Тихая ночь

      Эпиграф.       — Женщина… — неожиданно тоскливо и обреченно провыл оракул. — Что же вы делаете, женщина? Зачем вам эти гроши, вы ведь завтра умрете, женщина…       Упитанная, румяная баба в самом расцвете сил так навалилась грудью на прилавок, что сливы захрустели, лопаясь.       — Это с чего бы? — тупо спросила она.       Лебка многозначительно вздохнул, положил на свободную чашу весов требуемую плату и начал неторопливо складывать отвешенные сливы в глубокую переметную суму.       — Прощайте, — грустно сказал он, готовясь удалиться.       — Э, нет, постой, ведун! — баба уцепилась за Лебкин рукав с отчаянием утопающего. — Погодь минуточку!       Оракул меланхолично повиновался, продолжая отстранено глядеть в пустоту перед собой. Торговка торопливо сыпанула в прорезь сумы пригоршню слив, крупных, иссиня-черных. Лебка не препятствовал.       — С чего мне помирать-то, а? — баба заискивающе заглядывала в бледное, одухотворенное Лебкино лицо. — Отродясь не хворала, трех мужиков пережила, детишек не меряно, сливы вчерась дотемна обтрясала, и хоть бы что, даже поясницу не ломит, а ты брешешь — помру.       — Судьба, — многозначительно вздохнул Лебка, помогая бабе наполнять суму отборными плодами. — Уж что человеку на роду написано… Эй, эту не кладите, у нее бочок гнилой!       — А чево на ём писано-то?       Лебка выдержал паузу, во время которой мы наполняли суму в шесть рук.       — Открывается… — оракул закатил глаза и весьма убедительно изобразил зубовный скрежет. — Вижу… Доски… Вода… Мутная, зеленая… Плывет кадушка со щелоком… Подштанники… Белые… В цветочек… В незабудочку…       Я хрюкнула, Лебка предостерегающе стиснул мою руку. Но баба, посеревшая, растерянная, ничего не услышала, всецело поглощенная жутким, но красочным пророчеством.       — Шарахаются мальки… — продолжал оракул. — И опускается… Опускается на песочек… Тело белое!       (с)О. Громыко. Для тех, кто в курсе :).

***

      Драко Малфой не мог назвать себя отважным парнем. Разумеется, в этом не было никакой особой проблемы для члена факультета Слизерин — это гриффиндорцы имеют привычку совать безмозглую голову в пасть дракона на спор. Дети Змея же всегда считали себя выше детских выяснений, кто самый крутой — они мерялись другими вещами. Длиной родословной, богатством, землями, вассалами, славными деяниями предков… и наконец, умением держать лицо — говоря словами отца, умением сесть в муравейник и не почесываться.       Впрочем, наибольшим уважением пользовались те, кто умел избегать муравейников, в которые их пытались усадить. И в этом Драко Малфой потерпел сокрушительное поражение — наверняка, со стороны казалось, что он специально отыскивал муравейники, чтоб разворошить и усесться в гнездо кусачих тварей. И ведь он мог бы поклясться: дело не в дурманных зельях или морочащих чарах! Это его личная особенность — терять соображение, видя, как мордредов герой магической Британии идет под ручку с рыжим упыренышем!       Увы, люта, как преисподняя, ревность…       «Резонанс, — печально константировал отец, когда Драко вернулся домой на каникулы и поведал о своей неадекватной реакции на ходячий символ Гриффиндора. — Ничего не поделаешь… постарайся привыкнуть, сын. Амулет, способный приглушить реакцию ваших магий, сейчас нанесет больше вреда, чем пользы. Утешься тем, что вы на разных факультетах, и посвящай больше времени учебе — это единственный совет, который я могу тебе дать».       «Я постараюсь, отец, — кивнул он, чувствуя себя измученным. Сказать было проще, чем сделать, и после каникул все продолжалось, как и до них. Все тщательно собранное спокойствие, все хладнокровие и разумность словно волной смывало, стоило только увидеть в отдалении лохматую башку. И по факультету побежали шепотки — подмазал Шляпу. Гриффиндорец, как он есть — без мозгов, только храбрости Мерлин не отмерил.       Трусливый гриффиндорец, вот так.       