«TITANIC»

С самого раннего утра Россия был заметно злой. Он даже этого не скрывал, но старался хранить сдержанность, и частенько кидал на Украину взгляд, от которого, кажется, кровь стыла. Как и сейчас, его поведение бывает очень спокойным, словно затишье перед бурей, а мерцающие голубые глаза свидетельствуют о том, что он способен приходить в бешенство и принимать беспощадные решения. Сдержанность только лишний раз подчёркивала, насколько опасен может быть этот человек в минуты гнева — одна из черт, передавшаяся ему от Российской Империи. Собственно, по глазам и различным незаметным движениям можно многое рассказать о их владельце, чем Украина невольно выдавал своё волнение. Сейчас они сидят за завтраком в своей отдельной палубе для прогулок. Проходя сквозь стёкла окон, солнечный свет мягко стелился деревянным полом, создавая тёплую, уютную обстановку и предвещая ясный день. Держава пытался не подавать виду, хотя несколько нервничал: вчера он натворил достаточно, может, даже больше, чтобы вызвать у Федерации такой настрой. Других вариантов просто нет. Но откуда ему знать о том вечере во втором классе? Россия не хотел повторять той боли для Украины, но то, что тот делает с ним, разве не издевательство? Триколор в ожидании прекрасного дня, что должен объединить их ещё крепче, и которого осталось ждать не так уж и долго, а его бунтовщик всё больше выходит из-под его контроля, будто нарочно руша все планы. Дождавшись, когда служанка уйдёт и они останутся наедине, Федерация на всякий случай осмотрелся, а после всё же начал: — Я думал, ты заглянешь ко мне вечером. Держава затруднился с ответом, с осторожностью подбирая слова, и тихо поставил чашку на стол. — Я утомился. — Что, гулянка на нижней палубе отняла у тебя столько сил? — его спокойствие просто пугало, но Украина старался сохранять невинность, к тому же, его обнадёжила мысль о том, что триколор действительно пытается держаться на мирном уровне, нежели напугать этим. — Так вот оно что. Ты снова поручил своему лакею следить за мной. — Ты больше не должен себя так вести, Украина. Договорились? Двухцветный мысленно подсуетился, от чего его взгляд слегка растерянно начал бегать по столовым приборам, а после спустился к коленям: нелёгкий характер вновь хотел высказать свой протест. — Я не рабочий с твоего завода, чтобы ты мною командовал… Я твой жених, — робко напомнил ему он. — Мой жених, — в последний спокойный раз произнёс Федерация и резко поднялся с кресла, перейдя на яростный крик. — Мой жених! Да, мой жених! И мой муж! — он смело отшвырнул стол в сторону, не боясь последствий, и приблизился к украинцу, что со страхом вжался в спинку кресла. — Муж по сути, если не по закону, и твой долг — чтить меня. Хочешь ты этого или нет, но как я сказал, так и будет. Ты — моя собственность, и ничего это не изменит. Есть какие-нибудь вопросы? Держава, глаза которого вмиг наполнились влагой, попытался помотать головой, но дрожь и того не позволяла сделать, и он с трудом произнёс единое «нет». — Хорошо. Извини, — напоследок сказал тот, вернув себе неестественную безмятежность, и пошёл к выходу. Только он покинул палубу, служанка, что была по ту сторону от двери и всё слышала, тут же побежала к Украине, что старался сдержаться от нахлынувших эмоций. — Ох, Украина! — взволнованно захлопотала она. У них были неплохие, почти дружеские отношения, ведь парень относился ко всем работникам достаточно хорошо. — У нас тут небольшая ссора, — голос заметно дрожал. — Ничего, Украина. Ничего, — говорила она, садясь, чтобы собрать всё, что опрокинулось со стола, то есть приступив к своим прямым обязанностям. Держава встал с кресла, глядя на устроенный беспорядок и сожалея, что другие тоже по-своему страдают из-за этих скандалов. — Какой ужас. Мне так жаль. — Пустяки, всякое бывает. — Давай я помогу, — он присел рядом и начал собирать острые осколки разбившейся посуды. — Не надо. Украина, не стоит, — она остановила его, осторожно взяв за запястье. Держава посмотрел