После войны бывает скучно

— …и ты представляешь, они так и не принесли мне уточку, — сокрушался Азирафаил, уныло перелистывая лежащий на столе роман. Декамерон, если Кроули правильно заметил. Он усмехнулся. Некоторые события, изложенные в этом романе, были его рук делом, и ангельский друг не раз бузил на этот счет. Ну, подумаешь, устроил содомию раз или два за всю историю мироздания — было бы о чём говорить. То, что ангел считал худшими из его проступков, Кроули вспоминал с гордостью. Пожалуй, это единственные разы, когда он действительно сотворил что-то поистине плохое. И вовсе не обязательно кому-то рассказывать, что он тогда стал лишь случайным виновником событий. Он запретил себе об этом напоминать и уж тем более признаваться в том кому бы то ни было, так что в какой-то момент и сам поверил в свою злобность и злокозненность, и начал собой гордиться. Теперь же Декамерон оказался на столе по чистой случайности — Азирафаил затеял перестановку и часть книг сгрузил на стол. А перестановка всегда означала одно: у ангела на душе неспокойно. Поверить в то, что дело в какой-то там резиновой утке Кроули не мог. Он слишком хорошо знал друга, чтобы вестись на подобное. — Дай угадаю, ангел мой: тебя отправили в отпуск и ты с ума сходишь от скуки? — протянул он, утонченным движением руки всколыхнув виски в стакане. Азирафаил бросил на него скорбный взгляд, вздохнул, покачал головой. — Напротив, мой друг, — печально проговорил он, развернув книгу пошире. На одной из страниц полыхала яркими красками очень и очень красноречивая картина событий тех лет. Кроули прочистил горло, отвернулся к окну. Азирафаил между тем продолжал самым скорбным тоном: — Гавриил доверил мне новую ангельскую работу. Сказал, если меня не берет демоническое пламя, значит я больше не тот хороший ангел, каким был. А значит, меня можно посылать — прости, Господи — шпионить. Понимаешь? Юлить, изворачиваться, врать. И что самое горькое… — ангел опустил глаза к страницам книги, покраснел, с громким хлопком закрыл безобразие, шмыгнул носом. — Самое горькое, что я ведь и правда врал, юлил и изворачивался много сотен лет. И, да, мне действительно понравилось изображать тебя перед Вельзевул. Кажется, я начинаю скатываться… — он сделал неопределенный взмах рукой в сторону Кроули. — Вот как ты. И что меня ждёт? Однажды меня… Просто… Уволят? Он поднял на Кроули глаза, и в них плескался такой страх, что демону захотелось как-то утешить друга. Похлопать по плечу, сказать что-то приободряющее. Но он понятия не имел, что стоит говорить в подобных ситуациях. Азирафаил однако ждал. Ждал чего-то. Приговора? Успокоения? — Подумаешь, уволят, — беспечно пожал Кроули плечами, не найдя других слов. — Будешь работать в лавке, протирать свои книженции, чихать от пыли. Не жизнь, а рай, ну? Азирафаил убежденным или утешенным отнюдь не выглядел. — В лавке? Оно-то хорошо, не спорю, но чудесить как? Именем кого? Или у меня вообще крылья — того — вырвут с концами? Кроули цокнул языком. Друг любил преувеличивать, и пусть некоторые опасения имели под собой почву, мнительность Азирафаила увеличивала все возможные масштабы трагедии. — Выдохни, мой ангел, — протянул он с ленцой в голосе. Кроули надеялся, что расслабленный тон подействует на друга успокаивающе. — Ты две тысячи лет отлынивал от своих обязанностей, неужели теперь что-то изменилось? Неужели сейчас лениться станет более грешно, чем прежде? От утешений этих, однако, Азирафаил взвыл еще громче и протяжнее. — Падший я анге-е-ел… — стенал он. — Нет мне прощения-я-я. Кроули переборол в себе желание схватить друга за грудки и хорошенько встряхнуть. Занимаемый пост и уважение среди коллег всегда были для Азирафаила крайне важными, а потому Кроули поостерегся от предложения попросту пустить ситуацию на самотек. — Забудь, что я говорил, — сказал он, отставляя стакан и придвигая своё кресло к креслу друга. — Ты не ленился, ты избегал конфликта. И, притворяясь перед Вельзевул, ты действовал в моё спасение. Всё, что ты творил эти тысячи лет, было исключительно во благо, так что пусть Гавриил говорит, что хочет, Бог знает реальное положение вещей, и ей не за что тебя наказывать. Ты лучший из всех ангелов, правду тебе говорю. И не позволяй никому твердить иное. Кроули говорил долго и с жаром. Сперва подбирал слова, затем просто молол что-то из разряда, что Азирафаилу точно понравится, и с удовлетворением отмечал, как действуют на того эти увещевания. Ангел действительно поверил в сказанное. Поверил в себя. Лицо его приняло умиротворенный вид, плечи расслабились. — Так что? Если меня просят следить, соглашаться? А там — поступать по совести? — Как и всегда, — кивнул Кроули, не сумев сдержать победной улыбки. — Совесть твоя — лучший показатель правильности происходящего. Азирафаил подпер рукой подбородок, пожевал губу, снова пролистал книгу и выдал совершенно неожиданно и не в тему: — Но ты хоть уточку мне подаришь? — Всенепременно, ангел мой, — пообещал Кроули. — Всенепременно. — И, снова взяв в руки стакан, предложил тост.