«Убил человека в интересах государства? Ты герой! Убил человека в своих интересах? Ты преступник!» Валерий Корнеев
Трек к отрывку: Frau & Mann — Lindemann
— М-м, пикантно, — с безразличной издёвкой подметил Роше, стреляя выразительным взглядом за спину женщины. — Я смотрю, у кого-то настроение появилось? — раздражённо бросила Филиппа, закрывая за собой двери, недоверчиво оглядываясь. В комнате за стеной, на обитой красной парчой постели, распростёрлась обнажённая девица. Прежде Роше её не видел, но одного цепкого взгляда хватило для того, чтобы в деталях запомнить лицо как придворный портрет. Интересно. — Ну что, так и будешь здесь стоять? — А у тебя имеются другие предложения? — Вернон, не стыдясь попасться, общался не с самой Эйльхарт, а с ложбинкой между её грудей, аппетитно выглядывающей из-под короткого банного полотенца. — Может, присоединиться к вам? Филиппе очевидно льстило внимание. Она покрутила бёдрами, бесшумно ступая, поплыла вперёд, очерчивая кончиками пальцев предмет единственного гардероба. Полотенце цвета киновари, вспыхнув огнём, обернулось не менее вызывающим платьем. — Мечтай, — насмешливо ответила чародейка и продолжила, уставив руки в боки: — Посмотрите-ка, кто это тут у нас? Любитель тройничка выискался! Заявляется без стука, шастает как у себя дома. И главное — с пустыми руками! — Обижаешь, Эйльхарт. Роше потянул за ремень, выудил бутылку сливового оттенка, повертел её на свету. — Какая находка! — Филиппа выхватила гостинец из рук командира. — Меттинское! Розовое! В нашем захолустье! — Смотрю, твоё мнение насчёт гостей изменилось. — Да-да, — не глядя отмахнулась от него чародейка. — Только один момент. Пройди во-он в ту комнату. Роше молча повиновался жесту. Плевать, что там взбрело в голову этой ведьме. В сердце совиного гнезда Филиппы командир ещё не бывал. С глухим раздражением отметил, что, как и везде, чистота поверхностна. Внешнюю опрятность комнаты портили разбросанные тут и там книги, раскрытые коробки с нарядным тряпьём, магические цацки. После увиденного за закрытой дверью Вернон понял: Филиппа не молится на мужской хер. Не то чтобы это расстраивало командира, в конце концов, он никогда ею не интересовался. Но всё равно не мог избавиться от ощущения, будто попал в клейкую паутину. Барахтался и запутывался ещё больше, не осознавая, что им играли. Несмотря на то, что делал то же самое. В воздухе витал ощутимый запах нарда и корицы, добавляя штрихов к портрету хозяйки дома. Стоило Роше войти в указанную дальнюю, тёмную комнату, как тотчас вспыхнули свечи. — Удобно, — не поскупившись на похвалу, заявил он. — Знаю, — раздалось из-за спины. Командир обернулся и увидел, что в руках Филиппы красовались две абсолютно одинаковые бутылочки сливового цвета. Но вслух удивления не высказал. — Что, а в лицо ничего приятного не скажешь? Я вообще-то продлила нам удовольствие. — Продлишь удовольствие, когда в нужный момент слегка оттянешь мне яйца. Филиппа состроила ехидную улыбку. — Как ты?.. Впрочем, не важно. Я здесь не за этим. Наколдуешь из воздуха штопор, или будем по старинке? — Да что ты? Интересно взглянуть. Роше взял одну бутыль. Немного наклонил, посмотрел на свет. — Нужно только встряхнуть хорошенько, — и последовал собственным словам. — Так оно игристое. — И слегка подтолкнуть, — он потянулся к ремню брюк. — Ты не… — Неважно чем, но традициям принято следовать. — Не смей! Вернон отвернулся, одним ударом заставил пробку вылететь. Вино пенным фонтаном взвилось в низкий потолок. — Из этой пьёшь сам, — с нескрываемым отвращением заявила Эйльхарт. Роше обернулся, посмотрел на чародейку — она бросила взгляд на его штаны. Застёгнутые. Осознав, что её обманули, Филиппа фыркнула: — Солдатские шуточки. — Какие мы нежные, — шутливо оскалился Вернон. — Ты сама просила. — Что за времена настали? Тёмный век. И чему только учат при дворе? Правая рука Фольтеста! Тьфу. Как он тебя терпел? — Король не терпел. — О-о, святая Аретуза. Так вот чем занимаются особы царской крови, когда им надоедает чесать причинные места. От всего найдется лекарство, но не от глупости. — И нет страшнее человека, который не пьёт и не имеет чувства юмора. — По счастливой случайности я пью, — Эйльхарт щёлкнула пальцами, блеснув каменьями украшений, и посреди комнаты появился стол, а на нём — пара бокалов. Забрала у Роше вино и принялась разливать. — Пусть и страшная. Стеклянная люстра, висевшая над командиром, задрожала. — Не уметь смеяться — потеря, — язвительно добавил он. Чародейка усмехнулась, протягивая напиток гостю. Но внимание Роше привлекла огромная картинная рама, внутри которой виднелись два куска некогда цельного изображения, отвёрнутые друг от друга. Филиппа, конечно, и прежде не отличалась бережливостью, но такое разгильдяйство Вернон наблюдал впервые. Он соединил висящие лоскутки и увидел неизвестный ему огромный, богатый замок. — Это Монтекальво. Точнее, бывший портал. Сейчас небезопасно держать его открытым. Присаживайся за стол. Ты, наверное, голоден. — Всегда бы тебя это волновало. Но не буду отрицать. Твой дом? — Роше кивнул в сторону картины. — У меня его нет, — усевшись, Филиппа переплела пальцы, едва слышно топнула ногой. Ничего не происходило. — Я, пожалуй, схожу прихвачу что-нибудь на дворцовой кухне. Видимо, связь со вселенной сегодня не работает. — Да чтоб тебя! — чародейка остервенело вырвала из причёски белое пёрышко, бросила его в центр стола. Зазвенела посуда, принявшись тесниться на пустом столе. Запахло жареным мясом, травами, чем-то сладким. — Пока ты дойдёшь, пройдёт час. Меня нельзя оставлять наедине с алкоголем на такой срок. Да и на пустой желудок… — Так у нас, оказывается, много общего. — Ты не представляешь до какой степени, — загадочно посмотрела на него ведьма. — Вот как, — проговорил Роше, отправляя в рот кусок слегка дымящегося карбонада. — Надеюсь, меру общего мы сегодня выясним? — Можешь не сомневаться. Двери и оконные ставни, раскрытые до этого момента, предубедительно захлопнулись. — За новое знакомство, Эйльхарт, — Роше протянул бокал. — За близкое. Ну как