***
Прогуливаясь по ночному городу, я старался всеми силами не думать о прошлом, груз которого никак не хотел сваливаться с моих плеч. А, может, это я не хотел его отпускать? Может, я настолько сросся с ним, с этой болью, что не мыслю своей жизни без него? Довольно распространенный вид мазохизма. Ветер треплет мои отросшие волосы, торчащие под немыслимым углом. По-хорошему надо бы постричься, но у меня даже с такой банальщиной куча проблем. Я терпеть не могу, когда кто-то касается моих волос. Это было позволено только маме. Ее ласковые прикосновения стали единственным возможным контактом с моей шевелюрой. Больше никто и никогда, даже отец. Поэтому я стриг себя сам. Порой криво, несуразно. Но иначе никак. Новая пачка сигарет приветствует меня звуком рвущейся бумаги. Первая затяжка всегда самая крепкая, иногда даже кашлять хочется. Странно, давно ведь уже курю. Втягиваю дым, чувствую наполнение легких, медленно выдыхаю. Быстрым движением пальца стряхиваю пепел. Новая затяжка, на этот раз чуть короче первой. Курение не приносит никакого удовольствия. Ничего, кроме горечи и желания слиться с привычками лучшего друга. Стало прохладнее, пришлось докурить быстрее, чтобы спрятать лицо и согреть замерзшие руки в карманах джинс. Я приближался к мосту, что соединял два берега Конохи в единую систему. Ночью тут достаточно красиво, в основном за счет разноцветных огней города. Дойдя почти до конца моста, краем глаза замечаю женскую фигуру в легком белом платье. Вот ведь идиотка, на улице такой дубак, а она почти голая! Женщины порой так глупы в погоне за какой-то непонятной, одной ими ведомой красотой. И я бы прошел мимо, совершенно не заостряя внимание, если бы не разглядел в свете фонарей пряди нежно-розовых волос, собранных в аккуратную прическу. Мой мозг пытался успокоить меня тем, что такие волосы существуют не у одной девушки. Но я отчего-то был уверен, что это она. — Сакура? Девичий силуэт замирает и медленно оборачивается. Пара заплаканных, полных боли и отчаяния, зелёных глаз смотрят на меня с недоумением. Понимаю, что оставлять ее одну в таком состоянии точно никак нельзя. Тем более на мосту. Мало ли что случилось и что взбрело в ее голову? Она говорит, что не любит бал, но ее внешность противоречит. Собиралась, ещё как собиралась. Платье и босоножки в тон, прическа, приятный аромат парфюма, легкий макияж, от которого теперь остались лишь две черные полоски по щекам. Интересно, что же такого произошло? Обидели? Напали по дороге? Она спрашивает о любви. Я хочу ответить что да, я любил. Любил Обито и Рин, любил отца, мать, бабушку. Но она явно спрашивает не о такой любви, а о той, испытать которую мне пока не довелось. Потому я ответил про книги. А что? Это ведь тоже правда. Я люблю их.***
Моя куртка возвращается ко мне, впитав в себя тонкий аромат сладковатых духов. Сакура благодарит за все, а я лишь отмахиваюсь. Внезапно в памяти всплывают слова Рин. Когда-то давно, будучи ещё ребенком в приюте, я почти никогда не улыбался. Да и причин для этого не было. Нохара постоянно твердила мне одно и тоже: — Какаши, улыбаться нужно, даже если не хочется. Счастье само не приходит, его приманивают. Пусть и фальшивой улыбкой. Мне так мама говорила. И я запомнил, хотя сам редко следовал этой простой истине. Посоветовал точно так же поступать Сакуре. Она ответила "Хорошо", и я почувствовал, что она и правда запомнила и приняла. Теперь можно со спокойной душой возвращаться домой. Желаю девушке доброй ночи и отчаливаю. Ее боль мне не знакома, но довольно проста в понимании. Предательство любимого человека. И ладно бы она просто переживала по этому поводу, мол "Как он мог?" и все в этом духе. Но нет. Она все еще любит и твердо уверена, что он стоит всех этих слез, всей этой боли. Даже интересно становится, что это за уникальный такой экземпляр мужской особи. Отчего-то мне кажется, что он похож