***
Окончательно пришёл в себя Барэнор уже в Ангамандо, в камере, вместе с пятью своими товарищами: Филэгом, Туллионом, Дамродом, Тондом и Саэлем. Саэль был самым старшим из них, Дамрод — самым юным. Все шестеро дортонионцев сражались в одном отряде, когда были схвачены, потому Темные и посадили их всех вместе. Беоринги были ранены, и прежде, чем начать допросы, их лечили: вскоре после того, как Барэнор пришел в себя, дверь камеры растворилась и к пленникам пришли орки. Поглазели на атани, похохотали над только что пришедшими в себя, смазали раны беорингов жгучей мазью*(1) и забинтовали. Потом притащили похлёбку и воду и, казалось, забыли о пленных. Дортонионцы надолго остались одни; они помогали друг другу, как могли, вспоминали то, что было, но о том, что будет теперь, почти не говорили… Атани ждали злой судьбы, но ничего не происходило и не менялось, разве что орки регулярно приносили похлёбку и воду, и всё реже и реже осматривали раны. Так прошло недели две, хотя точно пленники сказать не могли: они старались считать время потому, сколько раз орки приносили им еду. Атани терялись в догадках, почему к ним до сих пор не пришли командиры Темных, почему от них ничего не пытались узнать, почему им никто не назвал требований и не обещал кар за неповиновение. Беоринги не знали, что все это время за ними незаметно и внимательно наблюдали. В Ангбанде могли не спешить, у Тёмных было много пленных, а выжидание и наблюдение могли дать хорошие результаты в будущем. Например, Тёмные слушали, что говорят пленники в разговорах между собой (важных сведений, правда, так и не узнали — но зато у дознавателей появились кое-какие мысли, о чём кого стоит спрашивать); Темные смотрели, какие слабости проявляют их новые подопечные (а свои слабости есть у каждого); отмечали, как этим пленным вообще свойственно вести себя (пригодится, чтобы знать, когда они врут, когда боятся, когда готовы пойти на сделку, да и мало ли...) Так, благодаря наблюдению, Темные поняли, что Барэнор главный среди захваченных, но не смогли понять, насколько он ценен. Это мог быть просто командир отряда, а мог быть кто-то из старших командиров. Потому — его забрали первым.***
Орки допрашивали атана о том же, о чём всех новеньких: как зовут, кто есть, кем служит, чем занимается, что умеет. — Ты у нас будешь говорить! - обещали они. Но Барэнор не сказал оркам, кто он такой, зато сказал, кто они такие, и на всё, о чем его спрашивали под пыткой, отвечал только бранью. Орков беоринг презирал. В первый раз ему достались только побои и кнут, а после Барэнора уволокли в одиночную камеру. И пока он, жестоко избитый, валялся на полу, на допрос повели другого дортонионца - Филэга. Но Барэнор этого не узнал: его так и не вернули к товарищам. Филэг же невольно, по недомыслию, выдал имя командира — вовсе не думая, что одно имя что-то даст Тёмным. А орки, узнав имя, поспешили доложить его выше. Умайар, сопоставив имя, то, что Барэнор самое меньшее командир отряда и кое-какие обмолвки из разговоров пленных, догадались, что угодивший в Ангбанд мог быть близким ли, дальним ли, но родичем Брэгора, правителя людей Дортониона. Правда, это была лишь догадка, и её ещё нужно было проверить.***
По приказу Господ орки явились в камеру к Барэнору и стали глумиться над ним. Атан делал вид, что не видит и не слышит орков, но тут в камеру вошел умайа и назвал Смертного по имени. — Если бы не Филэг, я и не знал бы, что поймал именно тебя, Барэнор. Ведь ты теперь расскажешь нам всё, что знаешь о Барахире, раз уж ты его родич. - Умаиа внимательно следил за реакцией пленника, чтобы понять насколько их догадка верна. И беоринг подтвердил всё, и сполна, ответив: — Обо мне вы узнали, морготовы твари, но от меня про Барахира вы ничего не услышите. Это была провокация, и Барэнор поддался на нее. Он сам не понял, что таким ответом подтверждает: да, мы родичи, да, я многое знаю о нем. Конечно, после этого беорингом должны были заняться всерьёз, тогда пленником и заинтересовался Хис. Хис был умаиа-целителем, принявшим облик мориквэндо (он был мастером маскировки); этот умаиа нередко выведывал что-то от пленных, выдавая себя за их товарища по несчастью. — Отдайте Барэнора мне, - сказал Хис. - Его легче обхитрить, чем запугать, или заставить… Но я добьюсь того, что он у меня ещё Ангбанду служить будет.***
