдные мысли, после чего снова напомнил себе, что должен быть спокоен. Изначально это условие скорее касалось тела, нежели его мыслей, однако проблема заключалась в том, что оба эти пункта были очень тесно связаны между собой и его «тайные» мыслишки легко смогли бы отобразиться на его теле, оставь бы он своё самообладание хоть на минутку. Здесь был необходим чёткий контроль над собой. К счастью, уже скоро держава смог угомонить слегка разыгравшееся воображение и вернуть свой светлый взгляд к американцу, как ему было сказано, всё так же с интересом наблюдая за всеми его действиями, пока его дыхание и сердцебиение всё ещё выдавали лёгкую, но приятную взволнованность. Канада приподнял к себе край альбома, ещё какое-то время приглядываясь к Украине, очевидно, составляя для себя стратегию того, с чего начнёт свой рисунок, при этом заметно стараясь оставлять свой основной взор около его плеч, а после, наконец, опустил взгляд к листу, приступив к делу. Ловкими, давно отработанными движениями кленовый начал легко наводить первые линии. Его взгляд всё время перемещался то на альбом, то на державу, пока на белой поверхности постепенно проявлялся начальный набросок. В каюте, в его мыслях стало совсем тихо, ведь всё сосредоточилось лишь на том, чтобы как можно лучше передать образ своего возлюбленного. Для Канады это была большая ответственность и он относился к ней с особой важностью, где уже не было места соблазну и искушению, по крайней мере, пока он зарисовывает только верхнюю часть. — Какой серьёзный, — наиграно нахмурившись, словно вовсе обращаясь к ребёнку, заметил украинец. Ему было сложно умолчать, видя всё это, но основной целью всё же являлось немного разрядить такое заметное напряжение Канады, на что тот отреагировал смущённой улыбкой, продолжая наводить ранее намеченные места, делая их чётче и собирая из множества линий единое изображение, так же не забывая о украшении, потому его улыбка задержалась совсем ненадолго, да и держава снова притих. Его взгляд продолжал опускаться и подыматься, с тихим шуршанием карандаша умелая рука без перестану всё старалась не упустить ни одной детали. Он пытался делать это быстро, как мог, но процесс требовал своего. Так совсем скоро верхняя часть была практически перенесена на лист, но, как известно, можно вечно что-то исправлять и Канада шустро вернулся к его лицу, чтобы точно убедиться, что оно так же прекрасно и миловидно, как на самом деле, однако и без страха тут не обошлось. Кленовому было не просто сойти с уровня груди и рёбер, чтобы в полной мере перейти к животу и ниже. Единственное, что ему ещё хоть как-то в этом помогало — удачно выбранное расположение и размер самого изображения. В любом случае, не поддаваться соблазну было крайне трудно, однако это не являлось чем-то невозможным. Это было настоящим испытанием, с которым, кажется, они оба справлялись. Верх был уже почти готов и оставалось добавить немногое. Это заставляло американца с опаской предчувствовать, как с каждым новым движением и штрихом сводился к нулю его выбор и он будет просто вынужден опустить свой взор, куда не позволяла вежливость. Он чётко выводил каждую линию, уделял внимание каждой мелочи, контуру, тени, которую растушёвывал просто растирая пальцем слабый угольный след от стержня карандаша. Лицо, руки, грудь, тот самый бриллиант, что на самом деле был не столь важен, — всё это было прорисовано особо ярко и точно, и становилось понятным, что уже стоило бы оставить эту часть, идти дальше. Увлечённый своим делом, он с тем же старанием проделывал изгибы на его теле, проходился пальцами по рисованному торсу, чтобы сделать тени мягкий переход, тем самым приближаясь всё ниже к его бёдрам как на рисунке, так и в реальности, смещая свой взгляд и ставя его всё на более опасное расстояние к непристойному. Конечно же, рисунок он делал всё-таки в гранях дозволенного и то, чего не стоило бы показывать, на нём не было видно, но настоящую натуру ведь было не скрыть. Неожиданно к нему только дошло, что можно было бы использовать тот плед, накрыв бы им нужные части, тогда, кстати, композиция получилась бы более продуманной, но такой вид пожелал сам держава. Вместе с тем на рисунке чёткими линиями уже проявлялись бёдра, а к мелькающему туда-сюда взгляду Канады добавилось немного затруднившееся дыхание, которое просто прерывалось на какое-то время, и иногда слегка прикусанная