на меня. В свое время я тоже разбил не одно девичье сердце. Правда, я никогда и ничего им не обещал. А, судя по словам Харуно о предательстве, ей-то как раз обещали. Хотя, девушки тоже порой склонны придумывать то, чего никогда не было. Пойди разбери, что у них на уме. Да, я не понимал что она чувствует. Мои представления о ее боли наверняка отличались от реальной картины. Потому я просто побыл немного рядом, позволил ей успокоится в относительной тишине и тепле, а потом дал совет своей подруги. И это все, что я мог для нее сделать в этот момент. И, похоже, этого было вполне достаточно. На следующий день после занятий, Сакура подошла ко мне, чтобы отдать журнал и произнесла так тихо, чтобы слышал только я: — Спасибо, Какаши-сенсей. За вчерашнее… И простите, что Вам пришлось мерзнуть из-за меня. — Все нормально, — ответил я, улыбаясь. — Если моё присутствие хоть как-то помогло — я рад. Все хорошо? — Все не бывает хорошо. Уже второй раз слышу эту фразу в этом городе. И второй раз понимаю, насколько она правдива. — Если у тебя проблемы, ты всегда можешь рассказать мне. Я ведь твой наставник. Не могу сказать, что помогу, но выслушать способен. Порой это спасает. — Я учту, — она слегка улыбается, в ее глазах пляшут едва заметные искры тепла. — Но мне не хочется никого обременять своими соплями. — Не надо, — хмурюсь я. — Не стоит храбриться и принижать свою боль в глазах других. Легче от этого никому не станет. Она ничего не отвечает, но я замечаю, как кривится ее улыбка. Уголки рта опускаются вниз. Сакура ещё раз благодарит и уходит. Сам не зная зачем, я осторожно иду следом. Во мне бушует непонятное любопытство. Что же это за парень такой, что покорил сердце самой умной и талантливой девушки? Но Сакура спокойно уходит. Ни от кого не убегает, все тихо и мирно. Мысленно ругаю себя за глупое любопытство и возвращаюсь в учительскую. В самом деле, с чего этот интерес? Пытаюсь анализировать мысли и понимаю, что таким образом я просто хочу оправдать все те разбитые сердца, которые пострадали из-за меня. Помочь одной девушке, чтобы очистить свою совесть перед всеми теми, кого я посылал, кому сделал по-настоящему больно. А вот с чего меня это начало беспокоить — вопрос. Кажется, начинаю взрослеть. Не биологически, а именно духовно. Взгляды на жизнь меняются, и все то, что раньше казалось неважным, внезапно приобрело пусть и небольшую, но все же значимость. Становится немного стыдно за прошлый пофигизм. Старею. На другой день обсуждаем со студентами преимущества нанотехнологий в развитии медицины. Сакура как всегда в курсе всех подробностей и исследований. Эта девушка и правда не зря является лучшей: что ни спроси — все знает, обо всем читала или смотрела. Просто ходячая Википедия, точнее раздел Википедии, касающийся медицины. Она с упоением рассказывает у доски о закрытых повреждениях мягких тканей. Замечаю, как меняется выражение ее лица. Глаза горят, улыбка пусть и едва заметная, но на этот раз настоящая. Видно, что девушке очень нравится быть умной. Знания ее отдушина. Даже если зарывается в них только затем, чтобы усмирить внутренний шторм. Я тоже зарывался в книги по тем же причинам. Конечно, я и раньше любил читать. Но вряд ли заинтересовался бы этим, если бы не находил между книжных страниц свое спокойствие. Читал бы, но не так много. И не так часто. Точно не каждый день. Помимо чтения я очень любил готовить. Эта деталь всегда удивляла Рин и Обито. — Не вяжется этот навык с твоим характером, — приговаривал мой друг, с удовольствием уплетая приготовленную мной пасту. — Таким как ты больше подошёл бы бизнес. — Почему? — не понял я. — Лицо у тебя начальственное. Серьезное такое, аж бесит порой. Если бы ты был моим начальником, я бы тебя ненавидел. — Если бы я был твоим начальником, я бы давно тебя уволил. Обито на секунду замер, а затем рассмеялся так, что подавился. Я тоже не