На это прозвание Драко лишь пренебрежительно фыркнул — он помнил, как важно держать лицо. Ему не нужна храбрость — юный Малфой воспитывался, как будущий лорд-маг. Он не пойдет после школы работать в аврорат или в егерские отряды, как всякие нищие маглокровки и слабосилки — он богатый, сильный и знатный. А причина его поведения, пресловутый резонанс магий… нет уж, он этого не выдаст! Ведь используя резонанс, можно запросто свести с ума, либо сделать рабом — даже если тупой магловоспитанный полукровка этого не сумеет, есть еще его покровитель, великий светлый маг Дамблдор. Уж он-то найдет способ повлиять на чужой резонанс, даже если такие фокусы упоминаются только в легендах. На то он и великий маг.       Так что, да — Малфой просто трусливый гриффиндорец, обиженный пренебрежением Золотого мальчика. Всяко безопаснее. Главное — лицо удержать.       Потому, что мордредов резонанс рос и креп, взывая к сердцу и разуму. Драко мог прочитать множество умных книжек о том, что и почему с ним происходит, однако это ничего не меняло — ему, резонирующему, было почти физически плохо от того, что источника резонанса не было рядом. Оставалось только одно — цепляться и дразнить, чтоб хоть не забывал. И чем дальше, тем чаще сердце жалобно всхлипывало: ненавидит, презирает…       И было, за что.       Конечно, Драко прекрасно знал о своих недостатках: лени, слабохарактерности и трусости, несмотря на всю свою, полученную от древней крови, магическую силу. Правда, не знал, что с этим делать и как изменить: ведь вырос он ровно таким, каким его воспитывали, не зная отказов и трудностей. Да и в будущем их не предвиделось: богатство и высокое положение в обществе были ему гарантированы, а магическая мощь могла помочь там, где этого было мало. С возрастом Драко, если бы захотел, мог бы запросто стать ритуалистом, артефактором или целителем — три профессии, требовавшие немалой мощи, уважаемые и очень хорошо оплачивающиеся. Ни в прошлом, ни в будущем у него не было ничего, что могло бы переделать в целом не злого, но капризного и эгоистичного ребенка.       Кроме, разве что, этого самого трижды проклятого резонанса — редкого эффекта, возникающего при взаимодействии двух одинаково сильных противоположных по направленности магий. Драко был наследником двух великих темных семей, и мог вырасти одним из сильнейших магов Британии, а мордредов Поттер был светлым, очень сильным светлым — и как именно он получил свою силу, какие ритуалы творили его папаша-предатель крови и мамаша-грязнокровка, какие жертвы приносили, чтобы их потомство уродилось не таким слабосилком, как обычные полукровки — было уже совершенно не важно. (В то, что младенец и впрямь каким-то чудом мог сам победить Лорда и как победитель, унаследовать магию поверженного, на Слизерине не верил никто).       Одним словом, резонанс работал и чем дальше, тем больше сводил Малфоя с ума. Последней же каплей стала история с драконом и последующий поход в лес — очевидно, подстроенный, но это не изменило того, что было его самым большим страхом… хотя, казалось бы, смешно — темный маг из темного рода боится ночной темноты. Но именно в этом таился корень страха — Малфой просто очень хорошо знал, что может скрывать в себе ночная тьма в магическом лесу. В отличие от идиота-Поттера, который, кажется, считал, что Запретный лес — это вроде скверика в магловском городе, а тварь, способная убить единорога, это что-то вроде сумасшедшего магла с ножом. А между прочим, существ, способных навредить единорогу, можно по пальцам пересчитать: на выбор — сильный вампир, проклятый оборотень, жрец какого-нибудь древнего кровожадного божка, лич, одержимый демоном, либо сам материализовавшийся демон. И любой из них будет очень рад кучке детишек, особенно, им двоим, наследнику темного рода и символу Света — тупой упыреныш Уизел может и выжить, исключительно потому, что его жидкая и протухшая магия соблазнит разве, что подыхающего упыря, а за остальными, после того, как тварь закусит Малфоем и Поттером, ей будет лень гоняться…       Тут бы, конечно, Малфою опомниться, и вспомнить, что подстроить смертельную опасность для просто темного