За кулисами

Воистину, человек был социальным животным. Данковский мог ночами не спать, перебиваясь с помощью кофе и (когда кофе уже не помогал) жуя кислые лимоны. Университетская жизнь научила его, что, с медицинской точки зрения, сон необходим, полезен и со всех сторон важен, но если надо — без него можно обойтись пару дней. Стоило однако кому-то прикорнуть на его кровати, как веки сами закрывались. Уж больно сладко Бурах сопел во сне. Данковский невольно ему завидовал. Он сам уже лег бы поспать, да кровать занята. Не лезть же к Еве в койку. Она, может, пустила бы, но сон ему больше не грозил бы. Всего один раз Данковский от щедрой души разрешил Бураху отдохнуть на его кровати, а Бурах повадился заваливаться к нему в любое время дня и ночи. Обычно это ему не мешало, ведь сам Данковский часто дремал в Управе и дома почти не бывал. Сейчас однако было досадно. Данковский отложил ручку и посмотрел на кровать. Узкая, теснее чем у Бураха. Но ладно - влезут двое. Была бы ещё одна подушка, лег бы валетом. Но вырывать из-под головы у Бураха совесть не позволяла, а класть голову на грязную простынь претило. Так что Данковский переоделся в пижаму, решительно подтянул подушку и одеяло и лег рядом. Один бок свешивался с кровати. Данковский подумал и лег на бок. Теперь он смотрел прямо на Бураха, который все ещё мирно спал. Данковский закрыл глаза и подумал, что ещё смешнее будет, только если он не уснет. Но мерное дыхание Бураха было лучше снотворного — Данковский уснул, несмотря на чашку кофе, которую выпил всего полчаса назад. Проснулся он оттого, что рядом с ним кто-то начал ворочаться. Спал Данковский из рук вон плохо, боясь, что упадет с кровати, так что проснулся сразу. Недовольно Данковский разлепил глаза и увидел Бураха, который, похоже, тоже только проснулся и щурился от утреннего солнца. Тут Данковский понял, что полностью облепил коллегу, закинув на него руку и даже ногу. — Это моя кровать, — на всякий случай сказал Данковский. Это и Бурах знал, но сейчас казалось важным об этом напомнить. Лицо Бураха дрогнуло в улыбке, и Данковский сразу пожалел, что вообще что-либо сказал. — И тебе доброе утро, ойнон. Слова были чуть ли не ласковыми, и смешинка плясала в глазах. Лучше бы оскорбился, что его какой-то мужчина лапал ночью, чем так смеялся над ним теперь. Похоже, правильно, что в прошлый раз, ночуя у Бураха, Данковский ушел не прощаясь. Тоже ляпнул бы что-то глупое. Зато теперь ничего в голову не приходило, что сказать. Убрать все блуждающие конечности и без слова поспешно ретироваться казалось уж слишком постыдным бегством. Но не желать же ему теперь тоже доброе утро! — Как плечо? — ляпнул Данковский. Гениально - напоминать о ране, которую сам же нанес. — Хорошо, ойнон. Зажило. Данковский недоверчиво прищурился. Что, настолько плохо с раной, что он её показывать не хочет? — Где нашел панацею, там плечо и вылечил? Бред сивой кобылы. — Не веришь, могу показать. Бурах сел и начал стягивать свитер. Данковский уже видел его оголенный торс, когда перевязывал Бураху плечо. Но при свете лампы хорошо видно было только то, как много крови текло, и как сильно разворотило плечо от фронтального выстрела в упор. С таким повезет, если заживет за пару месяцев и беспокоить перестанет через полгода. Сейчас же Бурах даже не носил бинтов. Светлый шрам на плече выглядел так, будто зажил год, а не пару дней назад. Данковский приподнялся на локте и потрогал плечо. — Действительно, панацея, — Данковский хотел сказать это с иронией, но невольно в голос закралось восхищение. Так близко, победа над смертью. Если панацея лечит не просто песчанку, а все, то… — Могу сдать кровь, но не думаю, что ты там что-то найдешь. Раньше надо