На какое-то время избитого Барэнора оставили одного, а после к нему пришел Хис, под видом пленного целителя-синдо. Хис омыл с беоринга кровь и грязь, "украдкой" принес хорошей еды и сочувственно сказал: — Я слышал, что твои товарищи присягнули новому господину... — и когда Барэнор неверяще вскинулся, умаиа поспешил добавить. — Не все, конечно, но Филэг, Туллион и Тонд… Адан не мог поверить в такое. В то, что Филэг мог назвать его имя, поверил - видимо, в самом деле назвал, иначе как бы об этом узнали твари? Но имя у Филэга могли вырвать и под пыткой, а как было поверить, что товарищи присягнули Моринготто?*(2) Товарищи, которых он знает, вместе с которыми сражался и прошёл так много?.. Если бы об их предательстве сказали Темные, Барэнор бы точно не поверил; но горестные вести принес Хис, а он был эльфом, и, значит, не мог врать. Об эльфах Барэнор судил всё больше по Финдарато и Аиканаро*(3) с Ангарато. В представлении беоринга все эльфы были высшим народом, мудрым и благородным… И Хис, хотя и оказался слабым и робким, все равно был добрым и честным. — Ты сам, своими ушами слышал, как они... сделали это? - переспросил Барэнор, в надежде, что Хис, быть может, сам был обманут другими. - Или ты передаешь мне чьи-то слова и рассказы? Хис горестно вздохнул: — Мне позволяют ухаживать за пленными после допроса. Сказали, что беорингов будет шестеро, а в камерах оказалось лишь трое. Я решил, что другие трое не пережили пыток, но все же пошёл узнать: вдруг я смог бы им хоть чем-то помочь? Но орки-тюремщики, смеясь, ответили мне, что тех троих даже не пытали, они сразу на службу запросились, — Хис с печалью посмотрел на пленника. — Увы, так бывает, но я обязательно узнаю больше о судьбе твоих товарищей, и передам тебе новости при первой возможности. — Орки! — сказал атан так, словно сплюнул. — Разве эти твари скажут правду? Они просто поглумились над тобой и над нами всеми… Филэг, конечно, в их руках… и Тонд с Туллионом тоже… если они вообще ещё живы. — Увы, — покачал головой Хис. — Орки плохо умеют притворяться. Их ждет награда, и они неподдельно рады тому. - Хис очень удивился, увидев, что Смертный так безоговорочно доверяет эльфам. Умаиа рассчитывал, что Барэнор не сразу поверит в его ложь, но при этом не ожидал и того, что беоринг так близко к сердцу примет услышанное от эльфа, не возмутится навету, а будет лишь искать возможность не поверить. Что же, пусть теперь атана мучают сомнения, а со временем Хис добудет для Барэнора доказательства… Сейчас же умаиа не собирался останавливаться на достигнутом, и продолжил разговор, сочувствуя, что атан из рода правителей попал в плен. И это уже были не просто разговоры и попытки морально раздавить пленника, но важный вопрос, ответ на который был нужен Темным.***
Барэнора в самом деле мучали сомнения, и все его мысли были заняты сейчас его воинами и товарищами, которые быть может стали предателями, а быть может были мертвы и оклеветаны. Беоринг хорошо знал этих людей, и никак не мог поверить, что они будут служить Северу, тем более "самим попросятся", а не согласятся на службу, не выдержав жестоких пыток. Но Барэнор не мог и не поверить эльфу… Единственная надежда для атана была в том, что Хис что-то напутал. И думая только о своих товарищах, Барэнор ответил на коварный вопрос походя, не задумываясь: — Что там, всё равно я из младшей ветви… Нет, Хис, они не могли так поступить. А что орки радуются, так этим тварям и мучить, и убивать в радость… Так Тёмные получили окончательное подтверждение тому, что Барэнор — из рода правителей Дортониона. И дополнение — из младшей ветви.***
Барэнора оставили одного (наедине со своими терзаниями и страхами) дня на два. За это время Тёмные пытались заставить кого-то из товарищей Барэнора пойти на сделку, и им удалось задуманное с Тондом. Атан должен был нанести десять ударов кнутом одному из своих друзей - Дамроду; после чего того обещали оставить в покое, перестать терзать. Словно бы в награду, согласившегося Тонда переодели в хорошую одежду, а после дали ему кнут и привели в просторный тюремный зал, обнесенный сверху галереями. В зале уже ждал привязанный к столбу Дамрод, и тогда Тонд с тяжелым сердцем поднял кнут, чтобы исполнить свою часть договора… И тут "случайно" по одной из верхних галерей орки повели с допроса Барэнора - так беоринг оказался свидетелем наказания" одного из товарищей, Тондом, который "продался" Тёмным.***
