Олимп и Голгофа

***

      «Это всё обман, что он был самым добрым царём, это всё неправда, он правил огнём и мечом! Это всё — обман, я — ваш царь, и один только я...»       Я приоткрыла один глаз, нащупала лежащий на тумбочке телефон и провела пальцем по экрану, вырубая будильник. К сожалению, провернуть эту операцию получилось не с первого раза, поэтому с гладкой, тёмно-красной лакированной поверхности прямо на пол рухнули маленькое вертящееся зеркальце на штативе, заменяющее мне трюмо; чёрный кожаный ошейник со змееподобной буквой S на боку и малое собрание сочинений Ницше на японском. Из уцелевших вещей на тумбочке осталась только открытка, подаренная мне детьми в прошлом году на день рождения.       Помнится, Офелия и Рик расстарались тогда на славу, посвятив несколько недель раскопкам тех залежей всевозможного хлама, который скопился на чердаках и в подвалах резиденции ректора Академии Истинного Креста. Дело кончилось тем, что вышеупомянутому, известному также как папа двух юных исследователей, пришлось выуживать этих самых юных исследователей из того куска альтернативного пространства, в которое они умудрились угодить после того, как «пошли искать немного вольфрама для замены перегоревшего тела накала». Услышав это оправдание из уст перепачканной двенадцатилетней девчонки, я уперла руки в бока и строго поинтересовалась, какой именно связанной с электричеством чертовщиной она занимается с младшим братом, а также каким образом голова Микки-Мауса на его футболке оказалась сожжена серной кислотой. В ответ маленькая разбойница развела руками, состроила на лице то самое выражение, которым её отец пользуется в Совете, когда ему необходимо убедить григори в своей непричастности к очередной свалившейся на Орден проблеме, и заявила, что «даже в самой идеальной работе случаются ошибки». Не успела я что-нибудь на это возразить, как Самаэль, держащий всё это время сорванцов за шиворот, заверил меня, что знаком со всеми деталями новой шалости и там не о чем беспокоиться.       — Не о чем? — я схватила Рика за плечи, потянула вниз, заставляя Самаэля разжать пальцы, и принялась изучать тушку сына на предмет серьёзных повреждений, — то есть, серная кислота и электричество для четырёхлетнего ребёнка — ничего страшного? Ладно бы Офелия, у неё хотя бы есть твоя демоническая регенерация, но Рик может покалечиться...       — Хорошенькое дело! — возмутилась Офелия, дергаясь в воздухе от возмущения, — то бишь, его надо поберечь, пушинки там с него сдувать и в одеялки заворачивать, а я — ничего страшного, фигня, раз есть регенерация, значит переживу, да?       — Мам, со мной всё в порядке, — Рик, немного смутившийся от повышенного внимания к себе, попытался отстранить мои руки, но я не отпустила его, пока не убедилась, что ничего серьёзнее нескольких царапин и синяков с ним не произошло.       — Не говори ерунды. Твой брат младше, и у него нет твоих способностей и...       Заметив на лице дочери тщательно скрываемую хитрую ухмылку, я оборвала себя на полуслове.       — Юная барышня, ваша попытка отвлечь меня и перевести разговор на другую тему хоть и была весьма неплохой, но всё-таки провалилась.       — Зато попытка успокоить тебя, кажется, удалась, — уже не прячась, Офелия растянула уголки губ до ушей, и я тоже не удержалась от улыбки.       Вообще-то я знала, что в моей тревоге нет смысла с того самого момента, как Самаэль мне об этом сообщил, но материнский инстинкт не всегда поспевает за разумом. Результатом таинственных шатаний по тёмным закоулкам родного дома (он же резиденция) стала открытка в форме истекающего кровью демонического сердца, по периметру которой лампочки переливались чёрными, синими и белыми огоньками. Если этот плод цеха «Очумелые ручки» открыть, то заиграет задорная еврейская песенка с подпорченной репутацией «Тум, балалайка»(1). Несмотря на мрачный дизайн, я была счастлива получить такой подарок и даже поставила его в самый дальний угол тумбочки, чтобы точно не уронить и не испортить механизм. Но мы отвлеклись.       