свинина? Попробуй икру. Такой ты ещё точно не ел. — Сама наметала? Чародейка сдвинула брови, изобразив смертельную усталость. — Скажи мне, Вернон. Почему стоит нам остаться наедине, как мы мгновенно начинаем сражаться в остроумии? — Не знаю, — пожал плечами командир, всё-таки подцепив вилкой предложенное угощение. — Может, потому что оба дальнего ума? — Несомненно. В противном случае наши тела уже давно оклёвывали бы падальщики. — Ближе к делу. Чародейка слегка склонила голову, еле заметно поджав губы. Роше прищурился, пытаясь понять, что у неё на уме. В воздухе заточенным мечом повисло гнетущее молчание. — Мне нужен Детмольд, — на выдохе потребовала она, нарушив томительную паузу. — А мне Хенсельт, — прямо ответил шпион. — Без вопросов? — в голосе Филиппы послышалось сомнение. — Размечталась. Два хищника решили поохотиться вместе. Нужно быть уверенным, что когти и клыки их направлены в одну сторону. — У сов нет клыков. Есть клюв. — Вот пускай сейчас откроет этот самый клювик. И прочирикает, с какой радости вздумала заполучить королевского чародея. В противном случае будет порхать в одиночестве. — То же могу сказать и про тебя. Хотя всё очевидно. Раскрыть свои планы мелкому чиновнику… — И похерить трёхлетние труды к чёртовой матери, можешь не продолжать. Вышла осечка, сплоховал. Всему виной моя падкость на тощие ушастые задницы. — Я знала, что твои вкусы весьма специфичны, но чтобы настолько… — Не смеши. Ты и сама не рада его здесь видеть. — Иорвет красноречивый лидер, не отрицаю. И остаётся довольно влиятельным, несмотря на своё… Хм, нынешнее скверное состояние. Большинство населения нелюди. Впрочем, это уже заслуга нашего эльфа. Народ любит героев. Только расплодилось их в последнее время… — Филиппа окинула многозначительным взглядом допивающего шампанское командира. — Как бы то ни было, приведя в город такой отряд, он мгновенно пополнил их ряды. — Мои люди тоже не промах, — он огрызнулся, подливая вино. — Ключевое слово здесь «люди». И ты человек, Роше. — Уже по имени? Вот так быстро? Без прелюдий? — Мериться членами будете при встрече, а меня избавь от этого постыдного зрелища. — Так для тебя он персона нон-гранта? — Насколько может быть нежелательной личность, прогремевшая недоброй славой на всю округу. Верген — вольный город, Вернон. По крайней мере, так говорит Саския. В действительности же эта свобода должна умещаться в границы, обрисованные другими государствами. Они не потерпят бандитского отродья у трона. — Думаешь, он может подобраться так близко? — Пока пользуется расположением Драконоубийцы. — Пока? — Я не уверена в том, что творится в этой светловолосой головке, признаюсь. Однако ты не мог не заметить, что винтики и гаечки в ней требуют ремонта, — зелёная виноградинка, зажатая между пальцами чародейки, резко лопнула, и брызнул сок. — Причём капитального. Саския совсем девчонка. Когда я говорю с ней, то чувствую, что она слушает развесив уши. В этом деле необходимо иметь рядом нужных людей. — Таких, как мы с тобой, к примеру. И подальше тех, кто может помешать. — Лучше поглубже. Она улыбнулась. — Стеннис что-то говорил про «без Родины, без флага». Не смотри так на меня, да, я там была. И да, твои эмоции всё сказали за тебя. Пусть и видела их только я, — Филиппа отпила вино, элегантно отставив мизинчик. — Думаю, не открою Зерриканию, если скажу, что те же виды он имеет и на нашу подопечную. — Как пить дать. Но ублюдок сам себя прикопает, за ним надо приглядывать. Чтобы при случае ткнуть лицом в его же дерьмо. — Или подтолкнуть. — Мне нравится, в какое русло заходит этот разговор, давай выпьем! — Солидарна. — Но ты так и не сказала, зачем тебе Детмольд. Филиппа подхватила хвостик клубники, вцепилась в ягоду белоснежными зубами. — Старые счёты. Олень мне столько палок в колёса наставлял, что передвигаться было очень… М, затруднительно. — Например? — спросил Роше, расправляясь с сыром. — Например, нашёптывал Радовиду о том, как много я сделала для королевского двора. — Ну, не смертельно… — Придерживался нейтралитета, и в итоге мои планы пошли коту под хвост. Ослабил моё влияние, хотя на Танедде был со мной заодно! А потом выбрался целёхоньким, когда нам пришлось отплёвываться кровью и восставать из пепла. — Слишком много пафоса для полярки. Ты ж не феникс. Роше показалось, что в глазах Филиппы блеснули молнии. — Я надеюсь, мы поняли друг друга, — чародейка задержала на командире гипнотический взгляд. Но тут же переменилась в лице, просияла: — Кстати о результатах твоего приключения в Альдерсберге. Ты отлично справился, вернул обозы с боеприпасами и прочая, прочая… Верген может спать спокойно благодаря тебе. — Водяным бабам на смех. Ты прекрасно знаешь, что сейчас никто не спит спокойно. Пока мы тут сидим греем задницы, город могут осаждать. Даю руку на отсечение, ты ещё и заглушающие чары на комнату наложила. Что-то разговор слишком затянулся. — Мало ли чем мы здесь занимаемся, — Филиппа махнула рукой, и окна раскрылись, впуская свежий, разряженный громом воздух. Недавно запертая дверь распахнулась, и через порог полетела та самая светловолосая девица, застигнутая врасплох с чародейкой. Идиотка, видимо, всё это время пыталась подслушивать. — А с тобой, милочка, мы ещё потолкуем. Рот на замок, — она сделала движение рукой, словно зашила нитями губы. На миленьком личике девушки и впрямь появились рваные стежки. В ужасе хватаясь за них, незадачливая разведчица бросилась было назад, но невиданная сила отнесла её в спальню и захлопнула двери. Блядство. Нога Роше незаметно дёрнулась. Жуткое зрелище. — А если без шуток, — Эйльхарт вернула внимание Вернону, — обычно тебя ко мне кметовыми вилами не загонишь, а сегодня ты пришёл сам. Значит, что-то нужно. Ты здесь не только за разговором, я видела, как по пути в эту комнату топтался у алхимического столика. Ты уложился в сроки, как мы и договаривались. Вернулся с нашим добром… И несмотря на то, что забыл мой клубок в дремучем лесу, я считаю, тебе положена награда. Так что ты хочешь? Роше не удивился ведьминой проницательности. Лишь молча встал, подошёл к