rescue

Дыхание перехватывает от безысходности: настолько всё плохо, до невозможности плохо, так, что у Лань Ван Цзи ломит в висках. Сердце болит от накопившихся чувств, желающих вырваться на свободу, дальше тесной грудной клетки, взлететь вольною птицей в небо, никогда не возращаясь к их обладателю более. Юноше хочется завязать глаза своей лобной лентой, чтобы не видеть, прижать ладони к ушам, чтобы не слышать трель флейты, разносящейся вокруг — хотя и это лишь мираж на поле боя. Не слышать голоса, в котором кроме мягкости присутствует горечь насмешки. Разом лишиться всех основных органов чувств, дабы не лицезреть картину, превставшую перед ним во всей красе: обожжённые поселением поля, дома, черепицу которых пожирает то зелёное, то оранжевое пламя; тела низкоуровневых мертвецов, недавние трупы, только лишь слегка окоченевшие, а в остальном словно живые; до жути чёрное небо на небосводе, а на нём, улыбаясь вместо самых жестоких богов кривится лунный диск. Янтарные глаза видят всё, что осталось от мирного поселения, попавшего под удар подконтрольных Стигийской Тигриной Печати лютых мертвецов, проводя про себя невидимую параллель — до и после — раньше плакучая ива у озера казалась Лань Ван Цзи особенно красивой, но и на ней полыхает пламя. Страшно видеть последствия чужой, сокрушительной силы в ещё неокрепших руках, страшно знать, что так легко она может покорить десятки Орденов разом, заставляя склонить голову и пасть на колени каждого главу. Страшно знать, как много грехов лежит на плечах Того человека, сотворившего на земле этот кровавый ад вместо райского сада с золотыми яблоками: грехи в образе самых различных монстров и чертей будут следовать за Ним, цепляясь неровными пальцами за подол его чёрных одежд. — Вы с Старейшиной И Лин подобны льду и пламени, — произносит седовласый старейшина Ордена Лань Линь Цзинь с самым настоящим отвращением, представая перед глазами Лань Ван Цзи так, словно собрание кланов было только вчера, так, что сердце на мгновение замирает, а память являет каждую морщинку на лице благородного старца с тяжестью лет на плечах, боевой закалкой истинного воина и таким большим количеством опыта, что ни один ныне живущий не скажет ему обидное «старик». Всё так реально как для мимолётного фантома среди хаоса, как и собственный голос, твердящий одну-единственную фразу холодным, пресекающим всякие сомнения голосом. — Мы не лёд и пламень. Мы те, кем были и есть всегда. Наши разногласия лишь наши разногласия, наши мечты — только наши мечты. * * * И Лин процветает, цветёт, переливается буйством красок, живёт и дышит полной грудью с приходом долгожданной весны. На полянах, где полно солнечного света прорастают первые подснежники сквозь толщу снега, а лесные обитатели пробуждаются ото сна, занимая свои насиженные места: где-то вверху слышно, как белка пытается в одиночку расколоть наверняка большой жёлудь; по небу вместе с плывущими облаками летают птицы, чирикая про себя незамысловатый мотив; счастье вливается в душу стойко, не желая оттуда уходить. Воздух проносит в себе стойкий аромат полыни и терновника вперемешку с какими-то острыми специями, совсем к этому сочетанию не подходящие, что заставляет Лань Ван Цзи чуть поморщить нос — привычка к пресной пище, которую подают в Облачных Глубинах как потомкам монаха, основавшего Орден это привычка, такая сильная, что от неё за день не отвыкнешь. Люди позабыли ужасы пропахшей кровью войны с Орденом Ци Шань Вэнь, улыбаются, смеются и дышат полной грудью, рассказывая друг другу незамысловатые истории: где им приходилось скрываться во время войны, что они планируют делать в будущем, с чем связали или хотят связать свою жизни, хорошо ли всё у их детей и супругов с супругами, какое на вкус вино «Улыбка Императора», в чём для них секрет счастья или долголетия. Горожане говорят совершенно каждую историю, случайный факт, но сердце у Лань Ван Цзи обливается кровью всего лишь от двух слов. Радость и детство. Лань Ван Цзи холодный внешне словно самый синий лёд на краю земли, в душе же его бушуют десятки различных эмоций: к примеру горе от смерти