***
В ванной вился пар от горячей воды, из-за чего видимость была минимальной. Запах шоколада и апельсина вились в воздухе, и Джослин, погрузившаяся в воду почти по самый нос, равнодушно смотрела на струйку пара. Вода обожгла, но Джослин не дернулась и не вскрикнула: она любила тепло, дававшее ей ощущение чистоты. Она медленно промывала длинные, рыжие волосы. Чтобы отмыться от всей грязи, которая буквально въелась ей под кожу во время этого путешествия, понадобилось около двух часов. Хэйдес дважды сменила воду, и теперь, чистая, просто отмокала. Все тело неприятно жгло от того, насколько рьяно она его терла. Девушка промокнула волосы полотенцем и вернулась в свою комнату. Обезьянка Королева тут же завозилась рядом, с довольным фырканьем вдыхая запах апельсина и шоколада. Девушка слабо улыбнулась и погладила зверька по золотистой, мягкой шерстке. Чтобы высушить волосы, подвести ресницы и одеться понадобилось еще около получаса. Волосы она расчесывала до тех пор, пока они не засияли, как расплавленный янтарь. Поправляя летнее платье темно-синего цвета, девушка посмотрела на часы ― время было ровно одиннадцать. Полубог всунула ноги в туфли на шпильках, понимая, что сегодня хочет чувствовать себя не просто уверенной внутри, но еще и понимать, что выглядит она не менее красиво. Спустившись вниз, она зацепилась взглядом за раскрытые на низком столе в гостиной книги. Старые фолианты, кое-где исписанные языком, о существование которого Джослин даже не подозревала. Но все легче в магии, когда мать ― самая сильная ведьма в истории, а отец ― бог. Родители уже были на кухне. Мама привычно готовила, отец ― читал какую-то книгу. Обложка была исписана какими-то символами, которые Джослин не понимала. От долгого ночного чтения глаза болели, и Джослин не стала заострять на этом внимание. ― Доброе утро, Джослин, ― улыбнулась мать, целуя дочь в макушку. ― Завтрак? ― Да, мам, спасибо, ― кивнула девушка, и села рядом с Аидом. ― Привет, папа. ― Доброе утро, ― Аид отложил книгу, и дочь потянулась, чтобы поцеловать отца в щеку. ― Как себя чувствуешь? ― Отдохнувшей, ― честно сказала девушка, стараясь не делать паузу. Это слово подходило, наверное, больше всего. ― Готова принимать решение. ― У тебя все получится, ― решительно сказала Зелина, ставя перед дочерью тарелку с блинчиками и стакан сока. ― Решение, что мы нашли, одно из лучших. ― Оно не всем понравилось, ― напомнила девушка, слыша, как урчит ее живот. Она давно уже нормально не ела. До встречи с дочерью чем-чем, а выпеканием блинчиков ― да и готовкой в целом ― Зелина не увлекалась. Конечно, зачем подобный навык Ведьме Запада? Правда, еще во времена своей несчастной юности, Зелина готовила приемному отцу, но и там не требовалось каких-то кулинарных шедевров ― тот мужчина был доволен куском элементарно пожаренного мяса или рыбы. Немного соли и перца и вся любовь. Но она в самом начале совместной жизни Джослин как-то упомянула, что обожает именно такой завтрак. При чем ее любимые блинчики — французские. Тонкие, пористые, кружевные. Да и в целом девушка больше любила домашнюю кухню. Поэтому Зелине пришлось учиться это делать, благо, что Джо тоже интересовалась готовкой, поэтому вдвоем и ужин готовить, и кухню от пожара спасать было интереснее. А блинчики… что же, чтобы они действительно были похожи на французские, после долгих тренировок и множества «комков». Но когда Джослин впервые, блаженно зажмурившись, пробовала произведение ее кулинарных трудов, Зелина ясно осознала — часы, проведенные в обнимку с ноутбуком в поисках идеального рецепта и последующие долгие тренировки того стоили. ― Забудь про Голда и свою тетку, они просто злятся больше, чем думают, ― недовольно процедил Аид. ― У них есть основания на это, ― беспечно пожала плечами Хэйдес, усмехаясь. Она завернула в «трубочку» блинчик, макая в маленькое блюдечко с вареньем, и все так же, как в первый