Вырубив будильник, я некоторое время лежала и мучительно соображала, отчего так чудовищно хочется спать. Шестеренки в мозгу шевелились крайне неохотно, уютное покрывало Морфея грозило в любой момент опять отключить сознание, поэтому я поднялась и побрела к окну, надеясь, что прохладный утренний воздух прогонит мою разбитость.       Распахнув створки, я высунулась наружу и окинула взглядом окрестности. Стёкла моего правого окна ведут во внутренний двор резиденции и позволяют увидеть во всей красе Академию и часть студгородка, а вот, благодаря левому окну, я могу в любое время не только полюбоваться прекрасным видом природы средней полосы, но и попасть в её объятия, элементарно перебравшись через подоконник. Возможность эту подарил мне Самаэль на всё тот же прошлогодний день рождения, и это, пожалуй, был лучший подарок, полученный мной за все тридцать восемь лет жизни.       Поле и участок широколиственного леса, предоставленные в моё распоряжение, не имели ни названия, ни вообще чего-либо примечательного, они даже не были моими в полном смысле этого слова, поскольку оставались совершенно доступными и для других людей. Именно они протоптали дорожку из одного конца луга в другой, они же поставили серую лавочку на опушке в тени раскидистых дубовых крон, источающих покой и умиротворяющую свежесть. При сравнительной близости человеческого жилья (деревня Сосновская находится в двадцати минутах ходьбы) «мой» луг не был популярен у местных жителей. Летом ещё куда ни шло: иногда дети разведут какие-нибудь салки-догонялки или полупьяный старичок будет клевать носом, сидя со мной на одной лавке; в редких случаях пройдёт женщина с корзиной, или пробежит молодая хохочущая парочка, но в зимнюю стужу толстый слой снега отпугивал любую активность. Конечно, можно было бы ожидать возведения снежных крепостей и снежных баб, битв не на жизнь, а на смерть, но, похоже, зимой дети предпочитали играть ближе к дому и, чтобы тёплые печи находились в шаговой доступности.       Чем же я занималась среди всей этой естественной, тихой и ни на что не похожей жизни? Скажем так, иногда особенно хорошо быть замужем за Повелителем Времени и Пространства. Каким бы загруженным ни был мой график, Самаэль почти никогда не отказывал мне в продлении суток на час-другой, чтобы я могла полежать в траве и луговых цветах, представляя себя частью окружающей бездеятельной природы, которая просто существует и тем довольна и счастлива. Порой, составлял мне компанию (или это я ему?), но в такие моменты он почти не говорил со мной, и только его взгляд становился ещё непроницаемей, а душа — ещё неприступнее (или это мне только казалось?)       Отправляясь на луг в гордом одиночестве, я брала с собой книгу или просто наблюдала за безмятежным ходом жизни, которой у меня нет и уже, вероятнее всего, никогда не будет, но в компании с Самаэлем именно он поглощал всё моё внимание. Разумеется, тайно (как наивно с моей стороны считать, что я способна что-то от него скрыть) я всматривалась в его дежурную, ничего не значащую улыбку; в его зрачки, задержавшие стылый взгляд на каком-либо предмете или человеке; в его пальцы, которые могли судорожно вцепиться в древко зонтика, трости или в моё запястье, а могли спокойно лежать на земле или на спинке лавки. Я пыталась разгадать этот ребус, понять, что скрывается за ширмой, а Самаэль... Возможно, тоже пытался что-то понять в окружающем его движении или неподвижности. Это было одновременно очень хорошо и будоражаще, но и странно. Впрочем, как и всё, связанное с Самаэлем. Чуднее всего лично для меня было то, что он никогда ни о чём не спрашивал, хотя я в своё время задала ему массу вопросов. Но мы опять отвлеклись.       Открыв левое окно, я немного полюбовалась усыпанным звёздами ночным небом. Удалённость от города, прекрасные экологические условия делали своё дело, превращая чёрное полотно в сияющее произведение искусства, которое для астронома наверняка выглядит намного осмысленнее, чем для меня. По достоинству оценив наполненный цветочным ароматом воздух и стрекотание сверчков, я наконец, решилась открыть правое окно и сразу поняла, что что-то здесь неладно.       