Тихая ночь

      В свое время Люциус изрядно радовался своему удачному браку — леди Нарцисса Блэк обладала мало того, что идеальной на его вкус внешностью от природы, а не от косметических чар, но и идеальным характером. Страшно подумать, что было бы, достанься ему Беллатрикс — ярко выраженный боевик и по магии, и по натуре, или Андромеда, у которой подростковое своеволие перемножилось с гордыней и упрямством — хоть в муравейник голым задом сяду, хоть за магла замуж выйду, но по-своему! Малфой — не Мальсибер, прежний жених средней сестры, без особой печали принявший ее поступок — Мальсиберы были больше склонны к магии созидательной, природной, и древняя чернота Блэков в роду им была ни к чему. А вот Люциусу делать было нечего — мало, какая ведьма смогла бы не просто выдержать его родовую силу, но и быть принятой, как полновластная хозяйка. Могучему роду, в котором осталось лишь три человека, требовались сильные руки.       И за то, что к этим сильным рукам прилагался дивный характер, Люциус частенько возносил хвалу Мерлину. Во что превратилась бы его жизнь, будь Нарцисса похожа на Беллатрикс, Андромеду, или даже Вальбургу? Тихая, спокойная, безмятежная Нарцисса — хрустальный цветок его жизни… столь хрупкая — и такая сильная…       Должно быть, поэтому он уехал во Францию перед возвращением сына.       Он знал, что скажет Драко, знал, чего попросит, но не знал, что ответить, и как исполнить его просьбу. Не знал — насколько мучителен резонанс, но знал — попытки приглушить его могут искалечить ребенка. Возможно, за каникулы все пройдет — или хотя бы он немного подрастет, станет сильнее, успокоится…       А все эти медицинские… проблемы… решит его жена. В конце концов, она — мать, она должна чувствовать, что будет лучше для ребенка. Драко, солнечный лучик, его кровь, его сердце… при всей своей любви к сыну, Люциус просто не знал, как можно выразить ее иначе, чем так, как он — обеспечив все самое лучшее, все, чего только Драко мог пожелать…       И вот теперь это стремление вошло в противоречие с возможностями. Резонанс магий, способный стать как благословением, так и проклятием — и его сыну досталось второе. Бессилие сжимало сердце, сводило с ума — и он решил отойти в сторону, по крайней мере, на время, однако, в глубокой тайне начал поиски средства, способного помочь сыну.       Будь его резонёр нормальным чистокровным — Люциус уверен, договорились бы ко взаимной выгоде; окажись это такой же обычный маглокровка, нашел бы управу и тут. Неприятно, конечно, но в данном случае ничего не попишешь, либо деньги, либо ещё что-нибудь не столь гуманное, и проблему бы свели к минимуму. Вне зависимости от обстоятельств, он бы как-нибудь смог вколотить в голову грязнокровки почтение и уважение к своему ребёнку — в конце концов ментальную корректировку, вплоть до привития импринтинга никто не отменял — тут, слава Мерлину, это совершенно не имело роли.       Но к сожалению, причиной страданий его сына был чертов-мальчишка-Поттер, за которым сейчас присматривал не только действующий светоч Англии Дамблдор, но и простые обыватели, нет-нет, да поглядывали, и вздумай он сдружиться со слизеринцем и по собственной воле, мальчишку затаскают по проверкам, так как свою неприязнь отпрыск Джеймса Поттера не скрывал.       Оставалось одно — искать способы разорвать или заглушить связь, способы, которые не искалечат его дорогого сына — на Поттера плевать. Люциус знал, что это дело будет долгим, трудным и опасным, нельзя выдавать интерес — слишком большая уязвимость, но как не спешить, зная о боли своего ребенка? Он успел лишь нащупать некий намек, след тени, способный, возможно, привести его к цели…       Когда пришла весть от жены. Всего лишь четыре снова: «Возвращайся немедленно, сыну плохо».              Нарцисса встретила его в гостиной. В «малом парадном» — по-домашнему, но строго, будто в ожидании хороших знакомых, перед которыми нельзя показаться запросто, но нельзя и излишне сурово. Вот только встречая мужа в подобном стиле, его собственная мать, леди Амаранта… не скандалила, нет.       Она «выражала неудовольствие».       Получить такую встречу от собственной жены Люциус не рассчитывал, тем более — примчавшись, только что не на метле. Одно радовало — с Драко все не настолько плохо, как он предположил, иначе Нарцисса не отошла бы от ребенка, да и времени на нотацию тратить бы не стала. А сейчас…       …Навалилось. В единый миг знакомая, уютная гостиная потемнела — так, как бывает, исходит от светильника свет, от его жены исходил мрак, а из складок подола к углам ползли длинные извивистые тени. Стало одновременно холодно и душно, и под спокойным осуждающим взглядом Люциус ощутил желание ссутулиться и опустить голову. Жена считала, что он виноват, но в чем? Она говорила, сыну плохо, почему?       — Как Драко?       — Спит, — ровно ответила жена. — Физически с ним все в порядке.       — Но?       — С ним что-то произошло. Он что-то сделал с собой, я чувствую… — она вздохнула, ровно и плавно. — Но не понимаю.       — Сделал что? Ты вызывала нашего врача?       — Нет. Мое предчувствие говорит — происходящее следует держать в тайне.       Сухой, спокойный тон. Будто речь не о родном сыне, а о неприятности с кем-то из арендаторов — но Малфой знал цену этого спокойствия. Так же леди Вальбурга говорила о Сириусе, узнав, что тот попытался убить полукровку из рода Принц… подставив его под клыки оборотня.       Блэки — гордый род. И список запретного для развлечения наследников у них крайне мал — не поднимать руки на вассалов, детей и дев благородной крови. Остальных — полукровок и грязнокровок — хоть с маслом ешь, с одним условием — сам. Своими руками, чтоб знали, перед кем трепетать. Ну, и конечно, нападения на заведомо слабейших не приветствовались — не из жалости, из гордости.       И тут вдруг — привет, не сумев справиться с полукровкой лицом к лицу, один на один — заманить его в ловушку с оборотнем… как не разгневаться? Гордость — единственное, что ценили Блэки. Поступок Сириуса был равнозначен признанию в слабости, становлению самого себя ниже полукровки — ответ воспоследствовал незамедлительно.       Но в чем провинился он, чтобы Нарцисса говорила с ним этим тоном?       — Что я сделал не так? — с Блэками лучше говорить прямо.       — Ты его оставил.       Слова прозвучали громом небес и приговором безжалостного судьи. Люциус инстинктивно сжал навершие трости, набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул.       «Никогда не оправдывайся. Оправдываешься, значит, признаёшь себе виновным». Так учил его отец, а того — его отец, и отец отца отца. Вековой постулат Рода Малфой. Не оправдывайся и не проси прощения. Последнее можно нарушить лишь перед самыми близкими.       И как раз перед ней он сейчас и стоит, глядя в грозовые глаза своей любимой супруги, чья хрупкость была столь же обманчива и смертоносна, сколь прекрасны украшения, созданные руками детей холмов.       — Я понял. Как я могу исправить положение?       — Ты…       И тут дверь за спиной Нарциссы медленно отворилась.       Супруги, живущие «душа в душу» — в плотной магической связи долгие годы — понимают друг друга без слов. Так Люциус понял, что эта сцена не была разыграна для него, когда увидел, как Нарцисса по его лицу увидела, что он видит кого-то за ее спиной. Резкий жест, стремительный поворот — и силуэт сына, нарисовавшийся в дверном проеме, в тот же миг качнулся назад и вбок, исчезнув из виду.       — Драко! — напряженно и встревоженно позвала жена.       Ребенок помедлил, прежде, чем шагнуть вперед, и Люциуса пронзило тем же ощущением — другое! Его сын, его любовь, не изменился, но в то же время изменился невыразимо и невыносимо страшно…       — Вы ссоритесь, — тихо сказал ребенок.       — Вовсе нет! — Нарцисса беспомощно приподняла руки. — Мы просто…       — Из-за меня, — продолжил Драко тем же убитым тоном. И попросил:       — Не надо.       — Драко, ты в порядке? — немного поспешно вмешался Люциус. Сделать что-то, вернуть, исправить…       — Я… да, я в порядке, — по лицу сына скользнуло странное выражение — будто он хотел улыбнуться, но забыл, как это правильно делать. — Только глаза немного болят. Простите. Я знаю, что сделал глупость. Больше не буду так…       — Как?       — Волновать тебя. Папа, я знаю, что ты меня любишь, — Драко поднял глаза, болезненно покрасневшие, с ненормально расширенными зрачками. — Я вижу все, что ты для меня делаешь. И я никогда… — он прижал руку к сердцу, и Люциус сам не понял, как успел метнуться вперед, подхватывая пошатнувшегося сына. — Никогда больше тебя не подведу.       Старший Малфой судорожно выдохнул и погладил сына по непривычно растрёпанным волосам.       — Тише, тише, — он поднял ребёнка на руки и прижал к груди. — Ты не подводил.       Что бы не сделал Драко, первым подвёл его Люциус — тут Нарцисса права, не стоило оставлять сына одного. Что мог придумать его умный и талантливый ребёнок, чтобы больше «не подводить», он не знал и узнать боялся. Но что бы это не было, ругаться он не будет.       Драко вцепился в его мантию, уткнулся головой, прячась.       — Глаза болят, — словно бы извиняясь, прошептал он. — Такой яркий свет…       Люциус недоуменно взглянул на окно. Погода сегодня была… пожалуй, даже слишком пасмурной — тяжелые тучи затянули небо плотной, серой пеленой. И жаловаться на яркий свет, когда впору развесить по дому сотни светильников?..       Впрочем, это было неважно.       — Пойдем в спальню, — шепнул старший Малфой. — Задернем все шторы, погасим огни… и ночь убаюкает в нежных ладонях. Тебе нужен покой. А я посижу с тобой рядом…       Драко не ответил. Он спал — а в правой руке, которую раньше прятал под мантией, у него была его палочка, стиснутая идеальным боевым хватом. Как старший Лестрейндж учил жену и самого Люциуса — не выпускать оружие из рук.       Но откуда это умеет его ребенок?