окну. С безразличием отметив, что бродячие псы на улице подняли жуткий шум, не поделили какой-то мусор. Вздохнул. — Есть у тебя что-нибудь, что стирает память? — Если нужно сделать из человека овоща, который будет ронять слюни и гадить мимо ночного горшка, то вот, — чародейка повела рукой, и на столе появился высокий хрустальный флакончик, наполненный чем-то жёлтым, напоминающим мочу. — Нет, не полностью чтобы стирало. Где-то последних три-четыре дня, не больше. А ещё лучше один-единственный момент. — То, что ты просишь, Роше, снова требует огромных затрат магических сил, энергии и ингредиентов, которых у меня нет. Но посмотри-ка, — Филиппа поднялась, подошла к командиру, — вот, — она скользнула пальцами меж ложбинки грудей и выудила маленький пузырёк с переливающейся пурпурной жидкостью внутри. — Этот сотрёт год. Такой вариант подойдёт? — Год? — отшатнулся Вернон. — Не хочешь? — поддразнила чародейка, отставляя руку в сторону. — Я этого не говорил, — он ловким движением перехватил зелье.Треки к отрывку: The Sticks — Mother Mother Long Distance Calling — Out There
«Год, — думал Роше, выходя за ворота ведьминого пристанища. — Год — и никаких воспоминаний обо мне, уложившихся в такой короткий срок». Год — это больше, чем момент их первой встречи, больше, чем всё внимание, разговоры и улыбки, подаренные ему. Но также никаких воспоминаний о пережитых испытаниях и страданиях в пути. Увечьях и травмах, которые Вернон не смог предупредить. Которым точно нет места на таком хрупком, невинном теле. Они не должны быть отпечатаны в девичьем сознании. — Что это у тебя в руке? Роше не поверил ушам. В теле будто пробежал электрический разряд. Командир резко обернулся на голос, вызывающий только одну эмоцию: скрежет зубов. — А тебя ебёт? — огрызнулся он в лицо заклятому врагу. Иорвет стоял, опёршись на кованую решётку, казавшуюся неуместной, чужеродной в каменном Вергене. Такой же, как и сам эльф. Башка его была перебинтована, из-под простой рубашки, штанов торчали бинты. Его немного пошатывало, но это не мешало наглому ублюдку смотреть на Вернона сверху вниз. — Ебёт. Особенно учитывая то, что ты держишь при себе… Моё. — Твоё, уродец? Я сейчас не ослышался? — Роше быстро преодолел разделяющее их расстояние, ткнул эльфа в плечо: — Ты совсем с катушек слетел, кретин? После того, что ты сделал, ещё смеешь показываться мне на глаза?! — Мерзость. От тебя несёт как от выгребной ямы, отодвинься, — фыркнул тот. И будто невзначай бросил: — Что с девчонкой? — Девчонкой?! — у командира уже не было сил сдерживаться, слишком многое скопилось внутри. Не помня себя, он с запоздалым осознанием почувствовал, как под костяшками пальцев разлилось упоительное тепло: он нанёс молниеносный, но неприцельный удар скоя’таэлю, попав прямо в челюсть. И схватил его за грудки, принявшись трясти как тряпичную куклу, выплёскивая клокочущую внутри ненависть и досаду. — Её зовут Гретта, мать твою, Иорвет! Грет-та! Столько времени прошло! И ты не знал? Ёбаный в рот. Эльф же видел направленный на него кулак! Видел и не увернулся. Позволил себя ударить и даже не одарил противника привычной гадкой усмешкой. Чувствует вину, уродец? Или мысленно потешается, глядя, как Роше потерял контроль, накинулся на раненого? Пришлось отпустить этого идиота, отступить на шаг. — Так, значит, Гретта… — выцедил он, перекатив имя во рту, подержав на языке. — Ей подходит. — Заткнись, я тебя прошу! Или убью прямо сейчас! — Ты? Просишь меня? — Иорвет небрежно утёр рукавом проступившую на губе кровь. — Ты не ответил на вопрос, — этот ненормальный, видимо, хотел его схватить, придвинулся плотную. — Что. У тебя. В руке? Я видел, как ты вышел от Филиппы. Видел в окне, как ты взял эту дрянь. Для чего? — Из твоей башки, похоже, последние остатки мозгов вышибли? Зря я тебя тогда вытащил. Надо было бросить подыхать там. Среди такого же дерьма, как ты сам. — Ну не мог же ты отказать себе в удовольствии прикончить меня самостоятельно. Подумать только: столько лишений, и всё ради того, чтобы потешить своё «я». — А вот и не угадал, одноглазый урод. Я спас тебя, чтобы собственнолично увидеть, как ты обосрёшься перед Саскией. Ну что, уже встретил Верноссиэль? Иорвет порывисто отвернулся. — Осознал, что потратил столько времени впустую, гоняясь за призраком? — продолжал распаляться Роше. — Погубить столько народу! И ради чего? Ради, как ты говоришь, собственного «я»? Хотел прикрыть свою голую жопу перед… — Хватит. — Нет, не хватит, — Вернон не смог сдержать издёвки. — Мне поебать, скольких эльфов ты укокошил, срать я хотел на то, что ты угробил моих лошадей. Но я потерял бойцов здесь, в Вергене, занимаясь твоей работой. Ты похерил даже то единственное, что тебе доверили! Уголок рта скоя’таэля дрогнул. Прямо картина маслом: придурку не пришлось по вкусу вторжение в его личное пространство. И, рявкнув, он накинулся с ответными возмущениями: — Кто мне что доверил? Я с тобой о чём-то договаривался, а, Вернон? — зачастил эльф. — Мы что, поделили девушку, ты взял с меня зарок, что с её головы и волос не упадёт? Какое вообще это имеет отношение к тебе? — в голосе его послышалась надсада. — Какого d'yaebl ты вечно лезешь не в своё дело? Ты не знаешь, что случилось, не имеешь ни малейшего понятия! И всё равно гоняешься за мной как псина, обнюхиваешь каждый мой след. Жить без меня не можешь? — он криво усмехнулся, в разбитой губе проступила капля крови. При виде которой у Роше снова зачесались кулаки. — Я тоже скучал, сукин ты сын. Страстненько так скучал, особенно когда сполна огрёб за кучи дерьма! Твоего, между прочим! — он на мгновение выразительно замолчал. Чтобы в следующую секунду продолжить отчитывать Вернона как сопливого мальчишку: — Альдерсберг был под твоей протекцией, — эльф указал пальцем на брусчатку под ногами, будто укорил собеседника за то, что тот не озаботился состоянием дорог. — Тебе, — с нажимом произнёс он, — надо было следить за тем, чтобы груз доставлялся вовремя и без проблем. А ведь ты знал о том, что по улицам рыщут разбойничьи шавки. Понимал, что я иду туда, и бездействовал! На