на неё мокрым взглядом, полным печали, пока её пытался дать ему хоть какую-то надежду, после чего страна положил взятые осколки обратно и сел на пол в неверенье, что что-то способно это всё изменить. Неужели те минуты счастья должны обходиться так дорого? Продолжать это просто невыносимо. Он счастлив с Канадой, но, видимо, ему просто казалось. Никто и никогда не сможет спасти его, и лучше всё же вернуться к исходной, тем более, так будет безопаснее для всех. Вернуться к тому, когда они ещё не общались и не были так близко знакомы. Зачеркнуть, как неудавшийся рисунок. Словно всего этого не происходило, просто упасть в забвение и плыть по заданному кем-то течению. Острее были только осколки его разбитого в порыве гнева сердца в этот момент, которые больно кололи где-то в груди, что даже было трудно дышать, а от напряжения разболелась голова, словно очередными пытками, заставляя в который раз принять суровую реальность, где он не имеет выбора. Немного позже, когда Украине полегчало, а стол и посуда были убраны, всё с той же служанкой они отправились в комнату, ведь была одна вещь, которую он беспрекословно обязан сделать, но сам с этим не справится. Дело это могло считаться, по сути, женским, но если знать его причину, то всё вполне приемлемо и объяснимо. Украина не ходил, выпячивая грудь вперёд, а уж тем более так не сидел. Империя постоянно требовал от него достойного ровного положения. Он всё говорит: «Осанка должна быть ровной, выражать гордость!», а Россия только соглашается, словно или не имеет своего мнения, или ему просто всё равно. Но как бы парень не старался, в любой подходящий момент долгого сидения на месте он расслабляется, из-за чего слегка сутулится и это очень не нравилось Империи. Украина просто не мог это контролировать как следует, и когда тому уже надоело с этим бороться, решил облегчить задачу обеим сторонам одним махом. Так его и принудили к ношению корсета. Пока служанка старательно затягивала шнуровку, расположенную за спиной, тонкая верёвка до покраснения врезалась в её ладони и всё больше сковывала тело Украины, что держался за деревянную опору балдахина над кроватью. Над той самой кроватью. Он вновь был подавлен. Глаза словно помутнели, они мало чего отражали, а от счастливого блеска там не было и следа. Печаль охватила державу окончательно. Он пытался забыть о Канаде, его улыбке, голосе, а тем более о вчерашнем вечере, но ничего не получалось. Отвлечься его заставляли только резкие затяжки, что перехватывали дыхание, хотя он знал, что это ещё слабо. Еле заметно, сине-жёлтый услышал шаги, подумав, что Россия решил вернуться, ведь такая быстрая походка была схожа на его. Шаги приближались к их двери и, недолго ожидая, она открывается, однако на пороге оказался не Федерация, а Российская Империя с весьма грозным видом, давая понять, что с ним лучше сейчас не спорить. — Чай, Труди, — сразу же приказал он, придерживая дверь открытой. — Да, сэр. Служанка оставила своё дело и спешно покинула помещение, не осмеливаясь даже на секунду поднять на него взгляд. Триколор тут же закрыл за ней дверь. Украина малость встревожился, он не знал, считать ли его появление здесь плохим знаком, но словил на мысли, что Империя всегда был не так страшен для него, хоть и сильно придирался по малейшему поводу, что частенько выводило из себя. Совершенно молча тот начал подходить к державе, взглядом указав на корсет и чтобы он вновь развернулся к нему спиной, что тот сразу сделал. Кто бы сомневался, пусть и привыкшие к трудной, тяжёлой работе, ручёнки служанки были по-женски слабы и нежны; они не могли сильно натянуть шнурки, да и не хотели, чтобы не сдавливать чужое тело, на котором и без того виднелись багряные следы от всех этих затяжек. Ужасная работа. Всё нужно переделывать, подумалось РИ, смотря на это, и он сразу приступил. Его движения были заметно неосторожными и резкими, словно хотел разорвать эти шнурки прямо на украинце. Видимо, он не в духе. — Сколько ещё нужно, чтобы ты перестал