раз, блаженно зажмурившись, откусила маленький кусочек. После почти двухнедельного похода обычные блинчики казались невероятно вкусными. ― Да, как у Эммы и Прекрасных, однако они на твоей стороне, ― напомнила Зелина, присаживаясь по правую руку от мужа, и с легкой улыбкой смотря на дочь. Та улыбка, которую она всегда демонстрировала, когда смотрела на дочь. До встречи с матерью и отцом Джослин не могла верить, что ее можно любить так сильно, так нежно… Так ее любил только Питер Пэн. После завтрака Аид подвез ее до полицейского участка и сказал, что заберет в два часа. Джослин кивнула ― ей этого хватило. Эмма и Дэвид уже были в участке и встретили Хэйдес пожеланием доброго утра и слабыми улыбками. Все они были окончательно уставшими, но эту ситуацию с Пэном надо было заканчивать, и закончить ее должна была именно Джослин. Когда она прошла в самый дальний кабинет участка, за ней никто не пошел. Джослин глубоко вздохнула, минуту помедлила, положив ладонь на ручку двери кабинета, и решительно вошла, чтобы не дать себе время передумать. К ней тут же обратился взгляд зеленых глаз, и когда Джослин закрыла дверь за собой, Питер усмехнулся: ― Ну что, сердце мое. Пришла устроить мне промывку мозгов? Джослин прошла вглубь комнаты. Питер сидел на койке, застеленной теплым одеялом. Ничего не говоря, Хэйдес ― глубоко внутри ощущая удовольствие от того, как вспыхнули глаза возлюбленного, когда он увидел ее ― подошла к нему и села на кровать, близко, но все-таки на каком-то расстояние. ― В каком смысле? ― спросила она. Если без лишних разговоров, значит так, быстрее и лучше. ― В лучшем духе твоей двоюродной приёмной сестры со стороны тети Реджины, или кто там тебе Белоснежка, ― усмехнулся Питер, но вопреки собственной, слишком явной злости, он протянул руку и взял Джослин за руку, сжимая запястье. ― По всем заветам героев, ты должна сейчас прочитать мне длинную лекцию о том, как плохо и невыгодно быть злодеем, как это низко, как подло. Что я должен воззвать к свету внутри себя, вспомнить про любовь к тебе и отринуть все темные цели. Тогда мне будет даровано прощение, и мы будем жить с тобой, заведем чудный домик где-нибудь в лесу, и каждое воскресенье будем ездить на ужин к твоей семье. Такое будущее ты должна мне внушить? ― Так себе перспектива, ― скривилась Джослин, рассмеявшись. Питер улыбнулся ей, а потом подсел ближе и взял ее лицо в свои руки, внимательно заглядывая в голубые, любимые глаза. ― Освободи меня, Джослин, ― проникновенно произнес юноша. ― Даже сейчас, когда ты предала меня… Я тебя не разлюбил. Давай просто будем вместе. Мы вдвоем и, черт с ними, твоими родители. Представь, как будет славно, ― Питер опустил руку, второй продолжая удерживать ее лицо, и, взяв Джослин за запястье, мягко потянул девушку на себя до тех пор, пока их губы не встретились. ― Все, кто когда-либо любил тебя, будут рядом. Зачем тебе еще кто-то другой. Я ― злодей. Твои родители ―злодеи. Ты ― злодейка, это совершенно ясно. Так что тебе мешает. ― Ты прав, ― шепотом произнесла она ему в губы. ― Может о злодеях я знаю больше всех. Но я не такая. Те, кто умеют любить, не могут быть злодеем. Как и те, кого любят. Я тебя люблю. ― И я тебя, ― выдохнул Питер, отстранившись. Зеленые глаза знакомо потемнели, словно густой лес накрыла тень перед грозой, взгляд в один миг стал тяжелым, давящим. Грубые пальцы сжали ее тонкие кисти словно тисками, ощутимо впиваясь в кожу. ― Но это ничего не меняет, верно? Что же, по крайней мере, умру от рук любимой девушки. Посмотрю на нее, снова влюблюсь, подумаю о том, как все могло бы быть. Ты этого хочешь? ― низкий хриплый голос был полон такой сочащейся уничижительностью насмешки, что даже одно-единственное слово заставило ее вздрогнуть и поежиться. ― Я хочу. ― Ты не будешь сопротивляться? ― выдохнула она дрожащим голосом, чувствуя, как ее попеременно накрывают волны то восторга, то ужаса. Неужели