Когда все было закончено, Тёмные сдержали обещание - но как обычно, на свой лад. Дамрода в самом деле перестали допрашивать, ведь его ещё раньше сочли бесполезным — мало того, что щенок молчит и не желает ни в чём уступить, так ещё и самый младший, а значит, и знать много не может. К тому же, после того, как на поле боя в Браголлах Дамрод наглотался угарного газа, у щенка чуть что заходилось сердце: ни для забавы, ни для рудников он был не годен. Так что парня после наказания передали оркам и зарубили на глазах Барэнора, которого специально привели смотреть на казнь товарища. Но Тонд ничего об этом не знал: он должен был верить, что своими действиями помогал друзьям. Темные хотели попробовать сделать этого беоринга палачом, постепенно подводя к тому, чтобы беоринг "ради блага товарищей" соглашался всё на большее и большее.***
Когда Барэнора вернули в камеру, туда же "пробрался" с новой "украденной" едой Хис. Он сочувствовал Барэнору и рассказал: — Пока тебя… допрашивали… мне удалось кое-что подслушать, и… Увы, но Тонд получил приказ наказать одного из пленных перед казнью. И Тонд не отказался… Значит, действительно он служит Владыке Севера. Тяжело поверить, очень тяжело. Может быть, Тонд передумает в последний момент… Но Барэнор качнул головой и глухо отозвался: — Не передумал. Я видел всё сам. Дамрод… его больше нет. — Я бесконечно сожалею, — вздохнул Хис и спросил. — А кем раньше был Тонд в отряде, каким он был? - Чем больше знали Тёмные о пленнике, тем проще им было воздействовать на этого пленника. Но Барахир, доверяющий Хису, не заметил подвоха. — Тонд… он всегда думал о своих товарищах, на него можно было положиться, как на самого себя… Атан доверял эльфу, но не хотел говорить лишнего: мало ли, орки войдут, или самого Хиса начнут допрашивать... И потому, говоря, каким был или казался Тонд, Барэнор был осторожен в словах и не сказал ничего, что, на его взгляд Тёмные могли бы счесть важным. Тогда, видя, что из разговоров многого не почерпнуть, Хис подал сигнал своим, чтобы они пришли и забирали Барэнора на новый допрос; и когда орки явились за беорингом, целитель устроил перед Барэнором представление, изображая из себя "защитника" и делая вид, что пытается выгородить горца перед пришедшим умайа. Тот, ударив Хиса по лицу, всё равно, конечно же, забрал Барэнора на допрос, но теперь атан видел, что с одной стороны, у него есть предавший его воин из его отряда, а с другой стороны Хис - робкий, но преданный даже перед лицом Тёмных. И конечно же, Хис становился всё ближе и ближе Барэнору. Таков был план умаиа-целителя: чтобы атан считал его преданным другом, тем, кто рядом и в опасности, тем, кто готов подставиться ради Барэнора… Тем, кому можно доверять секреты.***
Беоринга пока не спрашивали ни о чём действительно важном — например, о проходах в Ладросе и о Барахире; однако даже на второстепенные вопросы атан отвечать не хотел, и потому ему досталось калёным железом. Но вскоре Барэнора вернули в камеру, и Хис встретил его там и трепетно лечил. — Тебе выпало столько испытаний, - говорил лже-эльф, - Кто знает, что ещё ждет впереди? Надо искать радость во всём, что можно, чтобы держаться, не сломаться. Вспомни светлые моменты, какие были в твоей жизни! Расскажи мне о них. Поделись. Тебе будет важно их вспомнить, мне будет радостью их узнать. Хис искал полезное в воспоминаниях о доме, задавал вопросы, просил лучше описать красивые места. Он не мог спросить Барэнора прямо о расстояниях или о том, как лучше добраться от дома до того или иного места, но мог подбираться окольными путями к сведениям, какие искал. — Я люблю рассвет, — сказал Хис и описал, как виден рассвет с места, которое он назвал "утерянным домом", хотя, конечно, никогда там не жил. А потом спросил пленника — А из твоего дома виден восход солнца? - Уже по описанию можно было сделать кое-какие выводы. Слушая о любимых Барэнором местах Дортониона, целитель, словно невзначай, спрашивал: …- Ты туда ходил пешком или ездил верхом? …- А красиво там на закате? Так же ненавязчиво Хис расспрашивал атана о двоюродных братьях: — Как это здорово, такая дружба! …- А что вы любили делать вместе? Умаиа собирал сведения и узнал многое о подходах; а та же искал слабые места Барэнора и его кузенов (детей Бреголаса и Барахира), которые ещё оставались на свободе. Так беоринг и мнимый эльф вели долгие разговоры в темноте… А затем Хис предложил сделать для своего "друга" иллюзию его любимых уголков в Дортонионе, как это умели делать некоторые эльфы*(4). Для этого атану пришлось бы направлять Хиса, говорить детали, и через этот подробный разговор лже-эльф тоже многое бы узнал; а ещё лучше было бы уговорить беоринга на соприкосновение разумов, и уже тогда, через осанвэкента, узнать от атана всё, что нужно, через его разум. Потому, что Тёмных интересовало и то, о чём Хису нельзя было спрашивать даже окольными путями, не вызывая подозрений: например о заставах или числе воинов. Но Барэнор отказался от предложения своего "друга": - Нет, Хис, я не могу, это слишком опасно для тебя. И умаиа осталось довольствоваться только разговорами.***