совершать всякие глупости? — А разве я совершаю? Голос державы звучал тихо, но очень уверенно и спокойно. Тот вновь промолчал и начал по-новой затягивать шнуровку, да так грубо, что то, как перехватывало дыхание сине-жёлтого до этого, оказалось ещё цветочками. Держава сжал зубы, чувствуя, как ткань впилась в многоразово намеченные от этого ссадины. Империя делал так не со злости, он просто делал это как должно быть — правильно. — Ты не должен с ним видеться, тебе понятно? Украина. Я запрещаю. — Ох, уже рассказал, — на удивление равнодушно протянул тот. — Хоть Вы уймитесь. — Это не шутки! — возмутился триколор и всё так же грубо повернул его к себе. — Ты ведёшь себя неподобающе будущему супругу. Согласен, с Россией нелегко, не каждый выдержит, но если он хочет, чтобы ты был его, то так этому и быть. А раз ты смеешь препятствовать, будешь теперь ходить только в нашем сопровождении и ни шагу в сторону. Ясно? — Это бесчестно… — Возможно, но твой удел — терпеть и подчиняться, Украина. Настолько открыто ему доводилось слышать об этом только от не боящегося сказать правду в глаза РИ. Все знают: тот, кто в подчинении — никогда не будет счастлив, а подчиняются слабые. Но, несмотря на все трудности, Украина не считает себя таким, так как остаётся себе верен. Если бы это ещё и действовало… Держава вновь поднял на него взгляд, выискивая хоть малую долю понимания, которого ему так не хватало, ведь его лишили единственного, кто был способен на то чувство, и на многие другие. — Но почему я?.. — Ты всё равно не в силах что-либо изменить. Смирись. Сомнительное утешение. На обычно высокомерном, равнодушном лице появились еле заметные нотки человечности. Возможно, странно, однако в какой-то степени Империя понимал его чувства и то, как ему от всего этого мучительно, но помогать державе было не в его интересах. Всё давно уже определено, он просто делал так, чтобы этому ничего не помешало и угодить России. Это распутствие понимания и равнодушия ясно выражалось в его холодном, светлом взгляде и, как бы не менял свой настрой, он оставался при своём едином мнении, не давая повода даже для самой ничтожной надежды. — Разворачивайся, — спокойно добавил он, прервав молчание. Тот, лишь опустив взгляд, выполнил указание и, лишённый какой-либо веры, вновь повернувшись к злополучной кровати, взялся за опору балдахина. И триколор грубым движением снова затянул шнуровку. Дабы в очередной раз остыть от собственных нервов без помощи алкоголя, который на самом деле никак ничем не помогает, и он это сам знает, Россия ходил коридорами, иногда выходя по ним на палубу, словно делая обход собственных владений. Это помогало немного отвлечься. К тому же, если злишься — значит, есть лишние силы и лучше потратить их хоть с какой-то пользой, ну или без вреда окружающим, хоть и не всегда выходит контролировать это чувство. Опасней случайно наткнуться на человека, пребывающем в таком нестабильном состоянии. Это, считай, эмоциональная бомба: одно неправильное слово или действие и взрыва не избежать. Разве что степень разная. А если ты и есть одним из оснований той злости, от случайной встречи можно всякого ожидать. Канада и не подозревает, что является той самой основой, то есть, то, насколько он теперь в приоритете этого гнева, как причина всех бед. Думая о своём, а точнее о прекрасно проведённом вчерашнем дне, он вновь шёл к Украине. Это должно было быть неожиданностью, эдакий небольшой сюрприз: тот точно будет рад его видеть. Только Канада проснулся, сразу возжелал этой встречи как можно скорее. Однако неожиданность постигла его самого, как и РФ, когда, идя по безлюдному светлому коридору, они заметили друг друга. Кленовый слегка насторожился, но продолжал идти, решив просто проигнорировать Федерацию, собственно, что делали с ним самим; в то время, как триколор не уводил от него взгляд, словно чего-то выжидая. «И куда же он идёт?» — спросил бы он себя, но ответ и так слишком очевиден. Этот негодяй быстро рушит их и без того шаткие