нижняя губа. Да, если так подумать, то ничего удивительного там не было: они — парни. Чего такого он там не видел? Но главная трудность была в том, чтобы не попадаться на мысли, интересу провести ладонью по горячему телу, дразнить обострённую чувствительностью кожу, приближаться, куда скромность была бы против, касаться его и пойти намного дальше — погрузится в самую глубину запретного удовольствия. Думать об этом было просто несносно, и он чувствовал, как внизу всё слегка сжимается, невольно нарушая физическое спокойствие от того переизбытка соблазна. Он держался, как мог и честно надеялся, что этого не будет видно, что стерпит, пока это не пройдёт, однако заметавшийся взгляд Украины оказался слишком внимательным и быстро смог это заметить. Уголки его губ неспешно поднялись и спокойным голосом он сказал: — По-моему, Вы покраснели, мистер великий художник, — эта фраза тут же пошатнула и без того разрушавшуюся «дисциплину» кленового. Никуда от правды деться. Канада понимал, что это глупо — отрицать очевидное, потому, даже не осмелившись глянуть державе в глаза, улыбнулся, в явный знак того, что так это и есть. — Не думаю, что месье Моне краснел. — Так он же пишет пейзажи, — с той же улыбкой, словно белым флагом, ответил он, пытаясь казаться всё ещё не сломленным. — Хм, я считал, всякий художник должен быть сдержанным. Или я какой-то особый случай для тебя? Лишь тогда кленовый на мгновение отвлёкся от своего дела, тепло смотря на возлюбленного, но и при этом не забывая, что эти его фразы замедляют работу, потому после он мягко произнёс: — Очень. Не отвлекайся, пожалуйста. Канадец опустил взгляд и вновь принялся за дело. — Хорошо, извини, — держава самоуспокаивающе выдохнул и вернул нужную для картины эмоцию. Не долго думая, он понял, что и сам хочет, чтобы изображение было уже готово, хотя бы потому, что так он смог бы покинуть своё место, подойти к Канаде, обнять его, посмотреть, что же там у него получилось, чего Украина очень хотел, а для этого ему придётся помолчать. Потому далее он пообещал себе, что не заговорит до тех пор, пока это не станет дозволенным. На самом деле время тянулось несколько дольше, чем им казалось. Где-то глубоко биологические часы подсказывали им, что прошло десять минут, двадцать или больше, но за всеми теми мыслями они были практически не слышны, а их точность вызывала сомнения. Минуты медленно перетекали одна за другой, не синхронно сдвигая стрелки всех часовых механизмов и всё это казалось бы до жути томительным, долгим и скучным, однако для Украины с Канадой так не было. То, что они вместе, уже превращало совместное время в самое прекрасное, что только могло быть, но вместе с тем у них присутствовало ощущение, что оно проходит даже быстрее, а в особенности так казалось кленовому, ведь он был занят, а, как известно, за рисованием или другим увлечённым делом время летит незаметно, и хоть, в отличии от него, Украине приходилось неизменно оставаться в одной позе, мучительного для него в этом ничего не было. По сути, державе нужно было просто лежать на диванчике. Да, порой ему это всё же становилось томительным, хотелось уже хоть чуть повернуть голову или руки, особенно ту, что была расположена сверху, за его головой, из-за чего он иногда незаметно вздыхал, но не нарушал общей картины. Уставя свой взгляд на американца, он уже почти ни о чём и не думал, а лишь смотрел и очень туманно пытался предположить, долго ли ему ещё так нужно находиться и даже не пытался найти на это ответ. Он просто ждал, когда Канада сам скажет ему, что уже можно, и сохранял молчание, чтобы больше не смущать своего возлюбленного художника и он, наконец, закончил то, над чем так старательно трудится. Так прошло ещё немного времени. Избавленный от сторонних помех, Канада даже как-то ускорился, а каждое его движение было более чем уверенным и тому была причина: это были предфинальные штрихи, готовое изображение уже красовалось на листе перед своим создателем и, казалось, что там вовсе нечего добавлять, ведь всё и так выглядело очень замечательно, и с этим бы легко согласился каждый, но он хотел довести всё до того момента, пока не станет считать его идеальным, достойным того, чтобы показать Украине. Он неугомонно перемещался с одного места в другое — лицо, тело, фон, руки, его действия были совершенно хаотичны, но все они были направлены на то, чтобы сделать только лучше. Исправлять