что ты надеялся, bloede? Внезапно стало так тихо, что их тяжёлое дыхание рождало ответное эхо. Слова комом застряли в горле. — Я не знал, что так выйдет, — наконец пробормотал Роше. — Ах, ты не знал? Не собирался меня угробить, да? Ты под удар поставил не только меня, но и свою драгоценную minne [любовь]! Эльф сказал это с такой нарочитой, издевательской серьёзностью, что Роше показалось, будто ему плюнули в лицо. — Да мне же нехуй делать, отмазываться тут за тебя! — заходясь гневом, вскрикнул он. — Всё, чего я хотел, — чтобы и ты жопу напряг. Пока мне приходится рисковать жизнью за таких же отбросов, как твой народ! — Ну так смотри на меня! — Иорвет приблизился к нему почти вплотную. — Смотри внимательно, ничего не упусти. — Взгляд Роше скользнул по его покрытому ссадинами лицу, по краям бинтов, торчащих из-под обагрённой кровью рубашки. — Как тебе, нравится? Рисковать жизнью ради нелюдей? О чём ты говоришь, bloede arse [недобиток]? Ты делаешь это исключительно для себя. А я пролил столько крови лишь ради того, чтобы тебе полегчало. Ты, кретин, чуть не угробил нас всех. Вернон выдохнул, запрокинул голову, чтобы увидеть ясное ночное небо, в котором горели сотни тысяч холодных звёзд. Пытался отпустить ситуацию, но тут услышал: — Скажи мне, Роше, а она знает, какая ты arse [задница] на самом деле? — Твоя взяла. — Que [что]? — Можешь вмазать мне, как я тебе. Не жалей. Позволяю всего один раз. — Обойдёшься, — фыркнул эльф. — Приберегу удар на будущее. Когда ко мне вернутся все силы. Роше слабо улыбнулся, опустил взгляд. — Похоже, мы наломали дров. — И это не делает нас друзьями. Наоборот, я ещё больше стал тебя ненавидеть, geas an'givare [проклятый шпион]. Вернон с шумом выдохнул, не в силах подобрать слов. Что ж, вполне ожидаемо. — Так что за дрянь? — в руке эльфа в лунном блеске заиграл флакончик зелья. — Иорвет, блядь! Отдай сейчас же. — Отсоси, потом проси. Для каких нужд, я спрашиваю? Роше сделал шаг к скоя’таэлю, потянулся к флакону, но остановился, почувствовав, как кровь прилила к лицу. — Это… Избавит Гретту от воспоминаний, сотрёт последний прожитый год. — Целый год? — Иорвет уставился на фиолетовую жидкость, бьющуюся о хрустальные грани флакона на ладони. Затем сжал руку, посмотрел шпиону прямо в глаза: — Тогда всё начнётся по новой. Она ничего не будет знать. Может, у неё возникнут проблемы с восприятием действительности? И всё станет не таким, как прежде. — Так и нужно. — Ты не понимаешь. — Чего не понимаю? — Неважно, — отмахнулся от Роше. И, охваченный новой идеей, выразительно поднял указательный палец: — Но если скажешь, о чём шептался с чародейкой, я объясню. Дело в том, что у Филиппы дурной вкус: я ей не нравлюсь. Ведьма молчит. — Мне ты тоже не нравишься, поэтому ничего от меня узнаешь. — Значит, выражусь яснее: ты не дашь ей это, ты её не знаешь, — Иорвет сжал флакон с такой силой, что раздался жалобный скрип стекла. — А ты, значит, вдруг стал о ней беспокоиться? — Кого не волнует собственная шкура? — Ага, — протянул Роше. Чутьё его не обманывало. Дело с самого начала показалось мутным. — Похоже, неспроста… И, судя по всему, нащупал больную мозоль. Потому что эльф тут же взвился: — Да что ты можешь знать? Роше повернулся к скоя’таэльскому командиру спиной, будто игнорируя его присутствие. Прошёл немного вперёд. — Идиоту понятно, что дело здесь не чисто. Кто я, по-твоему? — он развернулся к эльфу, даря ему обворожительнейшую из своих улыбок: — Ты где-то оступился, что-то тебя мучает, не даёт покоя. То, что непосредственно связано с Греттой. Иначе этого разговора и в помине не было бы. Но вот незадача: то, что связано с девушкой, важно и для меня. И я узнаю твои тайны, — Вернон перешёл на заговорщический шёпот. Тот самый, которым говорил с жертвами, пока они не испускали дух. — Шкуру твою выверну наизнанку, залезу под кожу, но выясню. Ты же знаешь, — кивнул он в подтверждение собственных слов, — мне это ничего не стоит. Я не гнушаюсь ни перед чем. И так тебя отымею, паскуда, кровью захлёбываться будешь. Вот только встань на ноги, чтобы составить мне достойную партию. Когда всё закончится и наш уговор будет выполнен, я убью тебя. Места мокрого не оставлю, мразь. Выплюнув последние слова, Роше наконец-то почувствовал торжествующее удовлетворение. О, он не сомневался в том, что сдержит обещание! Ведь именно мысли о предстоящих мучениях остроухого ублюдка придавали командиру сил. Безотрывно слушая его, Иорвет не мигая смотрел Вернону прямо в лицо. Будто потешаясь над спесью дворового пса, следуя недавнему примеру Роше. Это нервировало, поторапливало выполнить обещанное. — В таком случае советую быстрее вернуться к девчонке. Уверен, она будет рада увидеть твою сопливую aig [рожу]. — Что это значит? — насторожился шпион. — Не играй со мной, придурок. Я не в настроении. — А оно у тебя когда-нибудь бывает? Роше снова сделал нетерпеливый шаг навстречу Иорвету. Тот даже не шелохнулся. — Мне кажется, я сейчас как раз в том настроении, чтобы замедлить твоё выздоровление. — И таким образом, — тем же елейным голосом продолжил эльф, — приблизишь конец своей розовой любовной пьесе. Слова его прозвучали набатом, эхом отдались в голове Вернона. Кажется, теперь последние детали мозаики сложились воедино. Подумав, он с сомнением уточнил: — Ты говоришь о ней? Хочешь сказать, тебя нельзя трогать, потому что ты связан с Греттой? Что если я покалечу тебя, тем самым принесу боль и ей? — Или убьёшь её собственными руками. В прямом смысле, — эльф развернулся, направился к дому чародейки, не оборачиваясь взмахнул рукой на прощание. — Подумай над этим, когда тебе в g`ers [голову] взбредёт новый гениальный план по умерщвлению меня прекрасного. И пока Роше, чувствуя, как немеет тело, смотрел ему вслед, Иорвет бросил на мостовую флакон. С отвращением наступил на него, захрустев осколками стекла, тем самым будто подводя итог встрече, и внезапно заговорил: — Поверь, это верное решение. Девчонка не хотела бы забывать. Как бы не было тяжело, ей нравится держать всё под контролем. И мне тоже, — губы его сложились