Когда Хис закончил расспрашивать "друга" обо всём, о чём мог, за Барэнором снова пришли, чтобы допросить о том, о чём Хис незаметно выведать не мог. Беоринг был упрям, и допросы длились долгих два месяца, пока Тёмные наконец не поняли, что это бесполезно. И тогда атана снова отдали Хису.***
Сначала Хис принялся ухаживать за ранами доведённого почти до предела беоринга: потраченное на это время было совершенно бесполезным для Твердыни, но важнфм для умаиа-целителя, который грелся в той трогательной привязанности, которую к лже-эльфу питал беоринг. Когда же Барэнор оправился достаточно для того, чтобы мочь вставать и ходить, Хис снова приступил к воплощению намеченного ранее плана. — Я знаю, чем были для тебя эти последние месяцы, — печально говорил "эльф»", - Но, быть сможет, я смогу принести тебе хоть немного радости... Я сумел добиться того, что ты сам сможешь встретиться с Филэгом. Только... Господа не знают об этом, встреча будет тайной, и времени у нас будет мало. Прежде всего, тебе нужно будет спросить Филэга о самом главном, иначе потом ты сможешь и не успеть… — Целитель снова тяжело вздохнул, и, отведя взгляд, продолжил. - Но я должен предупредить тебя. Я видел Филэга и… он выглядит не как пленник теперь. Но, возможно, ты прав, его просто так страшно пытали, что он не выдержал и согласился на службу… Хотя говорят разное... Но лучше тебе будет спросить его об всем самому.***
Эти месяцы для товарищей Барэнора также были тяжелыми и занятыми допросами, но взялись за них не так плотно, как за их командира. Филэг уже знал, что его случайная ошибка, невольно выданное им имя Барэнора, обернулось бедой и дало Тёмным что-то важное: помимо боли от пыток, умаиар мучали Филэга и обманами, стараясь заставить воина чувствовать себя виноватым перед другом и командиром. Не раз Темные говорили ему с издёвкой: ты, мол, сослужил хорошую службу Ангбанду. Но так как ни боль, ни вина не заставили Филэга склониться или заговорить, его продолжали допрашивать, однако так, чтобы не оставлять на теле видимых следов, которые не мог бы быстро убрать целитель. Когда же Хис сказал, что Барэнор идет на поправку, Филэга перестали допрашивать и начали готовить к встрече: воина хорошо кормили, так, чтобы мужчина выглядел здоровым и бодрым, выводили на прогулки. В один из дней его неожиданно повели мыться, отдраили, подстригли, причесали, переодели в хорошие одежды и сказал: — Ты получил всё это в награду за свою службу Твердыне. После чего Филэга привели в жилую комнату, расположенную недалеко от тюремных коридоров, но всё же, уже не в тюрьме, и снова посадили за стол, уставленный хорошей едой и вином. Филэг не притронулся ни к еде, ни к питью, но это было и не нужно - вскоре в ту же комнату, крадучись, вошли Хис и Барэнор. Увидев их, воин вскочил, но не знал, что сказать или сделать: так разительна была разница между ним и измученным, оборванным командиром. Барэнор же, видя былого товарища нарядным, сытым, едва не цветущим, только и смог что выдавить из себя: — Филэг, ты… Филэг, не поднимая глаз, что-то неразборчиво пробормотал в ответ. Он винил себя за то, что невольно навредил другу и командиру, и ему было стыдно за то, что его жизнь была явно лучше, чем у Барэнора. — Это правда, что ты… — снова начал Барэнор, но язык не поворачивался закончить: "служишь Северу". Ещё недавно атан уверенно сказал бы: "Ни один из моих товарищей не предаст, не станет служить врагу". Но он же видел Тонда… — Барэнор… прости меня… - наконец смог выдавить из себя Филэг, которого душил стыд. Видя, что разговор вот-вот пойдет совсем не в том русле, что нужно (Филэг мог и договорить, за что именно он просит прощения), Хис мысленно приказ ждущим неподалеку оркам, немедленно ворваться в камеру и прервать этот душещипательный момент.***