картины на самом деле можно вечно, здесь было важно умение вовремя остановиться, чтобы не не сделать только хуже и Канада умел чувствовать эту грань. Он кое-как волновался, понимая, что уже скоро ему предстоит показать свою работу, из-за чего был полон неуверенности и не знал, какого мнения ему стоит ожидать, однако, добавив к фону ещё совсем немного тени, он поднял взгляд к самому Украине, снова опустил и, наконец, остановился, осознав, что вот и настал тот момент. — Всё, — выдохнул он, почти незаметно кивнув, словно соглашаясь с собственными словами, и с облегчением откинулся на спинку кресла, продолжая рассматривать рисунок. До этого он и не замечал, насколько был напряжён, но теперь казалось, что даже дышать стало легче и это было чудесно. Услышав долгожданную новость, держава тут же проснулся от своих мечтаний и, не дожидаясь других слов, сел, наконец, изменив положение и слегка потягиваясь, чего так долго хотел. Без корсета было куда лучше. После длительного лежания в теле чувствовался незначительный дискомфорт, особенно в спине и плечах, но он быстро исчезал и Украина больше заботился сейчас тем, чтобы до того, как подойти к Канаде, забрать и снова укутаться в свой плед — хотя бы ради вежливости, но, плюс к тому, не смотря на то, что в каюте не было прям-таки холодно и это даже не отображалось на коже, всё-таки без одежды было слегка не уютно и чувствовалось, что хочется больше тепла. Не задерживаясь долго на диване, сине-жёлтый встал, сделал, что хотел, и, попутно укутываясь, подошёл к возлюбленному, который невзначай следил за его действиями, а после вновь опустил взгляд к рисунку. А ведь начать это оказалось намного сложнее и страшнее, чем всё прошло на самом деле. Подойдя к кленовому, Украина стал немного позади него и слегка наклонился, положив ладони ему на правое плечо. Стоило ему это сделать, страна тут же ощутил через ткань своей рубашки прохладу, исходящую от пальцев державы и ближе к кончикам они были только холоднее. Это было единственным выдавшим себя признаком и этого хватило, чтобы заставить Канаду отвлечься и вновь вернуть всё своё внимание к самому украинцу. — Тебе холодно? — мягко спросил он, подняв на того взгляд, а после, даже не дожидаясь ответа, поцеловал ладонь, что лежала на его плече поверх другой. Он сделал это как только Украина собирался начать говорить и такое действие слегка сбило того с мысли, однако вызвало улыбку и до невозможности приятное ощущение как физическое, так и душевное. — Хэх, уже нет. Канада вновь повернулся вперёд и тогда Украина смог наклониться ниже, лёгши головой на собственные ладони и имея возможность любоваться рисунком или же будущим «подарком», о чём он пока что умалчивал от американца. — Выглядит чудесно, — добавил держава, представляя себе, как тому было всё это нелегко, и одновременно поражаясь его талантливости в этом деле. Канада держался крайне профессионально. — Секунду, — сразу же сказал тот, взял карандаш и, подсунув альбом поближе, направил стержень к листу, начав что-то писать. Так, уже через несколько секунд в нижнем углу рисунка, где, как и по всему его краю, оставалось чистое место, появилась надпись: «April 14, 1912» и, конечно же, подпись самого канадца. Это был последний этап. Теперь точно — всё. Уверенными движениями кленовый взял рисунок и вложил его в пустой альбом. Украина без слов понял, что ему стоит подняться с его плеча и только он это сделал, американец повернулся к нему и с улыбкой вручил его заказ, на что тот, с взаимной теплотой, взял вложенный рисунок и как-то затейливо вновь наклонился к нему, да так, что они оказались практически лицом к лицу. — Спасибо. Ты молодец, — почти шёпотом сказал сине-жёлтый, смотря тому в глаза, а после нежно, словно в качестве благодарности или доказательства того, что тот действительно постарался, приблизился и мягко накрыл его уста своими, которые, как кленовый успел заметить, были слегка влажные. Стоило ему сделать даже мельчайшее движение, сомкнуть губы, слегка сминая при этом губы возлюбленного, по коже обоих стран будто волной прошёлся лёгкий мороз, но это так же было им приятно, как и последующие действия. Украина рассчитывал, что, если он начал это, то он и закончит, а сам поцелуй будет быстрым и неглубоким, достаточно, чтобы заменить им «спасибо», однако, почувствовав это, канадец пожелал большего и решил вмешаться и проявить больше настойчивости