мага — это одно, а вот подставить ученика, да еще за компанию с Золотым мальчиком — это совсем другое, и Дамблдора за такой фортель даже не разъяренные родители, а собственные принесенные клятвы прибьют. Но резонанс, подстегиваемый страхом, окончательно лишил его разума, и увидев тварь, пьющую кровь единорога, он смог лишь броситься бежать…       Понимание пришло к нему позже — при свете дня, когда он глупо и занудно переругивался с решившим повыступать рыжим упыренышем. Он видел смутную тень, фигуру в плаще с капюшоном. Он бросился бежать, как идиот, повернувшись к опасности спиной и забыв про амулеты, лишь мелькнула и пропала мысль о том, что оставшемуся позади Поттеру — и его мучениям с резонансом — пришел конец. И он понял — будь на поляне вампир, лич, либо кто-то иной из тех, кого он вспоминал, они оба бы не то, что выжить и сбежать — заметить его не успели.       Подстава. Тупая подстава для грязнокровок, а он повелся, как идиот. Продемонстрировал, так сказать, во всей красе себя и свои достоинства — громкий голос и быстрые ноги. В зеленых глазах искрилось насмешливое презрение, но подумав, Малфой решил не просвещать Поттера о том, что опасность была реальна, а страх оправдан — Золотой мальчик уже убедился, что опасность преувеличена, а слизеринец просто трус.       Это игра Дамблдора. Темному мажонку авторитет Великого Светлого не перешибить. Можно только стараться сохранять лицо, и нырять в дерьмо не с головой, а хотя бы по шею…       Будь проклят этот резонанс — влечение бездумных сил, сродни собачьей течке, или рыбе, идущей на нерест. Но сука в охоте не обращает внимания на то, какой кобель ее покроет, а его магии нужен исключительно Гарри Поттер — магловоспитанный полукровка, ничего не знающий, да и знать не желающий о мире, в который пришел, о людях, которые тут живут, и о его законах, кроме того, что слизеринцы злые, гриффиндорцы хорошие, а Дамблдор — всемирный авторитет.       И что он мог с этим сделать, если не мог повлиять ни на Гарри Поттера, ни на Дамблдора, организовавшего своему карманному герою приключение за его счет, ни на трижды проклятую реакцию своей магии, ни на свой собственный характер?              Потом было многое: завуалированные подколки однокурсников, выговор мастера Снейпа, и самое страшное — письмо отца.       Конечно, Драко любил всех своих родственников: маму, дедушку Абраксаса, бабушку Амаранту, хоть она и была суровой и вредной и частенько изводила маму всякими шуточками. Но отца он неимоверно обожал, и ради его одобрения был готов умереть в самом прямом смысле слова. Конечно, папа его никогда не ругал — он выражал недовольство, но в такие моменты Драко считал, что лучше бы папа его выпорол до крови (чего с ним не случалось ни разу в жизни), а потом просто обнял. Нет ничего хуже в его жизни, чем огорчение в светлых серых глазах, так похожих на его собственные…       А он еще ухудшил ситуацию. Знал же, что мастер Снейп непременно все расскажет отцу, и все равно не смог написать прямо, постарался смягчить ситуацию… а потом получил ответ. Конечно, папа был огорчен и разочарован — это сквозило в каждой строке взволнованного письма. «Я никогда не считал, что мой сын должен быть отважным, как гриффиндорец; я вовсе не упрекаю тебя за случившееся. Но я всегда учил тебя осторожности. Тебе бы следовало, едва выйдя из замка, зажать в кулаке портключ, и едва завидев нечто, предположительно опасное, активировать его. Необдуманным паническим бегством ты подверг свою жизнь опасности гораздо большей, чем встреча с куклой директора. Не стоило также скрывать и смягчать ситуацию — ты ведь знаешь, что я не буду наказывать тебя, и уж подавно не стану присылать громовещатель. Но я огорчен и разочарован случившимся…»       На то, чтобы плакать, у младшего Малфоя не было сил. Его не пугали ни наказание, ни громовещатель, который отец никогда не пришлет — худшее уже случилось, он разочаровал отца…       Он дотянул до конца года в странной апатии, из которой его вывело откровенное и наглое подсуживание директора Гриффиндору. Резонанс магий ныл, как больной зуб, а Поттер сиял так, как будто и впрямь был сделан из золота. Ну и плевать. Пусть порадуется, шрам-вместо-мозгов, перед тем, как к своим маглам отправляться…       Собрав последние силы, Малфой тащил себя к станции, мечтая о том, чтобы случилось хоть что-то, способное изменить его мир. Но конечно, поезд не потерпел крушения, и дикие пикты на него не напали. Драко благополучно доехал до Кингс-кросс, отдал школьный сундук домовичке, нервно улыбнулся маме, позволяя себя обнять, и его закружило в вихре аппарации.       