было спрашивать. — А может, скорее, надо было раньше предлагать? — Уж извини, что я был слишком занят созданием панацеи. Как там, кстати, вакцина? Скоро будет готова? — Разлежался ты здесь, Бурах, — задумчиво сказал Данковский, — прогулялся бы ты до больницы и сварил бы ещё пару сотен своих панацей, тогда бы и поговорили. — Уже побежал. Несмотря на свои слова, Бурах остался сидеть. Прислонился поудобней к стенке и спросил: — Сам ты как? Данковскому потребовалось время, чтобы понять, о чем он. Потом он махнул рукой. — Царапина. — Шутишь, ойнон. — Едва вспомнил, о чем ты говоришь. Правда ведь: Данковский столько пил антибиотиков и обезболивающих, что плечо его совершенно не беспокоило. Постоянно ведь болел живот от голода, голова от недосыпа. Что тут вспоминать плечо, которое деликатно напоминало о себе, но быстро переставало болеть, стоило перестать жестикулировать обеими руками. — Когда бинты в последний раз менял, ойнон? Вот этого Данковский не помнил. — Сегодня, наверное, опять пора. — Раздевайся, ойнон. Данковский усмехнулся. Старую шутку про танцы на столе он повторять не стал, но судя по улыбке, Бурах её сам помнил. Так что Данковский тоже сел и начал расстегивать пуговицы на пижаме. Удивительным образом он чувствовал себя неловко. Сам Данковский не был обделен вниманием противоположного и даже своего пола. Однако, по сравнению с Бурахом, кожа у него была, может, слишком бледной, и тело худое, может, даже тощее. Столичная жизнь другого не допускала, но Бурах же тоже прямо из училища. А у самого плечи широкие, и мощью коллега явно не обделен. Новый шрам на плече тело не обезображивал, а только подчеркивал мужскую красоту. Расстегнув пижамную рубашку, Данковский встал с кровати и пошел за бинтами и водой для промывания раны. Можно было и Бураха послать за вещами, но лучше было самому голову проветрить. В глубинке о мужской красоте лучше было не думать. Да и некрасиво на коллегу заглядываться, когда он только руку помощи протянуть хочет. И не в штаны руку, а плечо перевязать. Вернувшись к постели, Данковский бросил бинты и дезинфекционное средство на кровать. Стянул рубашку, повесил на спинку кровати. Повернулся к Бураху, и его обдало жаром — Бурах его откровенно рассматривал. Понятно, конечно, куда ему ещё смотреть. Но все равно было некомфортно. По его степным меркам, как выглядел Данковский? Бледным задохликом или изящным молодым мужчиной? Или было ему все равно, и Данковский слишком много думает? — Пижама у тебя затем и бурая, чтобы следы от крови не было видно? Данковский глянул на забинтованное плечо. Там правда видны были следы просочившейся крови. — Нет, просто счастливая случайность, — бросил Данковский и сел на кровать. Бурах потянулся снимать бинты. Выглядел он так серьезно, будто собирался операцию делать. Может, по привычке и планировал. Данковский усмехнулся. На лице у Бураха была щетина. Ему и борода, наверное, подошла бы. Целоваться тогда было бы менее удобно, но выглядел бы Бурах с ней хорошо. — Ты в Управе тяжести не тягаешь? — Бурах ловко смотал бинты и критично осмотрел рану. Немного засохшей крови было на плече, а рана опять уже покрылась корочкой. — Стараюсь заниматься исключительно умственной деятельностью. Это ты — мастер руками махать. — Спасибо за комплимент. Больше похвал в этом году не ждать? Бурах смочил край чистого бинта и протер плечо от крови, потом рану. Начало немного щипать, но не более. — Почему же, ты закончишь перебинтовывать, и я даже спасибо скажу. — Как же мне повезло, — пробормотал Бурах. Все же Бураху стоило свитер надеть. Данковский видел много красивых мужчин, и Бурах не был красивым. В нем просто что-то было, что притягивало взгляд. Сила, спокойствие и