со своей стороны, чтобы их удовольствие длилось дольше. Казалось, в тот момент держава только и успел подумать, что пора отстраниться, но тот опередил его и потянулся за заслуженной благодарностью, хотя и она была не так важна. Всё то время ему было трудно сдержаться, а теперь, когда Украина совсем рядом и появилась такая возможность, кленовый просто не мог ею не воспользоваться и старался нежно углубить поцелуй, делая его всё влажнее и откровеннее. Держава ничуть ему не сопротивлялся. Он видел это уже как что-то должное. Невероятно быстро для них двоих это стало чем-то привычным или даже более правильным — так, как всё должно было случиться в их жизни, попутно осчастливив каждого из них. Кленовый явно не хотел его отпускать. Не хватало ему сил прервать столь приятное наслаждение и всё продолжал тянуться к полюбившемуся ему Украине, на что тот попросту не мог отказать. Наоборот, его это даже как-то забавляло и ему казалось это милым, из-за чего он еле сдерживал улыбку, а то и вовсе смех, что норовил вырваться наружу, и он как-то подхмыкивал в сам поцелуй, но всему хорошему так же есть предел и скоро он был вынужден отстраниться. Уже через пятнадцать минут Украина был снова в своей одежде. Находиться в ней было куда комфортнее, чем без, и это придавало больше уверенности, но некоторые вещи он всё-таки на себя не вернул — это были корсет и пиджак. Первое надевать он даже не собирался, второе же просто ещё не успел. Сейчас он был занят совершенно другим. Пока пиджак лежал рядом, на быльце кресла, а Канада возвращал передвинутую мебель на места, уже сложив прочие принадлежности, довольный чувством почти завершённой задачи Украина сидел в комнате напротив двери к гардеробной и, расположившись к свету настольной лампы, рядом с альбомом, спешно, однако достаточно обдуманно писал небольшую записку. Она должна была прилагаться к рисунку для того, кто увидит его следующим и он точно знал, кто это будет. Держава рассчитывал сделать это всё, воспользовавшись тем временем, за которое Канада будет убираться в соседней комнате и складывать, что ему там нужно. Он был уверен, что вполне успеет сделать, что хотел, однако ошибся. Оказалось, Канада справился с своим делом несколько быстрее, чем он ожидал, и потому заслуженно, с чувством выполненного долга кленовый уже шёл к нему. Каждый его шаг был практически бесшумным и даже в тихой каюте их почти не было слышно, из-за чего сине-жёлтый не сразу заметил американца, а обратил на него внимание лишь за счёт того, что тот оказался в его поле зрения. Украина не хотел, чтобы, пока он пишет это краткое, однако очень важное сообщение, кто-то стоял рядом, даже если это тот, с кем он счастлив, ведь это был очередной волнующий для него момент и он требовал не меньшей концентрации, нежели та, которая была нужна Канаде, когда он делал тот рисунок, потому он наспех начал думать, что ему поручить. — Что ты делаешь? — немного с удивлением спросил кленовый, подойдя ближе, но Украина только взял коробку со снятым с себя украшением и спокойно сказал: — Отнеси это, пожалуйста, обратно в сейф. На это Канада лишь оживлённо угукнул в ответ и сразу же направился к указанному месту, оставив державу наедине, и тот вновь принялся за своё дело. Кленовый не стал давать большого значения тому, что его вопрос был проигнорирован, может, это и не столь важно, а может, Украина просто хочет сохранить это в тайне и его это никак не обижало, ведь тот вполне имеет на это право. Нужно написать совсем немного. Ещё несколько простых, однако достаточно весомых слов, чтобы всё объяснить и коротко выразить своё настоящее мнение, которое всё время был вынужден от него умалчивать. Это был единственный способ дать ему знать о своих мыслях и спустя многие мучения Украина, наконец, воспользуется этим шансом. Длительное отсутствие державы вызвало среди своих необычайную тревогу, просто-таки панику. Ещё бы, ведь страна куда-то пропала! Но новость старательно берегли от распространения и держали в тайне от всех посторонних. Империя, что неудивительно, не проявлял сильного волнения. На вид сложно было сказать, что его что-то беспокоит, но на самом деле он необычайно злился из-за того, что тот негодник снова удрал и совсем не трудно догадаться ради кого. Все эти выходки сине-жёлтого уже сильно потрепали его нервы и выводили из себя, однако дров в это пламя подкидывало только одно — чувство