отношения с Украиной. Он не позволит этого продолжать, уж тем более пока находится в таком состоянии. Шаг за шагом они всё ближе, чтобы пересектись. Один отводит взгляд, другой не оставляет без внимания. Канада уже был готов успокоиться, холодно пройдя мимо, будто вовсе того не знает, но увенчаться победой безразличия ему, по-видимому, не судилось. Без агрессии, резких грубых движений, Россия вдруг выставил перед ним руку, в которую тот, так сказать, врезался, упёршись животом, и потащил обратно, так, чтобы стать лицом к лицу. — А ну, стоять, американец, — спокойно начал он, взяв того за предплечье и отведя к стене. Канада только недовольно вздохнул и, словно оказывая великую честь, поднял на него взгляд. Русский властно выпрямился, сжимая руку всё сильнее. — Куда это ты снова собрался? — Отпусти! — Отвечай. Немедленно. — Какое тебе дело? — шипит тот от боли, пытаясь выбраться из хватки. — Какое-то! Думаешь, я не догадываюсь?! — возмущение эхом отбивалось от стен пустующего коридора. Федерация, наконец, освободил его предплечье и вновь вернул спокойный тон. — Ты помог — мы благодарны, посидели, поужинали, но на этом всё. Тебе нет, на что здесь рассчитывать. Советую проваливать от сюда и забыть вообще о всём, что произошло, и не лезть в наши личные дела. Если ты достаточно умный, в отличии от брата, то выберешь правильный вариант. Так что убирайся в свои низа и даже не думай сюда возвращаться, конечно, если не хочешь, чтобы твоё лицо заиграло новыми красками, а то и хуже. Сохраняя полнейшую невозмутимость, Канада продолжал молча стоять, словно с некой обиженностью смотря на того немного из-подо лба и держась за передавленное предплечье. Но не за себя он был в обиде больше, а за того, кому приходится с тем жить. — Вижу, что понял, — убедился русский и победно сделал шаг назад, чтобы тот мог уйти. Кленовый так и не собрался что-либо говорить в ответ. Можно было бы, но разве тут найдёшь общий язык? Точно не в этой ситуации. Кинув напоследок ещё один немой, злостный взгляд, Канада с проигрышем направился туда же, откуда шёл. Точнее, назвать его проигравшим было бы поспешно, ведь игра ещё не окончена, а сдаться можно в любой момент, это уже зависит от самого игрока. Приятный ветер продувал из открытого настежь окна, развевая лёгкие белые шторы. Украина сидел в заточении своей каюты, в которой было очень тихо и одиноко, но, по крайней мере, спокойно. Он мог бы выйти, но в сопровождении своей «охраны» это утрачало какой-либо смысл, ведь не приносило того удовольствия, что он ощущал с Канадой. Видимо, ему просто придётся забыть о нём, о том, что было. Забыть, если это вообще возможно. Стараясь от всего отвлечься, в целом забыть, что находится на корабле и что его ждёт по прибытию, Украина, сидя у того самого окна с широким, как небольшой столик, подоконником, пытался что-нибудь нарисовать. Набравши листков и найдя пару карандашей, он всё что-то пытался изобразить, вырисовать, но постичь это искусство штриха и линии своими руками ему никак не давалось. Хотя он не так уж и часто это делает, а для рисования, как известно, нужно много практики. Ему нравится любоваться картинами, восхищаться каждому фрагменту, но, к сожалению, сам создавать он их не умел. Настроение было неоднозначным и было непонятно: хочется рисовать или нет, от того и изображения через раз выходили: то, вроде как, неплохо, то полная неумелость. Чем дальше продолжал, тем больше от него уходило желание, и совсем скоро с печальным вздохом он оставил эти безнадёжные попытки. Держава бросил карандаш и, подперев голову, томно посмотрел в окно, пока ветерок легко поддевал уголки бумаги, норовя сбросить её на пол. Где-то очень глубоко подсознание желало назвать. Назвать то имя, которое, казалось, уже стало родным. Однако он с не своей холодностью тщательно подавлял это и снова запирал в тёмном ящике. Это оказалось вовсе не легко, ему пришлось напрочь перестать думать обо всём прошлом и не заглядывать в будущее, а жить только тем, что имеет