сдержался, хотя обычно рассмешить меня практически нереально. Вспомнив этот момент, улыбаюсь. Сердце больно покалывает, но я не обращаю на это внимание. Благодарю Сакуру за развернутый ответ, ставлю в журнал высший балл и рассказываю подопечным о переломах и вывихах. Поражаюсь тому, что большинство все же записывает лекции, а не валяет дурака. Не думал, что до них так быстро дойдет, что я реально не стану никого жалеть на экзаменах. Похвально. Выходит, я все же могут быть вполне сносным педагогом. После занятий, по дороге в учительскую, мельком заглядываю в кабинет собрания старост. Сакура что-то пишет на доске, остальные послушно записывают в блокноты. Кажется, они уже начали подготовку к новогодним мероприятиям. Оперативно. Девушка с курса помладше, Узумаки кажется, смотрит на Сакуру с обожанием. Она даже одета в похожей гамме. Видимо, пытается подражать кумиру. Отчего-то эта деталь меня веселит. — Можно пройти? Холодный мужской голос заставляет меня обернуться. Высокий юноша с черными волосами и такими же темными глазами смотрит на меня без особого интереса. Пытаюсь вспомнить с какого он курса, но безуспешно. Выходит, не наш. Поворачиваю лицо к сидящим в кабинете и замечаю резкую перемену в Сакуре. Лицо побледнело, руки едва заметно задрожали. Губы сомкнулись в линию, словно она отчаянно сдерживала крик. Неужели он? Узумаки радостно вскакивает с места и бросается на шею брюнету. Сакура резко отворачивается, делая вид, что ее очень интересует написанное на доске. Но даже с приличного расстояния я замечаю, как подрагивают ее плечи. Он, это точно он. — Разве посторонних пускают на территорию? — спрашиваю я, косясь на юношу. — Посторонних — нет, — он выделяет голосом первое слово, словно пытается доказать, что к нему это никак не относится. А малец-то нагловат. Сразу видно: сын богатых и успешных родителей. Прямая, горделивая осанка, повелительная речь, взгляд холодный, равнодушный. Всем своим видом он словно говорит: "Вы все мне неинтересны". Конечно, если не считать Карин. На нее он смотрит совсем иначе, теплее. Кажется, теперь я понимаю что имел в виду Обито, когда говорил, что я его раздражаю. Нет, меня конкретно наглец не раздражал. Я не в том возрасте, чтобы петушиться. Но вот парни-старосты заметно напряглись. Как сторожевые псы, когда на их территории показался чужак. Вряд ли из-за девчонок. Скорее так, инстинкты предков. Он и Карин ушли. Остальные тоже поспешно покинули кабинет. Одна только Сакура никуда не торопилась. Глубоко вздохнув с облегчением, девушка стерла все свои записи с доски и, обернувшись, удивленно подпрыгнула. — Какаши-сенсей? Вы за журналом? — ее голос едва заметно дрожал. — А я уже отнесла его к Вам в учительскую на стол. — Спасибо. Уже готовитесь к новому году? Не рановато? — Я люблю все делать заранее. Так гораздо спокойнее, да и есть время, чтобы что-то исправить в случае непредвиденных обстоятельств. — У тебя хорошо получается быть главной, — я просто хотел немного ее приободрить. Девчонка едва слезы сдерживала. — Влияние Цунаде-шишо, — она слегка улыбается, я замечаю легкий румянец на щеках. — Я всегда восхищалась ей. Сильная, независимая, умная. — Что есть, то есть. Помнишь что я тебе говорил? — Да, — улыбку как тряпкой стерли. — Но порой очень сложно заставить себя улыбаться. — Секунду назад ты улыбалась без каких-либо усилий. Я так понимаю, это был он? — Да. — Интересный парень, — отворачиваюсь и выхожу из кабинета, замирая ненадолго на пороге. — Я был таким же в его годы. — Не врите, — Сакура выходит следом, запирая кабинет. — Ни за что не поверю. Вы совершенно другой. — Да? И какой же? — Мудрый. И добрый. Она слегка кланяется и уходит, а я так и застыл на месте. Уж каким-каким, а мудрым меня ещё никто не называл. А тем более добрым. Раздражающим, серьезным, скрытым, умным — сколько угодно. Но не так. Никогда. Интересно. Очень интересно.