мягкость человека, который не решает проблемы физическим насилием, но может. — Где ножницы? — спохватился Бурах. — Под кроватью. Бурах поднял бровь. — Я достану. Лежали ножницы даже скорее у кровати, чем под ней. В прошлый раз их Ева уронила, а Данковский забыл. Бурах принял ножницы и задумчиво ими щелкнул. — Надеюсь, в столице стандарты по гигиене немного лучше, чем у нас в глубинке. — Это чисто пагубное влияние вашего города. Дома у Данковского всегда был творческий беспорядок, но это дом, а не больница или лаборатория. Там Данковский держал все в чистоте. Бурах отрезал грязный кусок бинта и бросил на пол. Потом начал бинтовать плечо. — Я смотрю, вы чувствуете себя прямо как дома, коллега. — Ага, завтра переезжаю. Кровать удобная. — А что, ты ещё не переехал? — удивился Данковский, и Бурах улыбнулся. Почему-то с Бурахом было так хорошо говорить. Все не может быть настолько плохо, если ещё остаются силы шутить. — Готово. Данковский повел плечом. Хорошо, движений не стягивает. — А где обещанное спасибо? На лице Бураха опять была легкая усмешка. Не думая, Данковский наклонился и легко поцеловал его в губы. — Спасибо. Не успел даже испугаться своей наглости, как его сгребли и поцеловали. Целовался Бурах хорошо. Щетина царапалась, и обхватил его Бурах неудобно, но Данковскому стало сразу жарко. Он ответил на поцелуй и сам вцепился в Бураха. Про себя Данковский все знал начистоту, а вот насчет Бураха он не был уверен. Может ведь и опомниться в любую секунду . Только вместо этого Бурах его ещё подтянул к себе и начал лапать за задницу. Данковского тянуло возмутиться, но отрываться от поцелуя не хотелось. Потому Данковский начал сам гладить Бураха по телу. Провел вверх по спине, ощущая под пальцами перекатывающиеся мускулы. Хотелось перевернуть его на живот и посмотреть на всё его тело — на его задницу, на сильную спину, на шею и целовать все это. А потом ему вставить, только вот не было у него ни смазки, ни презервативов. Бурах начал целовать ему шею, и Данковский откинул голову, наслаждаясь. Тут что-то кольнуло его в бедро, и он вспомнил о ножницах. — Подожди, — Данковский отодвинул Бураха, встал, собрал вещи, положил на стол. Обернулся. Бурах сидел полуголым на его кровати, и его тяжелый взгляд был устремлен на Данковского. С самодовольной улыбкой Данковский подошел к кровати и начал снимать штаны. Взгляд Бураха перекочевал на нижнюю часть тела, внимательно следя за процессом. — Сам раздеваться не будешь? — Мне пока и так хорошо. Если хочешь, можешь меня раздеть, — Бурах раздвинул ноги и с легкой улыбкой продолжал смотреть на него. Данковский встал одним коленом на кровать и начал расстегивать штаны Бураху. Было невозможно не заметить его эрекцию, но Данковский не стал этого комментировать. Зачем, если можно ещё провести костяшками по натянутой ткани, прижать ладонь к паху и медленно потереть. Дыхание Бураха стало тяжелым. Данковский сжал стояк через штаны и легко погладил его пальцами. — Давай уже, Данковский. В ответ Данковский улыбнулся Бураху. Может, это слышалось странным, а может и, наоборот, совершенно естественным: Данковский любил, когда его умоляли. Он уже предвкушал, как Бурах будет стонать его имя и просить о большем. Пока он просто закончил играться с пуговицами и начал стягивать с Бураха штаны вместе с трусами. Бурах приподнял таз, и вместе они быстро с ними расправились. Сам Данковский все ещё был в трусах, но не торопился их снимать. У него так и не встало, хотя он был уже сильно возбужден. Он смутно припоминал, что после стресса такое вполне могло быть. Зато у Бураха таких проблем нет. У него член крепко стоял, и Данковский встал на колени перед кроватью, а Бурах сел поближе. Член у Бураха