сейчас, в этот момент. Кажется, это не нормально, обычно люди хотят помнить все яркие моменты, а он пытается их убить. Наверное, так живут животные: они ничего не помнят, ничего не планируют и не решают, всё, что у них есть, это заданные природой инстинкты, чтобы выжить, и только. Надо же, а ведь и вправду похоже. Ход этих странных мыслей сине-жёлтого прервал щелчок открывающейся двери, от чего он вздрогнул, а после в спешке накрыл свои попытки к творчеству первой попавшейся под руку книгой и обернулся. Лицо его предательски выражало тревогу. Украина не удивился, увидев у двери Россию, но легче от того не становилось. — Чего тебе? Неужели повторить захотелось? — с ходу взволнованно начал он, упоминая содеянное надругательство. Россию слегка огорчило, что тот о нём теперь подобного мнения. — Если я так себя повёл, это ещё не повод считать, что я буду так действовать постоянно, — объяснял он, неспешно подходя к державе. — Ну и какова же причина? Я снова что-то сделал не так? — Украина, я не хочу, чтобы у нас возникали все эти ссоры. Да, я груб, да, срываюсь, но ты думаешь, мне это по-нраву? Сине-жёлтый медленно опустил взгляд, не зная, как подобрать слова, а уж тем более мысли. В голове вновь раздался тот резкий звук упавшего стола и разбивающейся посуды. — Какой же ты разный… Нежданно, Россия наклонился и аккуратно его обнял, плотно прижав к себе. У того аж сердце стало и прервалось дыхание. По всему телу вмиг прошёлся мороз, но тепло триколора быстро его согрело. Неопределённость его характера не давала расслабиться и понять, как правильно реагировать на это. Такое двоякое чувство. Вся эта неизвестность загоняла его ещё в больший тупик и снова вызывала какой-то страх. — Рос… Россия? — тихо произнёс он и тот немного отстранился. Смотря прямо в глаза украинца, РФ медленно переместил руки с его тела к щекам, от чего тот слегка смутился, зная, к чему это, а после вновь опустился и нежно поцеловал, на что «супругу», конечно же, требовалось дать взаимность. Украина тут же закрыл глаза. Без злости, в чём-то даже робко, Россия, скорее, выискивал для себя этим подтверждение своего прощения. Не только за утро. За всё. Он делал это не с пустой страстью, он делал это… как в первый раз? Тогда, когда они не знали зла, недосказанностей, плохих сторон друг друга. Когда всё только начиналось, а между ними не возникало разногласий. Было так хорошо… когда-то. Украине в это и не верилось, хоть то было истинной правдой. Россия словно желал этим поцелуем пробудить его от сна или вывести из лабиринта собственных заблуждений, лжи и прочего, вновь разбудить, разжечь то, что, по видимому, давно укрылось льдом. Украина ощущал это желание и ему правда хотелось бы его простить, но, наверное, даже с ужасом, вдруг осознал одно «но» — он больше ничего не чувствовал. Надеясь, что ему всего лишь показалось и у всего этого есть хоть какие-то шансы на жизнь, Украина продолжал подыгрывать, словно всё, как и прежде. Искренне веря, что так оно и есть, Россия бережно разорвал поцелуй и выпрямился в полный рост, держа свой взгляд нацеленным на державу и поглаживая его по щеке, пока тот всё также скромно уводил взгляд, не зная что говорить, если это вообще нужно. Однако тишине здесь было не место. — Пойдём прогуляемся, — неожиданно предложил Федерация. — Не вечно же тебе теперь тут сидеть. Украина сам не понимал, чего хотел бы: остаться наедине в каюте или всё-таки выйти, хоть немного развеяться, хотя и знал, что там ничего интересного. Но тихим кивком головы он соглашается. Не находя себе оправданий, с чего это вдруг он начал слушать указы какого-то там русского, Канада пытался смириться. Но этот запрет… Оставшись в каюте с желанием побыть наедине со своими мыслями, что было на него не похоже, кленовый с равнодушным взглядом сидел в кресле, сложив ногу на ногу и уместив на верхнем колене любимый альбом. Зеландию слегка пугала его апатия. Он не видал своего обычно весёлого, вычудливого брата таким убитым, и считал, что ему не