виноватости и он скрытно испытывал стыд за случившееся. Это ведь именно от него Украина скрылся, а после и ушёл, вовсе запропастившись не пойми где. Он должен был следить, он должен был не вестись на поводу и отпускать. Но вместе с тем это чувство заставляло его теперь молчать и не вмешиваться, по крайней мере, пока оно не угаснет, потому, пытаясь не выдавать свой настоящий настрой, Империя поддерживал разговоры их с Россией небольшой компании, хотя на самом деле хотел бы сейчас уединения, а если Украина вернётся, то как следует расправиться с ним. Россия был примерно в том же состоянии. Мысленно, он всё так же продолжал обвинять РИ, но не за то, что тот не уследил, а потому что всё время старается казаться лучше и даёт ему всякие указания, такие, как когда он сказал поставить державу на место и в итоге ему пришлось нарушить обещание, крайне грубо поспешив с одним делом до свадьбы. Хотя такой род действий выбрал ведь он сам… То есть случившееся — в частности это только его заслуга. Но обвинять кого-то всегда легче, чем признавать собственную ошибку. Федерация был в разы обозлённее за Империю, но и в тоже время встревоженнее. Отсутствие Украины заставляло его сильно нервничать. Для него это было уже слишком. Именно Россия, узнав о исчезновении своего жениха, развёл панику и срочно приказал служащим отыскать беглеца. Он не мог потерпеть такого неуважения к себе, к Империи и допустить того, чтобы Канада выиграл, что было уже сверх всякой его гордости и самолюбия. Однако самой главной причиной их с РИ беспокойства сейчас являлось то, что, если хоть кто-то сторонний, любящий сплетни увидит, что фактически окольцованный Федерацией Украина шастает с тем паршивым американцем, то это может привести к самому настоящему скандалу, а этого ой как не хотелось. Сейчас русские сидели в зале, отведённом под так называемую курительную комнату. В этом месте собирались, конечно же, в основном, мужчины и проводили здесь немало времени. Это было то место, где, скрывшись от своих дам, можно обсудить что-то своё, выпить и соответственно попускать дым, но это не значит, что курил абсолютно каждый из здесь находящихся (а здесь было довольно людно и казалось, что найти свободный столик просто невозможно), в большинстве случаев сюда приходили по двум первым причинам. Вообще-то не стоит воспринимать названия чересчур буквально. По тому же принципу Россия и Империя со своей небольшой компанией, участники которой были практически неизменны ещё с того дня, когда все они устроили совместный ужин, тут и собрались. Это были всё те же особи, что спонсировали постройку «Титаника». Люди они богатые, просто сидеть — скучно, а тут хотя бы такая возможность провести время, да ещё и с кем! Это же настоящая честь. К сожалению, у многих были свои дела, а проектировщики в принципе не имели таких же частых возможностей сидеть по ресторанам и выпивать, ведь они были обязаны этому лайнеру и, словно родители, научившие своего ребёнка ходить, внимательно контролировали каждый шаг и следили за его первым рейсом, потому сейчас они не могли присоединиться и компанию составляло всего четыре человека в общем. Долгие разговоры не обходились без различных шуток, часто поддерживаемых и высмеянных Империей, историй из жизни, тем бизнеса, конечно же, самих вложений в это огромное судно и оправдали ли они ожидания. В целом, всем было весело. Они общались, смеялись, им было нормально. Империя всё так же пытался отвлечь себя, не угнетаясь чувством вины и игнорируя беспрерывно душащую его совесть. Внутри он ощущал, насколько это неприятно, но продолжал общаться, при этом держа улыбку. Россия тоже старался быть таким, но — чёрт, — как же ему было сейчас паскудно и невыносимо, зная, что его Украина где-то там с тем поганым американцем, и их до сих пор не могут найти. Объявленный им около получаса назад розыск не увенчался никаким успехом, из-за чего даже просто сидеть на одном месте, будто ничего не случилось, было невыносимой пыткой. Он бы уже давно и сам подался на поиски, но это наделало бы не меньшего шума, из-за чего задачу пришлось доверить Лавджою. По крайней мере, Россия мог доверить ему такое дело и это пока что единственное, что его хоть как-то успокаивало. Но всё же где-то глубоко он был зол… Стоило триколору вспомнить о лакее, как вдруг увидел, что тот уже возвращается, намеренно идя к нему. Отвлёкшись от беседы, с тревожным