в странную гримасу. Что это, блядь? Нежная улыбка? Или самодовольный оскал вампира? — Если заберёшь у неё память, останется лишь оболочка. Дашь ей это выпить — и перечеркнёшь все труды, которые она проделала над собой, отнимешь знания, навыки. Гретта возненавидела бы тебя за это. Я бы посмотрел, — как бы невзначай упомянул он, — но мне не с руки. Все старания насмарку. — И что всё это, мать твою, значит?! — Ты просто хреновый шпион, Вернон. У тебя два глаза, и слеп ты на оба. Напиши увольнительную по собственному желанию, пока не поздно. И прежде чем Роше нагнал ублюдка, смеющегося прямо в лицо, тот скрылся за дверью дома Филиппы. Отлично, блядь, приплыли. Такое ощущение, что мир сходит с ума. А может, и сам Роше? Командир трясущимися руками потянулся за банкой огуречного рассола, услужливо оставленной заботливой Вэс. Ну надо же! Что бы ни происходило, какой бы пиздец ни творился вокруг, Синяя Полоска всегда оказывалась вовремя, всё делала к месту. При другом раскладе Вернон в жизни не взял бы эту мутно-солёную кашу в рот, а сейчас она казалась нектаром и амброзией, продлевающей жизнь. Избавляла от гадкого привкуса желчи во рту, смягчала боль. Больше всего похмелье Роше ненавидел именно за то, что железно, как штык, вставал — если не сказать сползал — с постели до криков первых петухов. Нет чтобы как нормальному человеку отоспаться, протрезветь. Су-у-ка-а… Командир встал у окна, потирая опухшие веки. Щурясь от ранних назойливых солнечных лучей, предвещающих погожий день. В городке не началась привычная бытовая сутолока, все сидели по углам, боясь показать носы. Только патрульные, одетые в синее и белое, как сонные мухи, бродили по улицам, высматривая дневную смену. Вернон с брезгливостью отвернулся при встрече с караульными. Он не мог спокойно наблюдать за тем, как его бойцы радовались «скоя’таэлькам». До чего убогое зрелище! Такого и в самом дрянном сне не представишь. Рассол помогал справляться не только с подступающей изжогой, но и с поднимающейся изнутри ненавистью, похожей на лаву извергающегося вулкана. Накануне ночью командир тушил огонь, используя лишь один хорошо известный ему метод: опустошал бутылки до дна. А что ещё оставалось делать, когда выяснилось, что смерть Иорвета, как у ебучего Кощея, спрятана на конце иглы? Которая лежит в яйце, яйцо — в утке, утка — в зайце. А Роше в жопе. Однако сложнее всего было принять правду. Столько нервов ушло на разгадку тайны связи девушки с эльфом, а истина оказалась такой банальной для их времени. Кто виноват? Одноглазый или Гретта? Как это случилось? Можно ли разрушить их союз? Вопросы теснились в голове, но разгадок не находилось. В конце концов Роше призадумался: не пиздит ли Иорвет? Лишь его слово приоткрыло завесу неизвестности, а за ней оказалось ещё больше головняка. Сегодня — о неужели? — у Роше был выходной. Едва ли командир воспримет распоряжение Саскии должным образом и умалит её беспокойство, оставшись в постели. Животики надорвёшь от такой заботы. Подобным методом правления можно вырастить только маменькиных сынков. Немудрено, что у местных бойцов одна нога, три руки и пара глаз — на пятерых. Прекрасная команда калек, ничего не скажешь! Краснолюды, может, и крепкие ребята, но до сих пор делом их жизни было держать рабочий инструмент. Они, как и прочий сброд, — несмотря на напыщенную самоуверенность городской знати, считающей, что армия подготовлена как нельзя лучше, — не способны мыслить стратегически. Даже при таком предводителе, как Драконоубийца. Аэдирнская Дева — герой. Герои долго не живут. Куда-то лезут, вечно им неймётся. И им взамен другой кумир найдётся, и их с успехом прожуют. Поверх простых холщовых штанов и хлопковой рубашки Вернон всё равно надел поножи и лёгкий доспех. Стал крепить меч к прибитому ремешку. Оставлять разгильдяев на самоуправство он считал непростительным. Но всё равно первым делом собирался заглянуть к Гретте — это была ещё одна обязанность. Или неконтролируемый порыв души. Поебать, как это зовётся, важно лишь то, что без визита к девушке не проходил ни один день с тех пор, как он её вызволил. Командир заходил к ней не раз и не два. Постепенно, по-видимому, удостоверившись в его безвредности, Гретта стала подбираться к нему сама. Всё ближе и ближе, шаг за шагом, пока однажды Роше не почувствовал, как она нежными пальцами ласково перебирает его волосы. Шаперон при этом предусмотрительно лежал в стороне, в знак открытости, обнажённости души его обладателя. Тогда командир и Гретта не встречались взглядами, но временами он понимал, что девушка плачет, когда после ухода проводил рукой по мокрой голове.Трек к отрывку: Dino Spiluttini — Ruined World
Вором пробравшись в её комнату, Вернон занял своё законное место: у изножья постели. Гретта будто и не заметила его прихода, продолжая безучастно смотреть в закопчённое чернотой от свеч окно. Что она могла там видеть? Хотя какая разница, главное, что уже не боялась и не бросалась в угол при виде командира. Наверное, это успех? Роше поперхнулся, когда заметил прикованный к себе взгляд. Не померещилось ли? Столько сомнений… Беспокойство туго скрутило жилы. Захотелось встать, кинуться к девичьим ногам и согреть безвольно свисающую перебинтованную кисть. Гретта… Ну что же она делает с ним? Казалось, и в её глазах штормящим морем пенилась, клокотала душа, уставшая молчать. Губы девушки плотно сжались, тело забила дрожь. Вернон немой рыбой открыл рот, не находя слов. И тут же с запоздалым шоком ахнул: Гретта уже была перед ним. Чувства девушки взбурлили, набрав силу, и вырвались наружу, прорвали невидимую плотину, отделявшую её от командира. Ему показалось, будто прежде он стоял на ветхой дощечке посреди бескрайних водных просторов. И вдруг переживания Гретты накрыли его безудержной волной. Не выдержав, девушка порывистым движением схватила Роше за лицо. Но тут же отдёрнула повреждённую руку, как от огня, лицо исказилось гримасой боли: по-видимому, она позабыла о том, что всё ещё нездорова. Вернон приподнял голову, заглядывая ей прямо в глаза, молча соглашаясь поддаться этому