был не таким длинным, как у Данковского, но толще. Данковский обхватил его рукой и на пробу провел вверх-вниз. Да, смазка явно бы не помешала. Данковский обхватил головку ртом и совершенно некстати вспомнил о нехватке воды и времени на мытье. После того, как он облизал головку и ствол члена, он пришел к выводу, что зря боялся. Может, Бурах был таким уж чистоплотным, что регулярно подмывался. Вкус члена только отдавал легким металлическим привкусом, как у крови. Это Данковский списал на слишком бурное воображение. На плечи опустились ласковые руки и начали разминать ему мускулы. Обычно Данковский такое не любил — потом ближе к эякуляции мужчины норовили дернуть за волосы или надавить на затылок, заставляя глубже взять член в рот. Тем не менее, сейчас Данковский не стал ничего говорить. На самом деле, сейчас было даже приятно — с полноценным массажем это, конечно, не сравнится, но Бурах умудрялся так нажимать пальцами, что Данковский прямо чувствовал, как плечевой корпус расслабляется. Данковский продолжал сосать член. Приноровившись, он начал глубоко опускаться, захватывая чуть ли не весь член. У него это хорошо получалось, и Данковский ждал, когда Бурах начнет наконец издавать хоть какие-то звуки. Он не хотел, чтобы Бурах орал, как резаный, осведомляя Еву, чем они тут занимаются, но тишина настораживала. Похоже, он зря беспокоился, потому что Бурах схватил его за голову и застонал. Данковский с ещё большим усердием начал двигать головой. К счастью, Бурах ему в этом не мешал и только легко поглаживал затылок. После некоторого времени Данковский отодвинулся, пытаясь отдышаться. Он опустился ниже и взял мошонку в рот. Сам он не любил, когда ему ласкали яйца, но давно уже понял, что он был скорее исключением из правил. А вот лаская чужие яйца, он норовил заодно проверить их здоровье. Особых уплотнений он языком не чувствовал, но на всякий случай ещё проверил пальцами. Однажды Данковский и правда нашел странный бугорок у партнера, о чем он не помедлил его осведомить. Должного интереса к этой важной информации мужчина не проявил, а когда Данковский ему напомнил после полового акта, что надо ему провериться у доктора, тот совсем разозлился. Данковского удручало с какой халатностью люди относились к своему здоровью. Пока Данковский исследовал мошонку, Бурах расслабленно массировал ему голову. Это отвлекало. Хотелось уже даже огрызнуться, мол, потом можешь и мой член поласкать, а пока хватит гладить меня, как собаку. Только это было не совсем справедливо. Пальцы у Бураха были чуткие, и хотелось даже положить голову на бедро и просто наслаждаться этими нежными движениями. Все это живо напоминало, как давно у него уже не было девушки, которая обнимала бы его по утрам или сочувствующе целовала его в висок, когда он допоздна работал дома. С мужчинами у него таких нежностей принципиально не было, но Бурах все делал по-своему. Данковский принялся вылизывать член Бураха. Особое внимание он уделил головке, оттягивая крайнюю плоть. Опять заглотил член, с удовольствием слушая тихие стоны Бураха. С удивлением Данковский понял, что у него начало вставать. Это было чем-то новеньким. Обычно Данковский считал этот акт необходимым злом и делал минет, мысленно перечисляя медицинские названия для головки, крайней плоти члена, яйц и прочих анатомических структур. — Бэрхэ… бэрхэ… — бормотал Бурах, то ли хваля его, то ли прося о большем. [1] Данковский опустился ниже и гортанно застонал. Не то чтобы ему минет доставлял такое удовольствие, но вибрация, идущая от горла, превосходно стимулировала член. Бурах выругался и схватил его за плечо, будто это было его последней опорой. Именно это Данковский любил в оральном сексе: полное