матушки проросло в душе семенем, оставляя рану как от хлыста, которую залечить ничто не было в силах; он со старшим братом знал эту женщину так мало, желая быть с ней ближе, чем с отцом, который стал затворником в собственном Ордене, который совсем не обращал на них никакого внимания, наверняка даже не зная имя будущей надежды, а вместе с ним будущих адептов Ордена Гу Су Лань. Два Нефрита Клана Лань желали быть к этой женщине ближе, слушать её истории чаще, чем раз в месяц, получать родительскую любовь не только от дядюшки, но и от матушки, нежной и ласковой, как цветок сакуры. Счастья, как такового в его жизни не было, как и в жизни брата долгие годы. Лань Ван Цзи не знал что это такое на практике, а не по заученному определению в одной из ветхих, толстых библиотечных книг, где он с самого детства привык коротать своё время, узнавать много нового вместо того, чтобы предаваться скорби и бездельничать: даже когда он знал не все иероглифы, разбирался сам. В одиночку. Лань Ван Цзи спустя многие годы кажется символичным то, что сакура, цветущая и безмятежная символизирует собой тяжесть несчастий на плечах и пахнет одиночеством. — Почему вам всем кажется, что самая лучшая «Улыбка Императора» подаётся здесь? Думаю вам ещё не довелось быть в Гу Су, а как побудете там и попробуете вино там, так сразу же возьмёте свои слова назад, ха-ха! — Юноша облачённый в чёрные одеяния вёл непринуждённые беседы со здешними торговцами, игриво улыбаясь и подмигивая, словно надеясь на скидку за сосуд с рисовым вином, любимым им до глубины души. Именно этот голос отвлёк заклинателя от раздумий, заставляя повернуться в сторону одной из витрин. — Наше вино тоже не такое уж и плохое, не нужно нахваливать Гу Су! Всякий раз, когда Вы сюда приходите, только и говорите об этом вине! Наше вино в И Лин совсем не хуже! — Ну да, если не считать того, что оно совсем на чуть-чуть крепкое! Даже и вином не назовёшь. Ну, будьте тише, иначе вы все сейчас станете похожими на перезрелые помидоры. * * * Страшнее не идти среди людей, чья грудь больше не поднимется при вдохе, страшнее не идти сквозь толстые ветви и поваленные деревья, страшнее даже не видеть, во что превращается мир, страшнее не видеть красные ручейки под ногами, раны на бездыханных телах, слышать вой пытающихся подняться на ноги мертвецов, подняться ради нового боя, ради воли их хозяина, нет. Многочисленные белоснежные одежды юноши уже пропитаны кровью внизу, грязью вместе с кровью; комочки некрасиво отпечатались на полах ханьфу, делая тонкий узор из облаков до жути некрасивым и неопрятным — разве так должен выглядеть примерный адепт? — но Лань Ван Цзи всё равно. Его лобная лента слегка съехала набок, грозясь вот-вот упасть с его лба в лужу грязи, слякоти, обрывков плоти и прочих нелицеприятных вещей, и он спустя пару мгновений перевязывает её на пару узелков туже, следуя к своей цели куда-то в занавес зелёно-оранжевого пламени перед собой, где дальше находится непроглядная чернь и тьма, куда, собственно, Он и провалился, закрывшись ото всех на проклятой горе Луань Цзан. Ради себя — уйди Он с горы, так его тут же растерзали бы. Ради мирных людей из клана Вэнь — где же им было найти приют? Страшнее оказалось видеть Его, прихрамывающего на одну ногу с запёкшейся кровью в уголке рта с побалтывающейся флейтой на поясе, рубленной раной пересекающей рёбра ближе в животу, хрипящего, но не останавливающегося ни перед чем: ни перед болью, безбожно выжигающей каждый миллиметр его тела; лёгкий порыв ветра тронул Его одеяния, спутался в распущенных спутанных волосах, чёрных, как крыло ворона, отчего с Его уст вырвался вымученный, наполненный болью вздох. Каждый шаг давался тому с большим трудом, но Он всегда был особенно упрямым. Человек, стремящийся дать каждому счастье, забывая про самого себя. Всегда старался дать людям то, чего не было у них, одаривая тех лучезарной улыбкой. Этому человеку никогда не улыбались в ответ. Этого человека стали бояться так сильно, что больше никто не видел в нём честного, подающего надежду своему Ордену юношу. Этого человека стали ненавидеть так сильно, что