Почему я всё это испытываю?

Он никогда не подавал больших надежд, наверное. Скорее всего, его жизнь была просто ошибкой: он догадывался об этом из слов матери. Ну конечно это просто случайность, кто же будет заводить ребёнка в 18 лет, тем более, когда из образования у тебя только 11 классов школы? Вопрос риторический. Такое ощущение, что каждый день Роберт просыпался уже с чувством собственной ненужности. Он, конечно, пытался отвлечься от этого чувства, например, проверив телефон на наличие сообщений или пролистав ленту в социальных сетях.… По идее, это должно было помочь, но ему становилось только хуже: Роберту никто обычно не писал, может, только по какому-то делу, а в ленте то и дело попадались лишь какие-то старые знакомые. Какой же он лузер, просто кусок неудач в человеческий рост, завёрнутый в плоть. Сегодня, после утреннего разочарования в своей жизни, Роберт медленно поднялся с кровати, вытирая уголки глаз от тех штук, появляющихся из мейбумы, которая во время сна становится какой-то восковой субстанцией. И зачем ему эта информация, Боже мой? Да никто, наверное, не ответит на этот вопрос. Может, это потому, что ему было слишком одиноко, но никто не может знать точно. Умывшись, Роберт обычно проверял состояние своих рук на всякий случай. Ему было уже около двадцати трёх, наверное (Роберт не был уверен на этот счёт: день рождения он не праздновал, максимум отмечал этот день в календаре), и резал руки он уже около 10 лет. Ну, или около 9, поскольку первое время он просто травмировал верхний слой эпидермиса, как если кошка поцарапала бы, в то время он даже носил короткие рукава иногда, всем на него в любом случае было плевать. Хотя, по правде говоря, парню и тогда было не по себе. Временами казалось, что каждый человек пристально смотрит за каждым его действием, и стоит Роберту хоть немного оступиться, то все будут его осуждать и насмехаться. То есть, да, над ним, конечно, издевались совсем немножко, но парень не то чтобы осуждал своих одноклассников за это, пустяки. Ну, может, побили пару раз, ну, может, выкинули из окна портфель, ну или с ним никто даже за одной партой сидеть не хотел. Подумаешь… пустяки. В любом случае, наверное, Роберт заслужил не только это. Может, даже что-то намного хуже, ведь всё было бы в порядке, если бы его переехала машина или упал кирпич на голову. Примерно этим парень и руководствовался, когда наносил себе увечья — есть столько ужасных вещей, которые он мог бы с собой сделать и которые он, несомненно, заслужил, но он ведь их не делает. Это всего лишь порезы. Правда, даже если он и умрёт, никто особо не расстроится. Ну ладно, не нужно думать о таком в начале дня, может, всё будет не так плохо. Роберт из прошлого, конечно, не знал, что вечером того же дня будет сидеть на кровати, обнимая ноги и качаясь из стороны в сторону и пытаясь не думать, а потом искать утешения в анонимном чате. Просто не нужно думать. Роберт делает это уж слишком много, думает в основном о плохих и неправильных вещах, о которых нормальные люди не подумают никогда в своей нормальной жизни. А Роберт подумает, ведь он странный и неправильный. Но лучше вернутся к Роберту утром, когда он ещё думал, что этот день может быть не таким уж плохим, пил черный чай с сахаром и жевал тосты с маслом с какой-то музыкой на заднем плане. Музыку он не очень любит: она мешает думать, отвлекает от мыслей, просто не дает сосредоточится, но когда ему наоборот нужно отвлечься то он включал что-то ненавязчивое, как сегодня. После завтрака он обычно убирал дома, но в последнее время делать это становилось всё сложнее. Нет, парню очень нравилась чистота, и если бы он мог, то поддерживал её, но, пожалуй, ему для этого не хватало упорства и трудолюбия. Ещё в детстве мама говорила ему про это. Ну, она говорила много чего, на самом деле. Например, что Роберт ― идиот, что он просто такой же тупой, как и его отец, бросивший её, а также много других вещей, которые от своих родителей слышит далеко не каждый ребёнок. В младших классах, когда мама ещё контролировала его выполнение