Папа не вышел его встречать: был занят какими-то тайными делами на материке, и просил передать свои извинения по этому поводу. Драко не обиделся — он понимал, что отец старается для него и мамы, и был даже рад оттянуть встречу и неизбежный неприятный разговор о том, как он вел себя в школе. Да, его немного оправдывал резонанс, но опять-таки в памяти всплывала эта дурацкая история с драконом, и возвращался мучительный стыд. Два дня он неприкаянной тенью бродил по поместью, все больше проникаясь осознанием своей глупости и беспомощности перед влиянием природы — рядом с родовым алтарем и вдали от источника резонанса думать стало легче, но так было еще хуже. Вспоминая себя в школе, он понимал, что был не просто дураком, а полным идиотом, вдобавок — истеричным, точно капризная барышня. А ведь после каникул грядет возвращение в школу, к Золотому мальчику и к этому отвратительному состоянию, от которого не спастись — амулет, способный заглушить резонанс, при ношении целый учебный год исказит его магию. Что лучше: служить посмешищем для героя или самому себя изувечить?       И он отправился в библиотеку.       Книги о резонансе находились в серии, озаглавленной, как «Удивительные и невероятные случаи, сотворенные матерью нашей Природой не иначе, как ради шутки», за авторством Капеллы Блэк, конец восемнадцатого века. И это название Драко нашел невероятно справедливым: действительно, шутка и есть, причем дурная.       В книгах о резонансе говорилось разное. Он мог настичь любого достаточно сильного мага, связав с мужчиной, либо женщиной, равным, низшим, или превосходящим по положению. С тем, кто может быть приятен, либо отвратителен, кто примет и станет другом, или начнет ненавидеть и отрицать… да. Дружбы и принятия, а также приятности от своего резонанса Драко точно не получит. Даже если шрамолобого вдруг осенит, и он поймет, что Дамблдор будет прикрывать его полой мантии всего-то семь школьных лет, а с одним из влиятельнейших семейств магической Британии лучше не ссориться… самому Драко такого партнера и даром не нужно. Если при первом знакомстве он еще питал какие-то иллюзии, то уж после года общения составил более полное представление о герое.       Грязнокровки — как бы ни фыркали на это некоторые особо безмозглые сторонники равенства и всеобщих прав на чужое имущество — далеко не всегда жаждали лечь грудью на баррикады во имя чего-то там под знаменем стервятника из семейства кошачьих. Многие предпочитали спокойно отучиться и честно работать, и на то, что им не хватает денег, жаловались довольно редко, причем — личности определенного толка, желающие иметь фэйрский сид с выводком домовиков, даже палочкой не махнув для этого. Да, маглорожденных принимали не везде, но посудите сами, кого предпочтут взять на работу в министерство: скромную и воспитанную чистокровную, наизусть знающую все мало-мальски известные семейства Британии, умеющую почтительно поприветствовать почтенных патриархов родов и услужить старым леди, обожающим вспоминать «Её Величество, Королева Виктория…»?       Или наглую, крикливую суфражистку, которая ходит в магловских штанах из мешковины, называемых «джинсы», расчесывает свои лохмы только на Рождество, и здоровается, пожимая руку?       