Фиэлг собрал всё свое мужество и, вскинув голову, посмотрел в глаза командира, собираясь просить прощения, и сказать, что больше он ничего не выдал тварям. Но в это самое время дверь комнаты распахнулась, и на пороге появились орки. — Спроси его о главном! — выкрикнул целитель Барэнору, делая вид, что пытается задержать орков. И беоринг спросил: — Тебя мучили, чтобы ты согласился? Если ты не выдержал пытки, я пойму… — Нет… — с горечью ответил Филэг, думая, что речь идет о выданном имени: его-то воин в самом деле выдал не под пыткой, а по глупости. Но Барэнор услышал в этом ответе своё: подтверждение, признание в предательстве, полученное от самого Филэга. Это было ужасно. Но теперь Барэнор поверил в предательство бывшего друга; и уже второй раз Хис, как думал атан, оказался прав.***
Хис делал всё возможное, чтобы доказать Бэрэнору вину всех троих «предателей». Конечно, лучше всего было бы подвести хоть одного из беорингов к настоящему предательству, но если не выйдет, то ничего страшного - целитель придумает, как подставить дортонионцев. Как уже подставил Филэга и Тонда. Но с Туллионом у хитроумного целителя ничего не выходило. Тогда Хису пришлось создать обман, наваждение и показать этот морок Барэнору так, чтобы атан поверил, что видит своего товарища: Темные мастерски воссоздали в иллюзии и голос, и интонации, и внешность Туллиона. После очередного допроса, когда измученный болью Барэнор соображал хуже, его потащили по коридору назад в камеру, и по дороге атан услышал знакомый голос Туллиона... славящего Моринготто и распекающего орков за нерадивость… Барэнор повернул голову, стараясь увидеть говорящего, и с болью в сердце увидел бывшего друга - в новых и дорогих одеждах, здорового и свободного.***
Конечно, Хис очернял товарищей Барэнора не просто из любви к искусству. Убедив своего подопечного беоринга в том, что все его воины предали и его самого, и эльфов, и свои идеалы, Хис пытался добиться недоверия Барэнора ко всем товарищам и вообще всем пленным атани, и через это окружить беоринга одиночеством не только снаружи, но и внутри. — Как я тебе сочувствую, — говорил Хис, с печалью глядя в лицо Барэнора и гладя его руку. - Любой из твоих соплеменников может предать… Прости, что говорю тебе это, но люди… нет, не ты, конечно, ты не такой… но люди ненадёжны и легко переходят на сторону тех, кто посулит им больше… Наверное, теперь ты никому не можешь верить, но не отчаивайся, я всегда буду с тобой. Ты всегда сможешь на меня положиться. Барэнор не забрал руку, но, промолчав, опустил голову, и Хис принял это за добрый знак, а потому продолжил, пытаясь растравить в атане ненависть к бывшим товарищам, и призвать Барэнора к мести: — Я целитель, и я не могу ни на кого поднять руку*(5) но эти предатели причинили тебе такую боль… Будь я на твоём месте, я пожелал бы, чтобы они заплатили за всё сполна. Как жаль, что мы бессильны! Здесь сила и власть только у орков и прочих Тёмных, да ещё у таких, как эти… Умайа-артист уже мысленно видел продолжение разговора, и репетировал про себя, как он подскажет верному, но бесхитростному атану "единственный выход". Хис планировал начать со слов: "Разве что если… Но нет, лучше я даже не буду говорить…". И когда Барэнор начнёт расспрашивать его — а Барэнор обязательно начнёт! — Хис, словно поддавшись на уговоры, скажет: "Разве что если притвориться таким же, как твои бывшие товарищи. Получить силу и власть и обратить их против настоящих врагов, против предателей… Нет, лучше бы я даже не говорил этих слов, хотя это и не будет по-настоящему и принесёт вред только Ангбанду…". И тогда Барэнор, поломавшись, в конце концов согласится на "притворную службу" и даст "мнимую присягу Северу" — он же так верит доброму эльфу, его единственному преданному другу… Но дав мнимую присягу, Барэнору придется подтвердить её делами - сначала малым злом, потом всё большим... И вскоре атан поймет, что он увяз в трясине с головой, и путь назад для него отрезан. Но тут у Хиса ничего не вышло. С самого начала. Видеть в каждом пленным атане почти готового предателя Барэнор не стал. Мстить он хотел по-прежнему лишь оркам и Моринготто, а о предателях желал забыть, словно и не было в его жизни таких людей.***
Но просчитался не только Хис. Просчитался и умайа, что звал себя Господином и занимался пытками Барэнора и его воинов (именно Господин назвал Барэнора по имени и первым сказал, что его выдал Филэг). Умаиа думал использовать «последнего верного товарища» Барэнора, Саэля, против самого Барэнора: родич Барахира хорошо терпел свою боль, стерпит ли так же чужую? Но проверить не удалось: Саэль, уже немолодой воин, умер. Даже не на допросе, между ними - будто взял и ушёл из Ангбанда. Теперь единственным другом Барэнора в плену оставался Хис.***