взглядом РФ мигом начал выискивать рядом с ним державу, но его наивные надежды были в очередной раз бессовестно уничтожены: тот снова пришёл один. Россия хотел было уже начать снова злиться, но остановил себя, подавляя гнев в призрачной, выдуманной себе вере на то, что Лавджой просто отвёл Украину куда-то, может, в какую-то из кают, закрыл там, в общем, решил не выставлять сложившуюся ситуацию на показ, что было бы довольно уместно. Лавджой показательно прошёл мимо их столика, став неподалёку, и Россия, извинившись перед остальными, поспешил к нему, на что Империя только бросил короткий взгляд, а после продолжил отвлекать своих собеседников всякими разговорами. Эмоции у РФ заметно смешались. Он был весь взволнован, казалось, беспомощен, не знал, какую новость ему ожидать, был зол и всё это каким-то образом умещалось лишь в одном его взгляде. Россия отошёл с лакеем ещё чуть дальше и посмотрел на него, требующе хоть какого-то ответа. В отличии от него, какими бы новости не были и не переживая о том, что его за это ждёт, Лавджой, как привычно, сохранял холодность и верность своему делу в любой ситуации, и сразу перешёл к делу: — Никто из работников его не видел, — коротко сообщил он. В этот момент у триколора просто исчезли все возможные мысли, что только были до этого. Не то чтобы он прям сильно был уверен в том, что эта разведка принесёт успех, но в услышанное ему никак не хотелось верить. Сначала он с некоторым удивлением вскинул брови и быстро глянул в сторону их с Империей столика, однако после обернулся обратно, слегка нахмурившись и выражая явное недовольство. При этом он начал часто поглядывать по сторонам, но затем всё же вернул своё внимание на лакея, пока его вид без слов ясно выражал, что он чувствует себя так, словно его держат сейчас за какого-то идиота и это, разумеется, злило его только сильнее. — Что-за вздор?! — практически шёпотом возмутился он, крайне стараясь сдерживаться как в голосе, так и в движениях, ведь не дай Бог хоть кто-то, хоть как-то узнает, что у него возникли проблемы. Миссис Браун была права: он не в состоянии справиться с Украиной. Но он не собирался с этим соглашаться, а тем более скоряться мнению какой-то женщины. — Как такое вообще может быть? Мы же на корабле, здесь не так уж и просто спрятаться, верно? Лавджой осмелился возразить: — Да, но это большой корабль. Очень. — В каютах смотрели? — В первую очередь. — И вот прям нигде его не видели, да? — Ну, если верить их словам, то получается так. Такие новости лишь сильнее загоняли в тупик. У России не было ещё каких-либо других вариантов, ведь он просто не мог представить, куда его жених мог спрятаться. Вряд-ли бы тот пошёл на другие уровни. Или всё же пошёл бы? Если учесть, что он с Канадой, то могло быть всё что угодно. Стоило согласиться: этот лайнер на самом деле огромен. Здесь множество всяких ходов и мест, в которых не трудно запутаться, но это не повод прекращать поиски и сдаваться, к тому же, триколор прям таки чувствовал, что та парочка где-то недалеко, где-то совершенно в очевидном месте, считай, у них под носом. Федерация был серьёзно намерен продолжать их искать до тех пор, пока не добьётся своего, сколько бы сил и времени на это не ушло. Он всё ещё выглядел растерянным и, старательно исправляя это безобразие, ведь ему сейчас возвращаться за столик, вздохнул, чтобы хоть немного успокоиться и вернуть в свой голос чёткую уверенность. — Вот что: проверьте каюты ещё раз, возможно, палубы, а, может, и второй класс. Я не знаю. Но, Лавджой, прошу, найдите его, — холодно приказал он уже который раз за этот поздний вечер, особо обращая внимание к последним двум словам. Знал бы кто, что сам Лавджой так же винил в этом Империю, ведь это он тогда не уследил за Украиной, хотя и Россия не лучше, а ему теперь бегай по кораблю, исправляя эту ошибку. Хотел бы он об этом сказать, но Россия это и сам знает, а говорить такое не этично, к тому же учитывая, что он здесь всего прислуга и молча выполнять указания — это его работа. Он точно так же был обязан следить за Украиной, контролировать его. Он был обязан ничуть не меньше за РИ насчёт этого. И где держава теперь? Так, любая вина запросто могла пасть и на его плечи. В таком случае было выгоднее сохранять привычное безразличие. Потому лучшим вариантом стало, конечно же, промолчать и, как полагается прислуге, немедленно отправиться выполнять задание.