Но если маглорожденная будет носить приличную мантию, будет опрятна, вежлива и старательна, будет исполнять свои обязанности, а не агитировать за права и свободы, которые ей должны немедленно предоставить… то ей, пожалуй, и простят, если она не будет знать, кто такие Гонты, откуда взялась бабушка Кингсли Шеклбота, почему Уизли ненавидят Малфоев, и что за история вышла в тысяча девятьсот восемнадцатом году между Эвридикой Нотт и одним русским эмигрантом, дальним родственником Долохова. В конце концов, место министерской секретарши — вовсе не то место, куда толпами рвутся чистокровные девицы, однако, и абы кого там принимать не хотят.       А Гарри Поттер, несмотря на весь свой разрекламированный статус, был именно «абы кто». Он был маглокровка — магловоспитанный, из тех, что понятия не имели о волшебстве до письма. В нем чувствовалась эта магловская повадка невежды. Впрочем, невежество тут было ни при чем — дело совсем в другом… маглокровки, даже самые дурные, обычно, уже к Рождеству, самое позднее, к Пасхе, понимали, что попали отнюдь не в карамельную сказочку из тех, что вошли в моду у маглов. Достаточно было ошпариться зельем, сломать руку на полетах, надышаться дурмана в теплицах, быть покусанным пикси на опушке леса…       Не добрая сказочка — опасный мир, где можно покалечиться, и даже умереть.       И маглокровки становились серьезнее, собраннее, начинали больше общаться с чистокровными, узнавать о жизни в своем новом мире, охотиться за книгами из библиотеки, даже напрашиваться в гости к друзьям, причем, вовсе не с целью поколдовать в домах без Надзора, а с целью понять и прижиться.       И Малфой — хоть и фыркал по привычке, но такое поведение уважал. А умные маглорожденные на «грязнокровок» не обижались, поскольку это слово происходило из дремучего магловского суеверия о бесах — якобы, маглорожденные маги рождаются от девиц, согрешивших с нечистой силой, которой в понимании магов вовсе не существовало. И выяснить это было совершенно не сложно.       Словом — умные маглокровки вживались в мир. Умные.       Но не Гарри Поттер.       Драко вполне мог бы согласиться с характеристикой мастера Снейпа: наглый, осовевший от славы и попустительства, невежественный и неопрятный… и от себя мог добавить: Поттер вел себя так, как будто попал на праздник в сид с железным гвоздем в кармане. И среди чудес иномирного волшебства чувствует себя неуязвимым, защищенный законом гостеприимства и хладным железом, не задумываясь о том, что время мира когда-то закончится, а хамство и обиды запомнят надолго.       Да, Поттер — это не Риддл, который из шкуры вон готов был вылезти, чтобы стать здесь своим. Поттер — как казалось со стороны — жил так, будто его Мерлин нес в меховых рукавицах. Как будто ему уже гарантировали вечную победу и рог изобилия — надо только еще немного потерпеть магловских родственников.       И это пугало.       Стоило Малфою поймать свою мысль — как она потянула за собой другие. Извечное соревнование Темного Ковена и Светлого Союза, возглавленное двумя полукровками, чья магия была скорее серой, обернулось безумием, и закончилось — как и всегда — установившимся равновесием, привычным паритетом. Наиболее одиозные представители противоборствующих сил погибли либо сели в Азкабан, напряжение было сброшено, и теперь — как следовало предполагать — Британию ждало столетие спокойствия и мира. Однако уж очень сильна была поднятая газетами шумиха под заголовком: Золотой Мальчик Гриффиндора. Уж очень нагло и демонстративно директор подсуживал своим питомцам. А еще тоска в глазах матери, возросшая вредность бабушки, тяжелая задумчивость деда, и отец… какие у него дела на материке? Почему в доме, как тонкий, сладковатый душок падали, повис запах страха?       Что, если… Дамблдор решил, что война не закончена? Он полукровка — и несмотря на всю воспетую мудрость есть вещи, ему недоступные. Что, если он решил завершить извечную борьбу победой Света?       Драко не знал, прав ли в своем предположении. В конце концов, он был всего лишь маленьким ребенком, хоть и умным, но измученным тревогой, страхом и неопределенностью, и он желал хоть что-то исправить. Хоть что-то контролировать — хотя бы свою магию…       И он мог попробовать это сделать.