домашних заданий, она частенько вырезала ошибки лезвием, как это делали когда-то ее собственные родители. Без язвительных комментариев не обходилось: — Господи, ну что ты за придурок, даже букву одну написать нормально не можешь! И в кого ты такой конченный родился, да даже папаша твой грамотнее был? — она наклоняется над его тетрадью и стирает с бумаги буквы, пока он сидит рядом и молча наблюдает, сжимая руками сиденье стула и стискивая зубы. — Он, конечно, тоже был конченый, но он-то хотя бы поступил и работал, а тебя, тупицу, куда работать или учиться возьмут? Да ты в который раз одно слово переписываешь, да тут дыра скоро будет в листке, а до твоей башки тупой никак не доходит! Он хотел было перебить её, но ничего дельного он сказать не мог, да и маме лучше не мешать, когда она и так не в настроении. Но, кажется, мир уже тогда был против него. Одно резкое движение женщины и лезвие разрезает несколько слоев бумаги, а вместе с ней и тонкую кожу на пальцах, из-за чего на бумагу падает несколько капель красной жидкости. — Мх, да чтоб тебя, урод, нахлебник, дьявольское ты отродье! — и много других не самых приятных слов стали потоком желчи литься в сторону мальчика. Это было несколько пугающе, ведь мама не очень часто выливала эту желчь на людях, разве что на неуверенных консультантов и продавцов в магазине, или наоборот слишком уверенных. В остальных случаях она была спокойна, даже не кричала на него, когда он делал что-то не так, по крайней мере сразу. Сначала она просто мило хихикала, говорила что-то вроде «ох уж эти мальчики» и трепала его по волосам. На неё обычно даже никто и не сердился, наоборот ― ее считали довольно хорошей, хоть и со своими тараканами. Но и его мать, и сам Роберт примерно знали, что ждёт его дома. Крики о том, как он её позорит, а если сделал что-то совсем уж ужасное, то она могла стукнуть его пару раз, но ничего, можно потерпеть. — Прости меня, пожалуйста, мне очень жаль, мама, не кричи на меня, — тогда он ещё картавил, (к логопеду его отвели уже в начале второго класса), а сейчас и голос немного дрожал. Матери это не очень понравилось, поэтому очень скоро от неё прилетел подзатыльник. Больно, но он не ойкнул, ведь мама не любит это. — Не мямли, придурок, лучше тетрадь свою обоссаную убери! Господи, остолоп, как я такого отсталого вообще родила, — женщина отодвинула его тетрадь в сторону той же рукой, что недавно его ударила, и вышла из комнаты, чтобы заклеить рану на пальце. Только тогда он смог немного расслабиться, принял позу эмбриона, а потом заплакал. Так много лет прошло, а он иногда точно так же сидит и плачет себе в колени, забавно. Вчерашний вечер прошел именно так, а потом он заснул. Этот день точно не будет таким, как прошлый: всё будет по-другому, он надеялся на это. Он распланировал этот день, поставил определенную цель: выйти на улицу. Нет, он выходил на улицу, конечно, но обычно он делал это только при крайней необходимости, когда не было другого выхода, и только если он точно знал, куда идти, что делать и что говорить. А сегодня он просто выйдет на улицу, просто прогуляется, не будет обращать внимания на других, не будет каждые две секунды поправлять одежду, кусать губы от ощущения взгляда на себе; не будет проклинать себя, если случайно столкнется с кем-то; не будет чувствовать себя, словно смеются над ним, если услышит смех рядом. Всё будет нормально. Он будет нормальным. Хоть раз в жизни. Парень собирался довольно долго, тщательно проверяя каждую деталь своего образа на сегодня. Не слишком идеально, потому что никто не выглядит и не одевается идеально. Это выглядит глупо, будто он пять часов собирался (а это не правда, он потратил только четыре), и не слишком неопрятно, ему не нужно выглядеть как какой-то бомж (он никогда не будет выглядеть как бомж, даже бомжи выглядят лучше его). Он правда старался выглядеть хорошо, хоть и не очень получалось: кучу раз причесывал волосы, но непослушные кудри снова и снова выбивались из основной массы волос; несколько раз почистил зубы и прожевал до потери вкуса несколько мятных