он был готов сдаться так просто? Ни Темному магу, ни Злой королеве, ни Злой Ведьме Запада, и даже не Богу подземного царства ― а ей и только ей. Той, которой он любил. ― Сражаться с тобой? ― Питер усмехнулся. ― Даже если откинуть ловушку, которая может удержать самого бога, из которой мне не выйти… Я не могу пойти против тебя, Джо. Не могу причинить тебе боль. Джослин почувствовала, как вскипели слезы на глазах. ― Я никогда не скажу, что люблю тебя сильнее, чем ты меня, ― шепотом произнесла она. ― Я люблю тебя, сердце мое, ― усмехнулся юноша. Джослин улыбнулась. Зеленые глаза, неспокойные, полные кипящего желания, темного и зовущего, неотрывно смотрели в ее собственные. Миг… И еще один, бесконечно, невыносимый долгий… А затем Джослин его поцеловала ― первая, сама. Жесткий, требовательный нажим, жадные, какие-то будто наказующие движения с оттенком лихорадочной порывистости, постепенно, очень медленно уступающие место чему-то более уверенному и почти мягкому. Нежному. Чему-то очень знакомому. Впрочем, она и против первоначального варианта ничего не имела, вспыхнув уже знакомой нежностью мгновенно, как поднесенная слишком близко к огню щепка. Вырывание сердец ― это тоже искусство. Рука Хэйдес легко и быстро прошла сквозь одежду, плоть и кости сжала чужое сердце. Питер задохнулся, и с недоверием смотрел на то, как Джослин вытащила его сердце. Оно было его, сомневаться не приходилось ― угольно-черное, но вместе с тем было несколько ярко-алых прожилок. Джослин тяжело сглотнула, чувствуя, как свиваются в тугой клубок внутри страх и радость, неуверенность и волнительное предвкушение. Не отводя взгляда, она подняла руку и показала Питеру его сердце. ― Смотри! Если в твоем черном сердце есть место для меня, значит там будет место для света. ― Что ты делаешь? ― недоверчиво произнес он, смотря на то, как Хэйдес достает свое собственное сердце. Ярко-алое, горящее синим пламенем, которым могла обладать только богиня, дочь Аида, властителя Подземного царства. ― Забираю часть твой тьмы, ― доверчиво сказала Джослин, и обнаружила, что голос у нее охрип. ― И дарю тебе свою любовь. И добро. Теперь мы разделим это на двоих Она прижимала два сердца к друг другу, смотря на то, как между ними перетекает красный свет. Джослин вспоминала о том, что классическое изображение сердца было создано на основе того, как выглядит две половинки человеческого сердца, соединенных вместе. Теперь она это видела. Видимо, было больно, потому что Питер обхватил свою грудную клетку рукой и рухнул на пол, соскользнув с сидения. Джослин рухнула рядом с ним, больно ударившись о кафель ― колени, наверняка, разбились в кровь. Но остановиться она не могла. Она смотрела на то, как сердца перекачивают чувства между собой, эмоции, мысли, надежды, рвения, и ей начинало казаться, что прошла уже целая вечность. Ее руки дрожали, и сжимали сердце ― свое и Питера до легкой, неприятно боли в груди. Частью него она хотела быть всегда, даже когда еще не способна была понять, что это значит. На самом деле, а не в так любимых ею песнях. Когда все закончилось, Джослин вернула сердце себе, а потом ласково приподняла Питера за плечо, чтобы и его вернуть на место. После этого она посмотрела на тяжело дышавшего парня, обхватившего себя руками, и любовно положила руки ему на плечи, и ласково позвала: ― Питер? Он называет ее «мое сердце», его дорогая Джослин. Питер открыл глаза. Никто и никогда не смотрел на нее так. Словно перед ним нечто невероятное. Ценное и хрупкое. И он понятия не имеет, как это не разбить. Джослин Хэйдес замерла в волнение. Юноша открыл рот, и срывающимся от количества эмоций, чувств, которые уносили его, как большое цунами, выдохнул только одно слово. С любовью, с надеждой, так, как утопающий в последний раз произносит имя всевышнего, так же Питер Пэн в первые моменты своей человечности истинной любви произнес только одно:— Джослин.