Рассвет. Именно его заревом был окрашен японский горизонт, но я не ставила будильник на такое раннее время! Весь внутренний дворик Академии был ещё подернут сумрачной дымкой и нетронутым туманом; безмолвие нарушалось только журчанием фонтана, да игрой ветра в буковых кронах, и это всё было бы чрезвычайно завораживающе, если бы этот пейзаж не обрыдл мне ещё в прошлом десятилетии, учитывая, в какую рань мы с Самаэлем иногда начинаем или заканчиваем работу. Ему-то без разницы, а я, порой, с ног валюсь, и сегодня никакие ранние подъемы не планировались.       Пожалуй, я так и стояла бы, втыкая в одну точку, если бы телефон вновь зазвонил, заставив меня подпрыгнуть и сгоняя остатки сна. Я схватила трубку и обнаружила на дисплее имя Самаэля. Чёрт бы всё подрал.       Сцепив зубы, я нажала на кнопку.       — Извини, опять приняла твой звонок за будильник, — хотелось бы солгать, да только лгать Самаэлю — дело бессмысленное и беспощадное.       А на том конце провода слышались выстрелы, удары металла о металл, вопли, в которых без труда угадывались то мольба, то ругательства. Один из длинных криков прозвучал подозрительно близко к динамику телефона, и в какой-то момент мне почудилось, что это кричит Самаэль. К счастью, в следующее мгновение внезапно возникший испуг за него испарился.       — Да, я уже привык делать поправки на твою неорганизованность, поэтому первый мой звонок был нарочито преждевременным, и ты пропустила ещё не всё веселье, — голос демона звучал восторженно, с придыханием, словно его хозяин там совсем даже не сражением занимался, — Хочешь поучаствовать в разграблении главного сатанинского храма в Детройте? У нас нынче не простые сатанисты, а...       — Платиновые?       Я широко и не таясь зевнула. Да, помнится, сегодня должна была совершиться какая-то мелкая операция в Америке. Вернее, не то, чтобы совсем мелкая — всё-таки взятие главной сатанинской твердыни Штатов, но на общем фоне войны, которую ведёт теперь Орден против Люцифера, это казалось каплей в море. Мало-осмысленной каплей, к тому же. Главный сатанинский храм в Детройте не хранил никаких стратегически важных артефактов и был довольно посредственной пешкой в руках Короля Света. Они там всё антихриста ждали, и Люцифер в их понимании являлся именно этим долгожданным адским гостем.       — Золотые. Прямиком из Хаммаматских рудников (2) — поправил меня Самаэль, и разговор на секунду сменился очередным пением клинков.       Похоже, какой-то наивный сатанист решил, будто беседующий по телефону Второй Сын Сатаны то же, что уязвимый Второй Сын Сатаны. Я ждала возобновления разговора, как обычно ждут восстановления неисправного интернета. Терпеливо, но с лёгким раздражением на причину поломки.       — Ты бы осторожнее там, ведь голова не до конца зажила, — мягко пожурила я супруга, когда тот устранил помеху и вернулся, — Пластырями весь лоб залеплен, а все туда же. На кой ляд ты вообще туда сунулся? Такая ерунда...       — Ах действительно! Как же я посмел не подать прежде прошение на Высочайшее Имя в письменном виде и с двумя печатями? Как же я осмелился не созвать на совет влиятельнейших знахарей Ватикана и не позволил им прогундеть над моими повреждёнными лобными долями всё то собрание противоречий, которые на протяжении нескольких лет впечатывали в их повреждённые лобные доли преподаватели с повреждёнными лобными долями? Как же мне было не...       В моём воображении всплыла очаровательная в своей карикатурности сцена: Самаэль пляшет «танец смерти»; ловко отбивается от наседающих гурьбой вражин; проворачивает немыслимые акробатические финты, красуясь, как перед служителями Ордена, так и перед сатанистами и при этом неумолимо трещит в зависшую в воздухе телефонную трубку. Картина вырвала из моей глотки ироничный смешок.       — Пулю в лоб уже получил, теперь захотел лезвия в печени? Если организму не хватает железа, лучше скушай яблочко.       С разбегу прыгнув на кровать, я поджала под себя ноги. Ночная рубашка укрыла колени и пятки, сделав меня похожей на лепесток ромашки (по крайней мере, мне хотелось так думать). Неужели Самаэль позвонил только для того, чтобы поболтать в пылу битвы?       — Слушай, яблочко, скушай там давай все свои попытки острить и тащи сюда свой организм. Если, конечно, хочешь первая распечатать сокровищницу Храма Сета.       Я снова фыркнула, на собственном опыте представляя, какие такие «сокровища» обычно скрываются в подобных храмах.       — Напрасный скепсис, — на фоне диалога послышался удар сапога по лицу и премерзкий хруст.       — Это, надеюсь, ты, а не тебя?       — Не я и не меня. А что до сокровищницы, то подобное тебе насекомое не имеет права быть столь низкого мнения о моей компетенции.       — Ну что ты, у меня самое высокое мнение о твоей компетенции, — я, мечтательно улыбаясь, упала на подушку, — убедил. Как мне побыстрее добраться до храма?       Едва отзвучало последнее слово, как послышался хлопок, и уют спальни сменился гулом, грохотом, возней и пылью. Я прикрыла голову руками и попыталась понять, где нахожусь. Это оказалось нетрудно, несмотря на внезапность перемещения: вокруг, словно молекулы воздуха, хаотично летала и сталкивалась чёртова туча человеческих и демонических тел. Буквально в сантиметре от моего лица пролетела и с премерзким звуком плюхнулась на землю чья-то довольно упитанная рука. Кровь из рубленой раны залила львиную часть моей беленькой ночной рубашки, что было довольно жаль: вряд ли это отстирается, теперь только выбросить, а ведь была хорошая вещь. Впрочем, глупо жалеть какую-то жалкую шмотку.       Вжимая голову в плечи и стараясь держаться поближе к земле, я на карачках поползла искать укрытие, которым мог бы послужить любой выступ или окоп. Нет, в этот раз я точно пропишу Самаэлю не иллюзорных. Это же надо! Ни кофе не попила, ни душ не приняла, даже одеться не дал! И меч дома остался. Да что там меч... Вот куда он меня зафутболил? Неужели нельзя было неподалёку от себя любимого поместить? Нет, надо было закинуть в какую-то же... жандармерию.       А вот и укрытие! Рядом с алтарём, представлявшим из себя здоровенную статую Бафомета с детьми на коленях (что наводит на педофильские мыслишки), располагались баррикады в виде мешков с песком. Похоже, это было сделано, чтобы защитить святая святых храма от бомб со святой водой, только вот никаких защитников там не наблюдалось — все, кажись, в сражении задействованы. Обрадовавшись, я двинулась к баррикадам. Оттуда наверняка отлично просматривается всё поле битвы, и я легко найду Самаэля.       Путь мой оказался совсем не прост. Конечно, очень повезло, что на мне не было ни истинно-крестовской, ни иллюминатской формы, а грязища быстро избавила меня от роли белой — в прямом смысле этого слова — вороны, но вот только трупы и раненых с моей дороги никто не убрал, а это сильно затрудняло движение. Перебравшись через одну кучку стонущих тел, обойдя другую кучку стонущих тел, я спряталась от воспламеняющего потока магии под безногим трупом какого-то экзорциста и, продолжая тащить на себе этого экзорциста вместо щита, добралась-таки... Нет, не добралась.       Что-то обвило мои ноги, спеленало их, обездвижило. Я рухнула мордой в пыль и судорожно забилась, пытаясь сбросить с себя неведомые путы. Чуть подергавшись, как выброшенная на берег рыба и открыв любому, кто только захотел бы ударить, все жизненно важные органы, я обнаружила крайне отвратительную проблему: в следствие того, что у моего щита раздроблены оказались не только ноги, но и вся нижняя половина туловища, сизые склизкие кишки выбрались из разорванного нутра и обвились вокруг моих щиколоток. Какая гадость! И мне же сейчас брать это руками да распутывать...       