Хис рассказал Барэнору весть о Саэле, а после сидел рядом и утешал беоринга, исподволь продолжая расшатывать волю пленника - двое из товарищей мертвы, трое стали предателями, куда уж хуже? И вдруг, посреди разговора, дверь в камеру распахнулась и внутрь вошли умаиа и двое орков. — Ты опять здесь, остроухий? — усмехнулся Господин. — Что так? Проверяешь, как с последнего допроса подживают раны у Смертного? Хис вскочил, сжимая кулаки, но глядя в землю, не смея поднять глаз: — Он еще слаб, не забирайте его… — Тебя это не касается, раб, — усмехнулся умаиа. — И мне уже надоела твоя дерзость. Еще раз попробуешь защитить беоринга и сам окажешься на дыбе. — Хис, не жалей меня. Я выдержу, — отозвался Барэнор поднимаясь. Про себя дортонионец подумал, что твари не отправят целителя на дыбу, ведь это будет для Хиса не только наказанием, но после дыбы Хис долго не сможет никого лечить. А Тёмным нужны целители. Или... всё же отправят? Нет, наверное нет … И он, Барэнор, конечно же, не первый, кого добрый, но несмелый эльф пытается поддержать. Хису только грозят… Барэнор дорожил поддержкой, теплом и дружеским участием, таким редким и таким необходимым здесь, в плену, и не хотел, чтобы эльф, пытаясь поддержать друга, сам пострадал за это. Хис, играя свою роль и услышав слова Господина, стоял бледный, как полотно. На секунду он сжал губы, а потом жалобно прошептал: — Пожалуйста… — Было видно, что он не на шутку напуган, но отчаянно пытается побороть себя. — Еще пару дней… Один из орков замахнулся на Хиса, и тот сжался, но всё равно не отступил, хотя и заслонить горца собой не осмелился. Тогда, видя непокорность раба, умаиа поднял руку сам, и Хиса снесло к стене невидимой чудовищной силой, а орки схватили Барэнора. Атан пытался вывернуться, но у него не хватало сил: его раны в самом деле зажили недостаточно, и даже просто от того, как его схватили, из ран снова пошла кровь. Барэнор бессильно висел в руках орков, и с ненавистью глядя на умаиа, думал про себя: "Вот же тварь!.. Достать бы тебя…»***
Хорошо знакомым беорингу путём пленника притащили в застенок. Вот только обстановка там изменилась. Появилась новая "мебель" — массивное деревянное кресло, со множеством ремней, в которое усадили и привязали Барэнора. — Ты правда не в состоянии отвечать за свое молчание сегодня, — надменно сказал Господин. — Так что за тебя сегодня будет отвечать этот мальчик. На стене, на "обычном" месте Барэнора, за руки и ноги был растянут другой дортонионец, парнишка лет шестнадцати, ставший воином раньше, чем взрослым. Глаза Барэнора распахнулись, он закусил губу. "Это же почти ребёнок. Теперь… они решили делать так?!" - в ужасе думал про себя беоринг — Ты ещё помнишь, чего от тебя хотят? — поинтересовался Тёмный. — Не так уж много. Слова о твоих кузенах и дяде стоят не так уж дорого. Или дороже, чем мучения этого мальчика? Если бы атан даже знал о кузенах и дяде, рассказать что-либо про них означало отдать на мучения и их. И многих ещё. Сказать о Ладросе было тоже невозможно. Но Барэнор отчаянно пытался придумать что-то, чтобы Тёмные не мучили этого мальчика… чтобы вообще больше не думали так делать… — Теперь тебе легко отказываться и молчать, — продолжал глумился тем временем палач. — Ты же ничем не заплатишь за свое упрямство, только этот парень. Я не убью его. Но он проведёт в этой камере куда дольше времени, чем ты проводил когда-либо. Да, он выживет, но когда очнется, на всю оставшуюся жизнь останется скрюченным калекой. Не зная, что делать, Барэнор только выругался. А потом, осознав сказанное, чуть ли не взвыл. — А твоё имя я выжгу у него на груди, - продолжал Господин, - Что бы щенок всю жизнь знал, кого благодарить. Барэнору казалось, что хуже уже быть не может, но атан понимал, что палачи на этом не успокоятся. Если даже он сейчас промолчит, то твари найдут кого-то ещё, и будут мучить невинных перед ним дальше и дальше… А если сказать какую-нибудь ерунду? Без толку. Умайа тут не в игру играет: "Добейся, чтобы Барэнор сказал что-нибудь". Чего-нибудь он и так наговорил довольно. Но Тёмный добивался ответов о Ладросе, Барахире, Берене, Барагунде… Что же ему было делать? Молчать, терпеть и смотреть, как проклятые твари искалечат паренька, а потом, в камере, попросить Хиса принести ему какого-нибудь яда? Хис же целитель, он должен разбираться. Чтобы Тёмным не с кого было спрашивать; иначе — скольких они ещё замучают? Атану показалось, что он нашел хоть какой-то выход, но почти тут же он понял, что не сможет так поступить. Он, Барэнор — ценный пленник, и Хису может действительно здорово достаться, за то, что сгубил или не уследил. Да и не решится Хис на такое.***