ощущение контроля и знание, что твое мастерство приносит партнеру невероятное наслаждение. Ему хотелось, чтобы Бурах продолжал умолять его. Внезапно он загорелся желанием, чтобы Бурах говорил его имя, хвалил его, говорил, какой он замечательный и хороший. В этом было что-то по-детски обидчивое. Почему в этом городе он пытается всех спасти, а ему чуть ли не плюют в лицо прохожие? Почему он должен ругаться с каждым поперечным, чтобы продвинуть любое решение? Почему ничто не может быть простым? — Бэрхэ нухер, бэрхэ инагни. [2] Хотелось бы Данковскому знать, что это значит. Но пока он не знает, что это значит, может себе представлять что угодно. Пусть его Бурах хоть грязной шлюшкой называет. Бурах нежно потер ему затылок, и Данковский даже зажмурился от возбуждения. Было такое ощущение, что прямо сейчас кончит в трусы, просто потому что его нежно гладят по головке и говорят какой он хороший. Данковский неловко поднялся на онемевших ногах и оседлал Бураха. Он глубоко, жадно поцеловал его. Хотелось довести Бураха до оргазма, хотелось, чтобы Бурах сам ему отсосал, хотелось тереться о него членом, пока оба не кончат. Хотелось целовать его часами, но даже сейчас в голове занудный голос отчитывал его за то, что он уже потратил двадцать минут драгоценного времени, кувыркаясь в кровати. А об этом думать не хотелось. Ожидаемо, Бурах опять начал тискать его за задницу. Это отвлекало от мыслей даже лучше поцелуев. Их члены терлись о друг друга, пока Бурах прижимался сильнее и чуть ли не поднимал Данковского за задницу. Данковский целовал Бураха в шею. У него была сильная, красивая шея и, не задумываясь, Данковский оставил на ней пару засосов. Если что, Бурах просто ворот у свитера сделает повыше. А мысль, что он отметил Бураха, сделал его своим, неимоверно радовала. Руки Бураха поползли наверх. Теперь его прикосновения были не нежными, а сильными, твердыми. Большими пальцами он давил вверх вдоль позвоночника. Волна возбуждения прошлась по телу. Бурах продолжал уверенно гладить, сжимать его, трогать всегда по разному, не давая привыкнуть к этим ласкам. Его поцелуи были неторопливыми, но глубокими. Данковский чувствовал себя так, будто он сейчас растворится в его объятиях. Останется только тряпичная кукла, а сам Данковский вытечет, как вода. — Что такое любовь? Химическая реакция, растворенная в крови. Что такое счастье? Выброс эндорфинов в тело. Что такое мысли? Пузыри на озере сознания. Чего ты хочешь? Всего, чего не можешь получить. Чего достиг, больше не будешь желать. Мысли Данковского были такими громкими, что он удивился, что Бурах их не слышал. А может, услышал, но проигнорировал. Правильно. Если нет ответа, лучше молчать. Бурах начал стягивать трусы с Данковского. Давно пора. Данковский приподнялся, стянул их до колен, ругнулся, встал совсем с кровати и снял их окончательно. Взгляд Бураха прилип к члену. От пристального внимания внезапно стало опять неловко. — Давай теперь ты садись, — предложил хриплым голосом Бурах. — Нет. Я лягу, и ты тоже. Тогда мы оба… — Данковский не закончил мысль, потому что Бурах уже кивнул и лег боком на кровать. Данковский устроился у Бураха между ног и осторожно примостил собственные ноги. Член Бураха был теперь прямо перед ним, так что он наклонился, прошелся языком от начала ствола до головки и заглотил его. Много Бураху уже не потребуется, чтобы кончить. А вот Бурах не торопился, лишь легко поглаживая член Данковского. Потом он сжал яйца и легко потянул. Данковский от неожиданности дернулся, и Бурах отпустил. Как же Данковский не любил сюрпризов, особенно в постели. К счастью, после этого Бурах стал просто двигать рукой по члену. Данковский сосал, поглаживал член языком и все