всем хотелось разом изрешетить его тело жадными до крови мечами. — Вэй Ин... Наконец-то я нашёл тебя... — Лань Ван Цзи смотрит на человека в чёрных одеяниях, а в янтаре его глаз самым необычным вином искрится непонимание, неверие и неизвестно откуда взявшаяся радость от вида юноши, лавирующего между обломками домов и созданным хаосом, чувствует облегчение за то, что тот всё ещё жив. Что его не растерзали лютые мертвецы. Что Не Мин Цзюэ, пришедший в невиданную ярость не смог навредить ему никакими способами, а его сабля сейчас находится под обломками покромсавшейся церепицы. Вэй У Сянь похож на смерть облачённую в похоронный саван, а чёрный цвет, признаться, никакого счастья не приносит. Большие руины оставшиеся от и без того разрушенного после Аннигиляции Солнца Безночного Города лишь его вина, вина этой проклятой флейты и в меру проклятого артефакта с невероятной силой, заключённой в блеске его металла. Старейшина и есть та самая смерть, которую все опасаются и боятся: даже столь сильные люди прячут голову, вжимая её в плечи, лишь бы не смотреть в глаза, полыхающие алым огнём. Мелодия его флейты сулит одну лишь беду, сулит страшный бой, сулит аромат подгоревшей плоти и жгучесть Энергии Мёртвых, стоит бывшему адепту Ордена Юнь Мэн Цзян оттолкнуть кого-то с её помощью. Невероятно больно, невероятно неприятно, невероятно жестоко. Душа разрывается на сотни кусков, стоит Вэй У Сяню вновь прибегнуть к этому опасному пути, покрытому колючими ветвями, но он этого не понимает. Отгоняет снова и снова, да так, что совершенно не боится потерять совершенно всё. Вэй У Сянь и есть та самая страшная смерть, которую боятся люди, и в этих словах, сколько о них ни говори кроется огромная истина, отпечатавшаяся на страницах истории. Вэй У Сянь гаснет на глазах как тлеющие угольки, и Лань Ван Цзи сделать ничего с этим не может. Или всё же может? — Уходи... Убирайся! — Вэй У Сянь повышает тон, отчего в его горле булькает жидкость, а рана, не утихающая и не оставляющая него ни на минуту пронзает тело столь сильной волной боли, что тот пошатывается, опирается рукой о ещё стоящий дуб чтобы не свалиться, ищет в нём поддержку и опору. Но спустя пару мгновений скатывается вниз по стволу, хватаясь за рану, пачкая побелевшие руки в своей крови. Тёмный заклинатель ожидал, что свалится на землю, а в итоге ничком свалился в объятия подоспевшего Лань Ван Цзи, прижимающего его к себе ближе, как дитя. Вэй У Сянь говорит Лань Ван Цзи «убирайся», но на самом деле говорит «останься», цепляясь за его ханьфу пальцами, хмурясь от сильной боли, страшась выпасть из его объятий на землю. Основатель Тёмного Пути прячет за холодной усмешкой мольбу о помощи так ему необходимой, и Хань Гуан Цзюнь не может игнорировать этого ни минуты. Вэй У Сянь желает любви, отвергая всех и вся, проговаривая колкости, и Лань Ван Цзи ему эту любовь даст, вместо того чтобы отвергнуть, уберегая его в своих объятиях, пряча его от всего мира, ополчившегося против него самым страшным врагом. Вэй У Сянь сожалеет. Сожалеет о чём? О том, что встал на Путь Тьмы? Так нужно было, чтобы защитить тех людей, которых ему хотелось защитить. О том, что по его вине умерла его шицзе? Об этом он должен на коленях вымаливать прощения у Цзян Чэна, однако её смерть не на его руках. О том, что он погубил так много жизней? Они сами развязали с ним войну, в которой им не выиграть. Память юноши обрела столько пустых мест, в которых нет ни обрывка воспоминаний о былых днях кроме самых маленьких, ему нужных и необходимых, согревающих знойными ночами в пещере Фу Мо. Лань Ван Цзи поможет ему восстановить воспоминания с картиной его шаткого мира, будет рядом столько, сколько понадобится. Даже если Вэй У Сянь будет его прогонять также, как и раньше, он не уйдёт. Лань Чжань принимает участие в этой войне только из-за Вэй Ина. Вэй Ин ему за это до невозможности благодарен, не в силах поблагодарить его вслух: тело в чужих объятиях мигом ослабло, и он практически сразу потерял сознание, чувствуя тепло. Как бы хотелось Лань Чжаню чтобы Вэй Ин знал, что сам он — самая лучшая в мире благодарность.