помешала бы поддержка, но Канада настоял на том, чтобы его оставили, и тот, не став понапрасну спорить, покинул каюту. Сосредоточивши всё своё внимание на любимом деле, он, как и Украина, что-то рисовал. Однако, несмотря на свой опыт, его постигла точно та же проблема. Как такое вообще возможно? Талантом, вроде, наделён, нужные умения есть, но раз за разом его попытки подвергались неудаче. Это только добавляло злости и иногда он делал короткие перерывы, поднимая взгляд к стенам или потолку. Рассматривая, что там находится и раздумывая над тем, что он делает не так и какие у этого могут быть причины, в итоге, он вспоминал их первую с Украиной встречу на «Титанике» и следующее за ней утро. После этого он быстро опускал голову с немного недовольным видом и вновь приступал к рисунку, чтобы не возвращаться к тем мыслям. И так замкнутый круг, что он сам себе создал. Может, у него и получалось, но он этого не видел. Всё, что падало на листе под его самокритичный взор, его не устраивало. Неумельцу и такие работы сошли бы за прекрасное, но он видел лишь множество своих ошибок. Канада просто зачёркивал изображения, когда это становилось уже просто невыносимым. Пробовал снова, менял идею, людей, напористо старался всё исправить, пробовал ещё и ещё. Ничего не менялось. И вскоре, как и следовало ожидать, нервы не выдержали. С сердитым видом он вырвал лист, чего ещё не делал прежде, по крайней мере, по причине гнева, скомкал и бросил прочь, лишь бы того не видеть. Ничто его ещё так не злило и не подбивало, как это поражение. Как и у всех, бывали случаи потерь, однако после них он умудрялся быстро восстанавливаться, поразительно подавая другим пример не унывать, а теперь и сам застал такое, не зная, как поступать. Но тут он быстро успокоился и, удобно вернувшись на кресло, в его мягкую обивку, неспешно блуждая каютой взглядом, задумался: «Правильно ли всё так оставлять?» Как уже привычно, в одиночку Россия не ходит, и Украине снова пришлось оказаться в небольшой компании, которую в сей раз им дополнили Империя и Эндрюс, который любезно согласился провести небольшую ознакомительную экскурсию «Титаником» и, гордо идя своим творением, продолжал разъяснять, что к чему. Мешая внятно расслышать слова говорящего, бурные океанические волны с силой разбивались о металлические стены, создавая беспрерывный шум, что за эти дни, кажется, уже надоевшим постоянным звоном отдавался в ушах. Вряд-ли морякам он кажется таким же противным. Видимо, это нужно любить, чтобы суметь привыкнуть. Лениво бродя за Эндрюсом, Украина в паре с Россией шли чуть позади. Первому просто было не вдоволь перебирать собственными ногами и думал о чём-то своём, а второй даже и не слушал, про что там идёт речь экскурсии в данный момент. Лично причиной России выйти сюда было именно заставить державу выбраться из каюты и он это сделал, больше его ничего не беспокоит в данное время. Единственный, кто действительно был в этом заинтересован и кто вообще являлся инициатором идеи о проведении экскурсии, это Империя. Пока «молодые страны» шли где-то позади, он частенько задавался различными, казалось, простыми вопросами, находя всё новые темы для пояснений, и даже в таком ненавязчивом разговоре умудрялся выглядеть так, словно выпрашивает у знатока судоходного дела какую-то полезную информацию, чтобы однажды применить её на свою пользу, но им пришлось прерваться. — Мистер Эндрюс, — вдруг позвал того украинец, ускорил шаг, после подошёл к нему и они продолжили путь вместе, вынуждая отойти РИ назад к своему приемнику, что предпочёл остаться на той же дистанции где-то позади. В глазах виднелось какое-то недоумение и приятный голос осторожно продолжил: — Простите. Я тут подсчитал кое-что. Количество спасательных шлюпок и сколько всего в них мест. Вы уж извините, но выходит, что для всех пассажиров мест не хватит. Тот, слегка удивившись, вдруг остановился. Русские вновь подумали над тем, что держава много болтает лишнего, и им тоже пришлось остановиться, молча