смертоносному потоку. И тогда Гретта заговорила. — Я… Мне так жаль, Вернон! Мне так жаль себя, так больно! Всё болит внутри, всё горит. Я будто охвачена огнём, я ненавижу их! Ненавижу! Всех ненавижу! Казалось, на пески безводной пустыни хлынул долгожданный дождь. — Так пусто внутри. Ничего не осталось. Я больше не принадлежу себе… Зачем же это облекать в слова? Милая Гретта, её отвращение, беспомощность, сожаление к самой себе — всё кричало, вызывая в нём ответную боль. — Я ничем не смогла помочь себе… Я думала… Думала, что стала сильной. Но ни черта, вы понимаете? Нет во мне никакой силы! На что я надеялась? О-о, Роше отлично понимал. Он так низко опустился в своей ненависти, что желал смерти уже покойникам. И, закрыв глаза, до сих пор мог явно представить ухмыляющиеся сальные рожи, которые хотел — до сладострастного упоения — заново раскрасить. — Никак не могу стереть из памяти эти руки… Тошнотворный запах… От меня воняет… Несёт грязью и кровью от каждого места, где меня касались, — её руки тряслись, обломанные ногти впивались в покрасневшую кожу. Бля-ядь. Ну зачем? Почему ему приходится слышать то, что он боялся представлять? Нет, Роше оказался совершенно к этому не готов. — Вы чувствуете? Наверняка чувствуете, ведь всегда отворачивались от меня, когда входили в эту комнату, — в надтреснутом голосе её прозвучал упрёк. И Вернон, вспыхнув, поспешил уверить: — Не поэтому, всё не так… — Я понимаю вас. Мне не отмыться. Да ёбаный ты в рот! Она вообще слушает? — Ненавижу их… — глухим эхом повторила она. И вскинулась, заходясь отчаянным криком: — Ненавижу! Но хуже того, я стала ненавидеть саму себя. Как только он мог позволить этому случиться? Гретту жестоко и несправедливо обворовали безо всяких причин. Разбитая, померкшая, она была унижена, растоптана десятками — нет, сотнями! — пар мужских сапог. Слабый, срывающийся голос говорил о том, что у неё ничего не осталось, всё отобрали. Он был словно пыль, которую сильный ветер мог смести прочь. От таких слов всё самое светлое внутри командира угасало и тускнело, обращалось в пепел. Напоминало о собственной грёбаной беспомощности! Вернон молчал. Тогда слёзы Гретты обратились в жалобы, те — в признания, ставшие обвинениями, а завершилось всё муками совести. — Я ничего не понимаю… Вообще ничего не понимаю. Светлое создание… Она задавалась вопросом: откуда в сердцах людей столько злобы? Нельзя было прямо ответить, что жизнь такая, — эти слова её убили бы. — Я не могу держать ложки, вилки, бью посуду, которую приносит мне… Как её зовут? — спохватилась Гретта. Чтобы тут же, не ожидая ответа, продолжить пламенный монолог: — Она перестала их давать. Когда поняла, что я режу их острыми краями свою кожу. Роше словно ударило разрядом молнии. Ёб твою мать! А с этого момента поподробнее. Бьянка, какого хуя она не сказала?! — Но я не хотела себя убить! — одними губами прошептала Гретта, будто извиняясь. — Что с того, что течёт кровь? Я просто хотела убрать этот запах… — Она сжалась, превратившись в ком отчаянья. Пиздец. Это был пиздец. Бесконечный, беспробудный кошмар! Нужно было поселиться здесь. Приковать её ногу кандалами к своей и растянуть цепь. — Я думала, может, эта гадость выйдет с кровью… — сама того не ведая, она продолжала с убийственной, душевынимающей невинностью терзать его сердце. — Но я ошибалась. Она толкает мне еду силой. После услышанного Вернон поклялся себе, что затолкает Вэс в одно место кое-что пожёстче. — Но я не хочу есть, не могу. Тогда… Если я падаю в обморок, она поит меня водой. Какими-то лекарствами… Но какой в этом толк? — вскричала девушка. — Каждый раз я вижу в вас незнакомца. Не узнаю вас… Не хочу узнавать. Войди в эту дверь сейчас мой собственный отец, я бы и в нём признала насильника, бандита… Знать бы, где её родители… Что бы они сказали, увидев, что случилось с их дочерью? Командир уже погрузился в себя. Потупил голову, принялся оттягивать волосы. — Моё тело, мои мысли больше мне не принадлежат… Меня могут облапать, — проникновенно стылым полушёпотом напомнила она, рисуя в воображении Вернона гнусные картины случившегося, — сжать мою грудь, войти внутрь. А я… ничего не могла сделать, никогда не могла! — девушка сорвалась на крик, но, ослабшая, тут же зашлась кашлем. Роше поднял взгляд, испытующе посмотрел Гретте прямо в глаза. Остекленевшие, подёрнувшиеся марью. В них не читалось ничего, кроме пустоты. Не было прежней глубины. Они казались… поверхностными. — Не могут. Никто больше не посмеет, чёрт их подери! — командир рывком поднялся и принялся ходить из угла в угол. Но было тесно, стены сжимали его в тиски. Теперь комната представлялась клеткой, в которую нельзя — так, холера, ошибочно — было её сажать! Вернон уже не боялся напугать девушку. Но она снова проигнорировала его слова. — Зачем я только поверила в себя? Я не могу ничего контролировать. Никого, ничего в этом мире! Меня нет. Они меня не замечают! Иорвет, ушлёпок. Как глубоко он забрался в её сознание, что, сука, каждый ёбаный раз Роше слышит отголоски его мыслей в словах Гретты?! — А если и замечают, то лезут под кожу. Думают: эта девчонка ничего не значит, ничего не стоит! С ней можно обойтись как вздумается. — Это херь… — А ведь я была живым человеком! — Гретта и не думала его слушать. — У меня были чувства, мечты, надежды! Меня продырявили насквозь, я — решето, сквозь которое может пройти любой желающий! А пожалуйста! Да, давайте, берите! Этому не будет конца. Роше тонул, воздуха уже не осталось. Как и возможности выбраться на поверхность. — Лучше бы сказали честно: «дырка». Коротко и ясно. Как… — она задумалась, подбирая подходящие слова, — как отверстие в нужнике. Всё равно мы не годимся на большее. Роше остановился у окна, заложил руки за спину. Постарался дышать ровно. — Вы понимаете, о чём я говорю? — голос её опалил затылок. — Я говорю, что не хозяйка собственного тела! А если я не могу им распоряжаться, если меня может взять любой желающий, то какой смысл жить, к чему-то стремиться? Ведь всегда рядом есть тот, кто сильнее. И обязательно докажет тебе твою