На брань беоринга Господин пока не обращал внимания — если Барэнору так проще, то пусть бранится. Однако молчание затянулось, и умаиа шевельнул рукой — и тотчас один из орков двинулся к мальчику со щипцами в руках. Атан, привязанный к креслу за руки и за ноги, не мог ничего сделать, и лишь бессильно наблюдал за происходящим. Мальчик, растянутый на стене, старался держаться, но глаза подводили его: перенек смотрел умоляюще. Он хотел быть воином, но ему было отчаянно страшно; он боялся и боли, и искалеченности, которой ему грозили. Остатки воли у парня уходили на то, чтобы не заорать прямо сейчас, ещё до начала пытки. В камере было тихо. Только потрескивали угли в жаровне, да начинал петь греющийся метал, да звенели цепи на дрожащем мальчике. Барэнор по-прежнему молчал; тогда орк вынул из огня клещи и подошел вплотную к юноше. Раскаленный металл вгрызся в грудь, отрывая кусок плоти от груди мальчика, и истошный крик заполнил камеру. Умаиа довольно улыбался. Барэнор молчал. Клещи впивались в грудь парнишки, пока не образовали руну «б». Все это время атан мучительно пытался сообразить, что ему делать. Он был привязан и не мог напасть на врагов. Говорить, отвечать на вопросы Темных было нельзя. В бессилии беоринг проклял умаиа и орков, но это ничего не изменило - да тварей этих уже сколько раз проклинали, а им хоть бы хны. "Тварь. Ненавистная тварь!", - думал про себя Барэнор. "Они ж этого мальчишку правда искалечат…" Барэнор почти в отчаянии посмотрел на Господина... и вдруг успокоился, спокойствием обречённого. "Да Тёмные бы его и так искалечили или прикончили" — понял атан. - "Если бы твари рассчитывали что-то ещё получить от этого мальчика, они не притащили бы его сюда." И всё равно, сколько ни говори себе — что так и так Тёмные делали бы, что делают, парнишку было невыносимо жалко. Атан зарычал от бессильной ненависти, но против этих отродий Тьмы он ничего не мог сделать. И тогда Барэнор обратился к мальчику, такому же дортонионцу и воину, как он сам: — Ты герой, мой юный брат, что бы ни делали эти твари… ты противостоишь им сейчас. И... ты теперь будешь моим тёзкой… — Барэнор не знал, сможет ли он сказать юноше что-то такое, что окажется поддержкой. Но все, что атан сейчас мог, это попытаться поддержать паренька. Конечно, Тёмные не хотели чтобы Барэнору удалось хоть немного облегчить участь свою и мальчишки, и в ответ на слова беоринга Господин звонко рассмеялся, а мальчик ответить не смог. По его щекам катились крупные слезы, и его била крупная дрожь. А Барэнор всё ясней сознавал для себя: он будет мстить, как только будут силы. За всех, погибших в огне, за всех замученных, всех казненных, и за этого мальчика тоже…***
Минуты тянулись бесконечно. Когда было выжжено «Барэ», мальчик наконец потерял сознание. Атан сидел в кресле, словно изваяние, ненависть заглушала в Барэноре всё чувства; хотя нет, ещё оставалась жалость к этому юноше. — Ты думаешь, твоё молчание правда того стоит? — потянулся умаиа, с любопытством глядя на старшего воина. — Сказал бы нам хоть что-то из того, что я прошу, и всё бы кончилось. — Чтобы вы делали то же самое с Барахиром или моими братьями?! — не сдержался атан. — Не дождётесь! — Твоих родичей здесь ещё нет, им пока ничего не грозит. А вот мальчик платит за твоё упрямство. Беоринг упрямо сжал губы. Потому его родичам пока ничего и не грозит, что он молчит… А заговорит о том, что знает, и кузены будут здесь же. Этих мыслей адан вслух не высказал, но умайа словно прочёл их. Хотя, наверное, по лицу угадал. — Удача - вещь капризная, Барэнор. Твои сведения могут оказаться полезными для нас, а может, и не пригодятся. А вот мальчик… мы же пока даже не начали его калечить. «Я буду молчать, а потом при встрече попрошу Хиса, чтобы он помог в последний раз — помог умереть», — снова в отчаянии подумал Барэнор.***