прислушивался к Бураху. Почему-то тот опять стал молчаливее. Хотелось чуть ли не стукнуть его коленом, для кого это тут Данковский старался? Может, Бурах был слишком занят обследованием чужого члена. Кто знает, может, впервые трогает другого мужчину. Только сейчас Бурах дотронулся губами до головки члена. По ощущениям, как будто целовал его, лишь легко дотрагиваясь языком. Потом начал сеять эти невесомые поцелуи по всему члену. Это скорее щекотало, чем удовлетворяло. Вскоре поцелуи стали более влажными, он слегка царапался зубами. Варвар. Хоть бери и учи, как минет делать. Подстегнутый этой мыслью, Данковский удвоил усилия. Вот так гортанно стонать, чтобы партнер чувствовал вибрации. Здесь провести языком, вот так взять член глубже. Данковский не стремился абсолютно все превращать в соревнование, но хотелось, чтобы Бурах хоть здесь признал превосходство Данковского. Пусть кончит и потом попытается отблагодарить его под руководством Данковского. А Бурах опять схватил его за задницу. Теперь Данковский точно знал, что у Бураха на ней была фиксация. Ещё никто не уделял его попе столько внимания, при этом даже не пытаясь ему вставить. Может, Бурах был даже не в курсе, что такое возможно. А если знал, то, может, брезговал. С ужасом Данковский понял, что стоны у него начали вырываться абсолютно искренние. Дразнящие прикосновения Бураха, столь по-смешному неопытные сначала, теперь вызывали желание попросить, чтобы Бурах трахнул его. Или наоборот - Данковский его. Или чтобы Бурах хотя бы по-настоящему взял его член в рот, и Данковский мог кончить. А Бурах только гладил его по бедру и сжимал его так сильно, будто хотел оставить синяки. А может, наоборот, взять его с собой, будто невзначай отхватить часть его и, как в сказке, спрятать кусок мяса. Данковский уедет, а кусок останется. Данковский сдался и выпустил член изо рта. У него была дурная привычка при оргазме сжимать зубы. Член он ещё никому не откусил, но рисковать не хотелось. Поэтому он положил голову на бедро Бураху и, слегка прикрыв глаза, гладил его член. Теперь было так хорошо, что он, совершенно не стесняясь, стонал во весь голос. Было тепло и удобно. Хотелось разве только прижаться ближе к горячему телу. Волны оргазма мягко накатывали, как теплое утреннее море. Данковский все же повернул голову и вцепился зубами в бедро. Вот так, именно так… Открыв глаза, Данковский ещё некоторое время пытался понять, почему слипались ресницы. Он стер с лица жидкость и наконец понял, что это сперма. Философски подумал, что кусаться надо было ещё раньше. Бурах явно оценил бы. — Громко кончаешь, ойнон, — прокоментировал Бурах, поглаживая его по бедру. Хотелось ещё понежиться в постели, но Данковскому и так было страшно смотреть на часы. Он сел и посмотрел на Бураха. Тот выглядел довольным и расслабленным. В другое время и в другом городе Данковский, может, поцеловал бы его и сказал бы… сказал бы что-то хорошее, доброе. А сейчас же Бурах смотрел на него в ответ. Взгляд у него потяжелел, и лицо стало мрачным. — Пора вставать, ойнон? Несмотря на вопрос, он не сдвинулся с места. — Пора. Данковский встал с кровати и начал одеваться, стараясь не обращать внимания на Бураха. Получалось плохо. — Подойди. Данковский глянул на Бураха и неохотно подошел, а Бурах притянул его за затылок и смачно лизнул щеку. — Там ещё осталось, — пояснил Бурах. Данковский моргнул. — Иди работать, дурак. — Уже побежал, — весело сказал Бурах и потянулся за свитером. Данковский отвернулся, сделал пару шагов в сторону двери. Хотел попрощаться, но это казалось неуместным сейчас. Нагнало суеверия: если скажет “до свиданья”, то сглазит. — Увидимся, — сказал Бурах. Помедлив, Данковский ответил: — Да. Увидимся.