никчёмность. — Вздор… — Вернон снова предпринял попытку вмешаться. Убедить девушку в пугающей нереальности её слов. — Это случайность. Такого больше не повторится… — Я чувствую боль. Она повсюду. Не только там, внутри. Командира передёрнуло. Конечно, он знал, что эти уроды не ограничились стандартным набором «изнасилование». Они пытали её, били по лицу. Прижимали коленями горло, не давая встать! Всё это Роше видел уже несметное количество раз. Наблюдал, как разрывают нежную девичью кожу мерзкими мужицкими пальцами, заламывают руки… — Что я могла? Что я есть теперь?! — внезапно Гретта обхватила Роше руками, словно обнимая, а сама потянулась к ножу. Порывистым движением мужчина сорвал ремни и отбросил оружие в другой конец комнаты. — Это не выход, — только и мог бормотать он, отступая. — Да как вы не понимаете?! — с непереносимой горечью обиды бросила она. — Я думала, всё осознали! Вы не видите, разве не чувствуете? — и провела пальцами по руке, стирая невидимую грязь. — Я мерзкая, ужасная. Меня испортили, уничтожили. Стёрли как личность! Меня больше нет. — Но ваша внутренняя борьба говорит об обратном. Вы есть, Гретта, — горячо убеждал он. — Вы передо мной, и я не желаю вам зла. Только помочь. — Но она не слушала, лишь продолжала частить: — Как снять это с себя, как вытащить эту мразь? Как мне теперь жить? Я не хочу. Он… — на мгновение задумалась девушка. И командир тут же понял, о ком идёт речь. Почувствовал укол ревности. — Заставил меня хотеть, научил! Рядом с ним у меня не было выбора. И это лучшее, что он мне дал. Я даже поверила в то, что справлюсь. Что мне горы по колено, рядом с ним. Привыкла бы… Я многое научилась терпеть. Голод и холод. Боль и его насмешки. Только не это. Господи, если какая-то херня существует там, наверху, пожалуйста, не надо! Почему снова в разговоре всплывает эта юркая, мстительная тварь?! — Он закалил меня… И я даже поверила в себя! — в глазах её сверкнуло что-то похожее на уважение. — У меня началась новая жизнь. Но потом мы встретили этих… И… вы не представляете, просто не поверите. Пусть попробует. Роше сжал кулаки, невидящим взглядом буравя девушку. Давай же, пускай удивит. Что ещё выкинул Иорвет? — Он сказал мне терпеть, сказал не сопротивляться, иначе будет больнее. Вот оно, значит, как… Подонок! Ёбаный лицемер! Хера с два Роше в это поверит! Хуйня, всё полная ху-е-та! — Но он врал мне… Врал! — взвыла она, обрушивая на него новые камни горя. — Было в сто тысяч раз больнее. Как я могла сдаться? Я видела… Там, за мешками, была чья-то рука. Женская, она уже засохла. Мне врали, говорили, что не тронут, но тогда я чётко осознала, что меня ждёт та же участь! Просто не хотели лишней возни, думали, я сама раздвину ноги. Отдам свою честь и невинность. Но моя гордость разбилась в пух и прах. Они лишили меня всего! Как в нём только оставались силы жалеть это заблудшее дитя? Что Гретта успела себе навыдумывать, сидя здесь, взаперти? Совершил ли командир очередную ошибку, не заговорив об этом раньше? — Гретта, я боюсь… Если вас это беспокоит, я считаю важным сказать, что нет… То есть да. Целитель нашёл раны существенными, над вами действительно жестоко надругались, но… Вы всё ещё чисты. Зачем же так говорить? Теперь Гретта умолкла, наивно полагая, что он не замечает её взгляд, скользящий от ножа, лежащего в углу, к его лицу. — Случилось непоправимое. Но за это ваши обидчики заплатили самую высокую цену. Я виноват перед вами, так виноват! Если бы я знал! Если бы нашёл вас раньше! Я бы не дал им умереть так просто… — Зачем так говорить? Вы считаете, что если бутылку всунули не в то отверстие, то ничего не случилось?! — в запале обвинения выкрикнула она. — Вы вообще слушали? Меня никто не спросил, хочу ли я этого! А я не хочу жить там, где не дают выбора! У меня постоянно отнимали свободу! Всё всегда решали за меня, и вот к чему это привело! Где я теперь? Я не могу никому доверять. Думала, что всё делаю правильно, слушаясь его. Такая дура, и зачем только в него поверила? И вы, Вернон! — девушка вдруг вспомнила о присутствии командира. Но он не узнал собственного имени. — Такой дурак, просто идиот! Разве не видели, как он посмотрел на меня? Как вы могли быть так слепы, что не заметили моего страха? Надо было увезти меня, Вернон, — с упрёком напомнила Гретта. — Связать и увезти подальше от него! И пусть бы он там сдох без меня! Я бы смотрела назад и наслаждалась его мучениями, зная, что ему хуже, чем мне. Пусть бы он умер, гнусный обманщик! Подох бы, как я. Мне недолго осталось, — она поднесла перебинтованное запястье к его лицу, — смотрите, я истончаюсь. Ваш мир стирает меня, чужую и ненужную. Он не выдерживает столько грязи, хочет очиститься. — И снова завела ту же самообличительную речь: — Это я не выдерживаю! Сколько воды на меня не лей, мне не отмыться. Я сдираю кожу, это не помогает! Я до сих пор в крови, мои раны не заживают. Кто сказал, что время лечит? Этот человек ещё более худший обманщик, чем он! Время только убивает. Сколько осталось ждать? Почему я просто не могу умереть? Почему должна мучиться? Глаза Гретты стали безумны. Сердце Роше сковала ещё большая жалость. Она переполняла его до краёв. Перестав заламывать руки, девушка подошла к командиру, повисла на его плече. И принялась шептать на ухо страшные, кошмарные слова, заискивая, как суккуб: — Вы же поможете мне, правда? Вы пришли помочь, облегчить мои страдания. Ангел смерти, Господь прислал вас, чтобы я не мучилась. Но когда придёт он? — снова спохватилась Гретта. — Он же придёт? Я бы хотела, чтобы это был он. Но здесь только вы. И вы не оставляете мне выбора… Это, видимо, сейчас был контрольный выстрел. Прямо в сердце. Пиздец обидно. — Значит, вам жаль меня… Только вы добрая душа и сочувствуете мне, только вы можете мне помочь. Вы же понимаете, да? Не зря же вы пришли с… Верните мне нож, — с прямодушно безумной храбростью потребовала она. — Я уже ничего не боюсь. Даже не буду просить взять на душу грех, сама смогу. Только отдайте нож. — Этому не бывать. Вы несёте чушь, — Роше лишь сильнее стал прижимать её к себе, в