Парня ломали (в прямом смысле) несколько часов, и юный беоринг потерял голос раньше, чем всё закончилось. Но... он так и не попросил Барэнора выкупить его ценой предательства. Комментарии. *(2) В "Сильмариллионе" упоминается, что после запрета Тингола и синдар, и нолдор в повседневной жизни пользовались синдарином, а квэнья превратилась в язык знаний, "книжный язык". Однако если при анализе текстов (в том числе и "Сильмариллиона") можно видеть, что это не так, и запрет Элу Тингола касался только Дориата. Во-первых, в "Серых Анналах" говорится, что к 20 г. Первой Эпохи, ко времени Праздника Воссоединения, нолдор уже перешли на синдарин, так как синдар было тяжело освоить квэнья, а вовсе не по какой-то другой причине. И произошло это за сорок семь лет до знаменитого запрета Эльвэ, который запретил своим подданным говорить на языке... которым и так синдар не пользовались. Во-вторых, даже несмотря на то, что нолдор говорили с синдар на синдарине, а Синдаколло объявил свой знаменитый запрет, у нас есть доказательство тому, что даже 400 лет спустя квэнья была в ходу не только меж нолдор, но и в некоторых семьях атани. Так дева, дошедшая до нас в преданиях как Ниэнор, перед смертью воскликнула: - A Turin Turambar turun ambartanen! - О Турин, Властелин-Судьбы, судьбой побежденный! То есть Ниэнор не просто знала квэнья хорошо, но она была для нее столь родной, что это был язык, на котором она думала в момент горя и отчаяния. Таким образом, квэнья для нее должна была быть как минимум вторым родным языком (если не первым), а также, очевидно, что это был второй/первый родной язык и для ее матери - которая принадлежала к Дому Беора. Но если атани Дортониона, не часто общающиеся со своими лордами, говорят на квэнья как на своем языке, то тем более на нем говорят в Доме Хадора (из "Детей Хурина" мы знаем, что Хурин много времени жил в Хисиломэ, у своего Лорда Нолофинвэ). Более того, у нас есть прямое подтверждение того, что Хурин предпочитал квэнья синдарину: - Aurë entuluva! День придет снова! - вот слова, что кричал Хурин, прикрывая отход Турукано. В-третьих, сам Финдэкано перед началом Нирнаэт Арноэдиад, обращаясь к армиям, говорил на квэнья. Это был призыв и воодушевление, его не стали бы произносить на языке, который не понимают те, кого воодушевляют: Utúlie’n aurë! Aiya Eldalië - Возвратился день! Слава эльфам ar Atanatári, utúlië’n aurë! и отцам-людей, возвратился день! И ему отвечают все, кто слышит (то есть люди и эльфы): Auta i lómë! Проходит ночь! Из всего этого несложно заключить, что... квэнья в Первую Эпоху была распространена куда больше, чем многим казалось. Возможно, это был язык, на котором не говорили синдар и младшие люди, но он был активно в ходу меж нолдор и атани, бывших в союзе с нолдор. Пример с Ниэнор особенно показателен. Мало того, что Ниэнор восклицает на квэнья в минуты горести, но здесь можно вспомнить её биографию: Ниэнор никогда в жизни не общалась с нолдор. Ниэнор родилась и выросла в уже захваченном Хитлуме, где эльфийские языки были едва не под запретом. После Ниэнор жила среди эльфов, только в Дориате, где на квэнья также не говорили. То есть Морвэн (и возможно те, кто жил в её доме) говорила с Ниэнор на квэнья с её детства, так что девочка усваивает её как родной язык. По отцу Ниэнор принадлежит к Дому Хадора, а по матери - к Дому Беора. Квэнья настолько прочно усвоена Тремя Домами, что даже когда много лет после Нирнаэт Арноэдиад атани не имеют возможности встретиться с нолдор, они всё равно говорят на квэнья. *(3) Дифтонг ai правильно читать "аи", а не "ай", вот статья, объясняющая почему это так: https://ficbook.net/readfic/9969515/25662007#part_content или здесь: https://lamatyave.mybb.ru/viewtopic.php?id=5 *(4) "Властелин Колец": "На следующий день, в час заката, Арагорн один бродил по лесам; сердце его радовалось, и он пел вслух, ибо был полон надежд и мир казался ему прекрасным. И вдруг, еще не кончив песни, увидел он деву, идущую по зеленой траве среди белых березовых стволов. Он остановился, потрясенный, думая, что забрел в сон или стяжал дар эльфийских менестрелей, которые умеют являть взору то, о чем поют. Ибо Арагорн пел отрывок из "Сказания о Лутиэн", в котором говорится о встрече Берена и Лутиэн в лесах Нэлдорета." *(5)"Законы и обычаи эльдар". "И эльдар кажется, что причинение смерти, даже когда оно законно или необходимо, уменьшает целительную силу, и что преимущество нисси в этих делах происходит скорее от того, что они не принимают участия в охоте или войне, чем какой-либо особой способности, связанной с их женской сущностью". "С другой стороны, многие мужчины- эльфы были великими целителями, искушенными во всем, что касается живого, и они не ходили на охоту и на войну, пока крайняя необходимость не принуждала их к этому."