Воинский инстинкт самосохранения подсказал срочно перекатиться как можно дальше вправо, что я и сделала. И очень вовремя. В нескольких сантиметрах от моей бедной многострадальной спины вонзилось здоровенное извилистое змее-подобное лезвие, а над головой прозвучало:       — Стиль Киригакуре, искусство магического меча!       — С ума сошла! Это я!!! — мой крик резко превратился из просто крика в истошный визг, а выражение беспредельной ярости на лице Сюры, сменилось крайним недоумением.       — Коссандра-сан?       — Здрасьте, блин!       Поток адреналина в крови медленно сокращался, но приветствие всё равно получилось излишне агрессивным.       — Ну что ты встала? Помоги!       Я потрясла связанными ногами, привлекая к ним внимание экзорцистки, и та, оправившись от изумления, помогла мне освободиться и встать.       — Что вы делаете здесь в таком виде и где ваше оружие? — спросила Сюра, окидывая мою испачканную ночнушку донельзя скептическим взглядом.       — А вот это надо спросить у Мефисто, — я никогда не называла Самаэля настоящим именем при посторонних, — ведь именно благодаря ему... Сзади!       Сюра ловко отбила атаку, и я, подобрав с земли какой-то меч, помогла ей. Помощь эта заключалась в том, что я чётко выверенным движением лишила сознания нескольких сатанистов, ибо я вообще никогда не убивала людей, а только демонов. Сюра заметила это, но ничего не сказала. Мы много раз и прежде бились вместе.       — Так что вы там говорили насчёт Феля? — спросила Киригакуре, переводя дыхание.       — Говорила, что именно ему стоит сказать спасибо за этот мой видок. Кстати, не знаешь случайно, где он?       Сюра неопределённо махнула рукой куда-то вправо, я подняла взгляд, и моё лицо озарилось той улыбкой, с какой люди от начала своего создания смотрят на всё прекрасное и высокое, на всё, внушающее благоговение.       Он был здесь. Его невозможно было не заметить, как невозможно не заметить самую яркую звезду на ночном небе, и мне совсем не понадобилось бы о чём-либо спрашивать Сюру, если бы, вместо того, чтобы щупать пульс у одного из поверженных противников, я бы просто чуточку осмотрелась. Самаэль не столько сражался, сколько танцевал. Короткая каминада, переходящая в корриду, медиа хиро перед анатомически точным ударом мечом в кадык и после него, что позволило снести головы сразу десяти сатанистам. Затем сшибающее с ног траспи и цепочка безупречно изящных амаге (3). Лицо Самаэля изображало полнейшее наслаждение происходящим, а капли крови, окружающие его, совсем не касались одежды и кожи и походили на брызги вина или на взрывающееся конфетти.       Господи, я против убийства, но в такие моменты этическое чувство затыкается, уступая место эстетическому! Это странно, будит во мне давно подавленные муки совести, но всё так же гипнотизирует. Сил моих нет.       А Самаэль уворачивался от любой контратаки с такой ловкостью, словно эта битва — кусок хорошо отрепетированной пьесы. На его противников было жалко смотреть, они все поголовно напоминали вызванных к доске двоичников, которые, побившись некоторое время о глухую стену своей беспомощности, пытались удрать, но тут-то их и настигал карающий смертоносный клинок. Самаэль никогда не позволял мне забыть, кто именно является повелителем смерти.       Наблюдая за демоном, наносившим свой последний для этих несчастных удар, моё воображение родило новую ассоциацию. На сей раз с древним ацтекским жрецом, разрубающим грудь раба для принесения кровавой жертвы. Алые потоки фонтанировали и стекали к сапогам текипане (4), не касаясь их; взгляд демона источал странную смесь оцепенения, овладевающего коброй перед броском, и затаенной бурной кровожадности. Это было страшно, просто чудовищно, но моё сердце замирало от восторга. Не владея собой от слова «совсем», я бросилась туда, к нему, нанося по дороге неразборчивые удары. Достигнув цели, добравшись до Самаэля через целую гору гнили, вони и грязи, я отбросила меч, схватила его своими грязными пальцами за белоснежный ворот и залепила поцелуй в застывшие плотно сжатые губы.