злобе стискивая желваки. — Как вы не понимаете? Как можете быть таким жестоким? Это преступление! Невозможно мучить меня ещё больше! Вы делаете только хуже! А Вернон всё впитывал в себя, каждое её слово. И теперь боялся сделать лишний шаг, ненужное движение, опасался открыть рот. Ему оставалось лишь выражать сочувствие, не осуждая, не выражая неприязни. Что? Блядь, ну что можно тут сделать? Всё хуже, чем он предполагал. Скрутить её, связать, бросить на постель казалось единственно правильным решением. Но, отрицая услышанное, он понимал: именно эти действия станут последней каплей, переполнившей чашу терпения девушки. Начнётся припадок. А Роше не умел справляться с истериками, не привык церемониться с неуравновешенными людьми — вышибал из них дурь, не тратя нервы! Сейчас Гретта притворяется кошкой, ластится, чтобы ослабить его внимание. Так что же делать? Заткнуться. Выстоять во что бы то ни стало. Не реагировать на провокации. Девушке просто нужно выговориться. Он ни за что не позволит воплотить желания, созданные её воспалённым разумом, в жизнь. Но не успев додумать мысль, внезапно оторопел, ведь будто изломанными хрупкими ветвями Гретта обвила шею Роше, кинувшись в спасительные объятия. И он, жалея жертву, втайне упорно отгонял возникшее чувство избранности, купаясь в оказанной благосклонности и одновременно одёргивая себя. Может, дело именно в доверии… Оно читалось в распахнутых, как её душа, некогда небесно-голубых глазах, ожидаемо поблекших, но таких честных. На него положились! Милостиво вверили ему раненое сердце. Не это ли самое важное, что он когда-либо слышал в жизни? Может быть, исповедь поможет Гретте преодолеть боль, облегчит страдания? О, как желанно! Девушка понемногу успокаивалась. Это можно было заметить по более редкой дрожи острых, воробьиных плеч. По стихшему голосу, много сказавшему вслух, но не обо всём. Командир решил ничего не советовать, не призывать к порядку и строю мыслей, даже несмотря на то что чувствовал некоторую обязанность. Ведь первостепенной задачей было пробудить доверие девушки, к которому он безуспешно взывал столько дней. Сейчас же следовало принять его, терпеливо и участливо выслушать речь, помочь сбитому, непоследовательному покаянию окончательно оформиться. Дать всему, что застоялось и разнеслось зловонием в девичьей душе, раствориться и исчезнуть. Впитать страдания Гретты и обречь себя на вечную немоту. Но как можно сдерживаться, когда женщина использует самое смертоносное из своих оружий? Гретта заплакала. Зарыдала и заговорила так надрывно, что можно было почувствовать лезвие ножа, перерезающего внутренности. — Меня никто не любит. И больше не полюбит. Никто не будет любить меня больше, чем… чем мать. Если бы она только была здесь… Я снова смогла бы дышать… Но мама бы отвернулась… Ей стало бы стыдно за меня, она бы не потерпела такого позора… Её дочь — шлюха. Рыдания превратились во всхлипы. Из лёгких послышался странный скрип, который Роше раньше слышал только у испускающих последний вздох жертв. Что-то не так. Это его обеспокоило. Гретта затряслась, отпрянула, стала хвататься за горло. Вернон перехватил её руки. Испугался. Перед глазами промелькнуло воспоминание. Сцена, подсмотренная давным-давно среди камышовых зарослей. Роше повернулся к Гретте спиной, схватил за руки, вынуждая опереться о себя. Как он мог забыть? — Я сделаю всё, что угодно. Гретта, просто дышите. Я отвезу вас к маме. Только дайте закончить начатое. Хотите, я привезу её к вам? Уверен, мать такой прелестной девушки ни за что не отвернётся от своего дитя. — Она… меня… возненавидит… Ещё больше, чем… я ненавижу себя… сейчас, — скрип раздавался реже, но дыхание было таким же прерывистым. — Разве такое возможно? — Нет. — Что?.. — Невозможно… — Гретту охватил новый приступ кашля. — Встретиться с мамой… невозможно… Меня для неё больше нет… А кроме неё… и, может, папы… меня больше никто не полюбит, — Гретта совсем ослабела. Роше почувствовал, как она обмякла в его руках, прекращая борьбу, выравнивая дыхание, успокаиваясь. Но яростный крик собственного «я» ему было не заткнуть. — Но я люблю вас! Я! — выпалил он слова, обжигающие язык, давно кипящие в слюне, будоражащие кровь. — Уже давно! — они отдались эхом в неверящем молчании комнаты, отразились смятением в осоловелых голубых глазах. Командира захлестнул порыв душераздирающей нежности. — Если ваша мать не может быть рядом, это сделаю я! — поспешил заверить он. — Вы верите мне, Гретта? Клянусь жизнью, больше никто вас не обидит! Роше взял её за руку, принялся осыпать поцелуями. На заплаканном лице появилась вымученная улыбка, но в глазах девушки по-прежнему отражался страх — правда, не такой жуткий и дикий, как раньше. Тонкая кисть напряглась, пальцы сжались в кулак, высвобождаясь из хватки. — Милая… любимая Гретта… Прости мне мой эгоизм… Позволь только… Удара, нанесённого последними словами девушки, командир не мог выдержать. Выслушав страшное покаяние до конца, столь личное и болезненное, Роше молча опустил её на кровать. Склонился над Греттой и поцеловал в лоб. Скорее как отец, а не святой, скорее нежно и ласково, чем степенно. Участвуя в спасении такой важной ему жизни, он считал неверным отпускать переживания девушки, обещать исцеление, подобно жрецам Вечного Огня. Узнав, как всё произошло на самом деле, он не стал прощать или судить. Просто сделался соучастником горя, твёрдо решив помочь вынести несчастье, стать опорой и надёжностью. — Я увезу тебя, — с горячностью уверил Роше. — Туда, где при встрече с тобой люди будут опускать головы. Никто и рта не раскроет. Я отрублю любую протянутую к тебе руку. Но Гретта уже не слышала. Она мирно спала, и временами можно было различить слабое поскрипывание, раздающееся из вздымающейся груди. Да и не важно. Роше повторит это столько раз, сколько потребуется, чтобы она поняла и поверила. Своим молчаливым уходом Вернон Роше хоронил и предавал забвению всё услышанное и увиденное. Никто не узнает. Но завтра её мучения начнутся снова. И он опять повторит те самые слова.Трек: This Will Destroy You — Quiet