жвачек; протёр лицо разными кремами от прыщей, чтобы убрать покраснения (он ведь уже взрослый, почему они так и не исчезли с возрастом?), погладил одежду утюгом; проверил, чтобы рукава рубашки и пальто тщательно закрывали руки; протёр подошву на ботинках, чтобы она была чистой-чистой, и взял наушники, чтобы слушать музыку и меньше отвлекаться на остальной мир, соответственно меньше нервничать, и даже зарядил телефон на все сто процентов. Он был настолько готов, насколько это вообще возможно. Осталось выйти из дома. Коридор. Парень вдыхает, открывает дверь, отходит на безопасное расстояние, дабы его тонкую тушку не разрубило дверью пополам, а потом закрывает на три поворота ключа (один поворот мог ему привидеться, а закрывать на один поворот нельзя ― небезопасно), и выдыхает. Потом вызывает лифт, старается дышать ровно, когда лифт приезжает на его этаж. Снова вздыхает, заходит внутрь, пытается не нервничать. Он маленькими шажками идет к тому, чтобы стать нормальным, а прогулка это только начало. Лифт приехал на первый этаж, он выходит в подъезд. Спускается по лестнице к входной двери, почти получилось. Нажимает на домофон, дверь открывается, а сердце стучит предательски быстро. Он наваливается на дверь, она медленно и со скрипом открывается, он видит свет и улицу, и… Ничего не делает. Дверь закрылась так же быстро, как и открылась, только теперь уже с характерным звуком. Пара шагов назад, он оперся о стенку и медленно скатился по ней вниз. На что он надеялся? Ему никогда не стать нормальным человеком.

***

«Знаешь, тут такая забавная ситуация вышла… — Роберту стало вдруг очень интересно, какая такая ситуация? — Хотя, неважно, ты мне всё равно не поверишь» Обидно и стыдно, но после слов незнакомца стало только интереснее. «Может и поверю, расскажи! — о нет, он, кажется, совсем забыл про то, что он ― неудачник, который даже на улицу не смог выйти, нужно знать своё место. — Пожалуйста, если тебе не очень сложно.… Если сложно, то не нужно, лучше поговорим о другом, хотя мне и эта тема нравится…» И спустя пару минут уговоров его собеседник всё же решил рассказать об этой «забавной ситуации»: «Так вот… Что если я скажу, что я и есть тот автор, который тебе нравится?» Роберт не был уверен, как ему реагировать: ему могли просто наврать, чтобы посмеяться, что было бы просто ужасно. Нельзя быть таким наивным, нельзя выглядеть глупо сейчас. «Нет, этого не может быть, я тебе не верю. То есть, мне бы хотелось верить, но что-то такое просто не могло произойти со мной, я точно знаю» «Хах, хорошо, звучит как вызов. Подожди немного» И после этого собеседник прислал фото наработок уже выложенных книг и прочие доказательства. Похоже на правду. Роберт облажался. Опять. Ему стало так неловко, тяжесть в груди стократно усилилась от осознания своей глупости и убогости. Боже, почему он просто не порезался, было бы проще взять лезвие и сделать пару порезов, чем так позориться перед своим любимым писателем. На глаза выступили слёзы. «Господи, прости меня, пожалуйста, мне так стыдно и неловко, извини, я тупой идиот» «Ну, не говори так, это совсем не глупо, а даже очаровательно. Мне приятно, что тебе нравятся мои книги» Ох, боже, знал бы его любимый автор кто Роберт на самом деле, то совсем бы не радовался, ведь это не очень хорошо, когда твоё творчество нравится какому-то ничтожеству. «Ох, ладно, я понял, — что ему написать? — Раз уж так сложилось… Это, наверное, прозвучит очень глупо, прости меня, пожалуйста, за это, но я очень хотел узнать, как тебя зовут…» На самом деле ему хотелось узнать намного больше о нём, но имя в первую очередь, ведь как он будет думать о нём? Не произносить же ему каждый раз его псевдоним (хотя Кэрон Вульф звучит хорошо, писать и произносить в голове его по несколько раз в день будет неудобно). «Нууу, может только после тебя» Чёрт, ему придется назвать его имя. Теперь у него точно нет никаких шансов. «Ох, ну, ладно. Меня зовут Роберт… Глупое имя, мне оно никогда не нравилось» «А мне оно нравится. Очень приятно познакомиться, Роберт, меня зовут Алекс»