ожидая, чем это продолжится. Эндрюс явно не ожидал услышать подобного, но, скрывая это под приветливой улыбкой, как положено уважаемому джентельмену, сохранял непоколебимость. — Только для половины, — наконец сознался он. — Хах, а от Вас ничего не скроешь, — они продолжили неторопливо идти и Россия с РИ начали обгонять их. — Вообще-то, я спроектировал новые кильблоки, чтобы разместить ещё ряд шлюпок. Вот в этом месте. Но, понимаете, кое-кому показалось, что на палубе станет тесно. Я остался в меньшинстве. — К чему зря загромождать палубу на непотопляемом судне? — со смешком, аристократично спросил Федерация, пробравшись впереди них и идя дальше. Эндрюс усмехнулся, поймав его мысль. — Можете спать спокойно, Украина. Я построил хороший лайнер! Мощный и надёжный. Шлюпки Вам не понадобятся, — и он смело пошёл вперёд. — Так! Продолжим экскурсию! Украина же слегка сбавил скорость. Оптимистичный настрой и уверенность — это, конечно, замечательно, однако на одних них мир не держится. Такое отношение к средствам безопасности казалось ему весьма халатным, словно никого и вовсе не беспокоят жизни людей. Может, он слишком ко всему щепетилен, и ему правда стоит меньше беспокоиться о всяком. Наверняка, он здесь единственный человек, которого заботят все эти нюансы, когда стоило бы расслабиться и наслаждаться своим пребыванием здесь, ведь не каждому такой шанс даётся. Следующей остановкой являлся капитанский мостик, где РИ быстро нашёл тему пообщаться и с самим капитаном. Империя не часто интересовался судоходством, всё политика да политика, а когда и бывал на кораблях, не имел времени интересоваться их управлениями, строением и с тем связанного. Вопросы казались простыми, но его вид при этом был очень серьёзен, что вынуждало чётких ответов. — А почему у него два штурвала? — Этот мы используем только вблизи берега, — ответил вместо того Эндрюс, влезши в их разговор. Наверное, чтобы не терять виду того, что он здесь всё знает. Капитан хотел закончить о том, что говорил до этого, но тут его вновь перебивают: на мостик, слегка запыхавшись, зашёл парень в форме прислуживающего персонала, но не из тех, что для пассажиров. В руках он держал уже распечатанный, немного помятый конверт и, подойдя к тому, вручил, при этом объясняя: — Извините, сэр. Ещё одно сообщение о дрейфующих айсбергах. — Спасибо, Спаркс. Парень сразу же развернулся и направился обратно, спеша, то ли по привычке, то ли у него ещё поручений хоть отбавляй. Как призрак: только был здесь и уже куда-то исчез, но сейчас это являлось знаком отданности и хорошего исполнения своих обязанностей. Капитан спокойно достал из конверта письмо и быстро пробежался по нему взглядом. Стран, в особенности Украину, взволновало это известие. Он не знал, чем именно это может грозить, но по его лицу было видно всю тревогу. — Не беспокойтесь, — успокаивающе улыбнулся капитан, заметив это. — Обычное явление в такое время года. Мы повысим скорость. Я приказал задействовать все котлы. Всё обойдётся, вы и не заметите. Русским и этого хватило, чтобы облегчённо выдохнуть, но не для украинца. Не нравилось ему это сообщение о айсберге, словно чуялось что-то неладное, но, полагаясь на опыт капитана и новое оборудование, постарался вернуть себе покой. На палубе второго класса Зеландия, как всегда, нашёл себе собеседника, точнее даже приятеля — того самого парня, что оценил умения Канады к рисованию во второй день. У самого кленового, что всё же решил оставить безнадёжные попытки и выйти на воздух, не было никакого желания на разговоры, и он без толку тынялся, наводя круги от тоски, в причинах которой не стал никому сознаваться. Видом он был так же безразличен и равнодушен, но внутри всё безжалостно разрывала печаль. Лёгши грудью на перила, Канада смотрел вверх, где снова издалека видел такого недосяжного для себя Украину. Было очень больно. Очень. Что даже трудно дышать. И это не от того, что перила давят. Он знал, его чувства — это уже вовсе не дружба, а нечто намного сильнее.