***
Конья. Май 1583 года Собирался идти дождь. В отдалении слышались раскаты грома, то и дело темно-серые тяжёлые облака, нависшие над провинцией, пронзали ослепительно-белые вспышки, которые озаряли ярким синеватым светом пространство вокруг. Воздух буквально искрился напряжением, кругом царила прямо-таки звенящая тишина. — Господин, думаю нам стоит поспешить, если не хотим попасть под дождь, — перекрикивая раскаты грома, прокричал русоволосый молодой мужчина в темно-сером охотничьем костюме. — Ты, как всегда, прав, Осман, но, боюсь, у моей лошади немного иные планы, — с ощутимым сарказмом в голосе отозвался собеседник Османа, который никак не мог заставить свою лошадь нормально идти. — Она слишком стара и давно устала, надо было бы давно от нее избавиться, — вздохнул он. — Почему не избавились? — сразу же вопросил Осман, глядя на своего господина. — Это подарок моего старшего брата Османа, да успокой Аллах его душу, — уже мрачно сказал молодой мужчина, потрепав угольно-черного коня по гриве. Лошадь заржала и мотнула головой. Грянул очередной раскат грома, после чего хлынул ливень. Конь дёрнулся, пытаясь скинуть наездника, но мужчина все же удержался в седле. Шехзаде Мехмед прошипел что-то злобное себе под нос, после чего, извинившись за свою грубость, ударил ногами лошадь по бокам, заставляя её идти чуть быстрее. Все же перспектива промокнуть до нитки и заболеть ему мало нравилась. Но что поделать? Эх, надо было на ежемесячный объезд провинции взять другого коня. Известно же было, что Полночь стара и слаба. Вот только привычка, как говориться, вторая натура. Делегация из шести человек под покровом ночи въехала в поселение. Шехзаде Мехмед ехал впереди своей охраны и угрюмо оглядывал небольшие домишки и редких встречных людей, которые спешили поскорее укрыться от дождя. Они проезжали трущобы, в которых жили в основном бедняки. Окраины провинции никогда не отличались чистотой и опрятностью, хотя Мехмед всеми силами пытался улучшить условия жизни населения. Но видимого результата пока не было. Дальше за трущобами был район ремесленников. Он был поопрятнее и почище, домишки не выглядели так убого и ужасно, улицы были сравнительно чисты, а в садах цвели яркие цветы самых разных оттенков. Мехмед устремил взгляд пронзительно-серых глаз на высокий холм, на котором находился дворец санджак-бея. Осталось не так уж и много. Ну хоть это радовало. Шехзаде казалось, что он промок до нитки и продрог до костей, у него от холода даже зубы стучали! Для начала мая было слишком холодно. Когда, наконец, они добрались до дворца, Мехмед приказал приготовить для него хаммам, чтобы смыть с себя пыль и грязь и более-менее согреться. Пока все необходимое готовилось, Шехзаде сам лично накормил свою любимую, но старую лошадь, проверил ее подковы, после чего приказал конюху внимательно следить за состоянием кобылы. Муслим-ага вежливо покивал господину и сказал, что все будет исполнено в лучшем виде. Только после этого Шехзаде отправился в хаммам, где скинув с себя мокрую и грязную одежду и, повязав на талии белое полотенце, разместился на лавочке. Мужчина от наслаждения прикрыл глаза, чувствуя, как от жары хаммама приятно покалывает кожу. В себя его привело невесомое прикосновение холодных пальчиков к плечам. Мужчина самодовольно улыбнулся, прекрасно понимая кто это. Никто в этом дворце не рискнул бы без разрешения вторгнуться в его личное пространство. Все до одной хатун робели в его присутствии и опасались его характера, Гюльбахар Султан была слишком скромна, чтобы вытворять такое… Нежные руки тем временем мягко помассировали его плечи, после чего скользнули вперед. Мехмед ощутил над ухом теплое дыхание. Длинные волосы щекотали его спину. Некто наклонился к нему, чтобы обнять Шехзаде со спины. Мужчина самодовольно улыбнулся, продолжая сидеть с закрытыми глазами. Интересно, как далеко она зайдет на этот раз? Было любопытно. Девушка убрала руки от его плеч, послышались торопливые шаги, после чего мужчина почувствовал, как она садиться рядом с ним и проводит маленькими ладошками по его широкой груди. В местах её прикосновений приятно покалывало, по телу пробежала стая мурашек, которая отдавала приятным напряжением в паху. Она знала, как свести его с ума, знала, как доставить наслаждение. Наверное, поэтому он вот уже несколько лет никого не замечал, кроме нее. — Амрийе, — хрипло прошептал Шехзаде, наконец, открыв свои серые очи. Как он и думал, перед ним сидела его любимая законная жена, которая была облачена в полупрозрачную белоснежную ночную рубашку до колен. Тонкая ткань почти не скрывала соблазнительного тела девушки. Султанша дерзко ухмыльнулась супругу, после чего вытянула стройные, тонкие ножки и положила свои маленькие ладошки на острые коленки, расправив плечи. От этого ткань рубашки натянулась ещё сильнее, впиваясь в округлые полушария. Шехзаде скользнул потемневшим взглядом по красивому телу и остановил взгляд на соблазнительной груди. Амрийне тем временем начала накручивать на тонкий пальчик прядку золотисто-русых волос, кусая пухлые вишнёвые губы. Султанша осторожно, как бы невзначай, дёрнула плечиком, отчего кружевная лямка ночной рубашки соскользнула с её плеча. Это окончательно распалило наследника. Он резко протянул к девушке руку, но та со звонким хохотом вскочила на ноги и сделала несколько шагов назад, соблазнительно покачивая бедрами и глядя с дерзкой ухмылкой в лицо мужа, который с трудом сдерживал свои тёмные желания. Шехзаде стремительно взвился на ноги и в два шага преодолел разделяющее их расстояние. После этого мужчина довольно грубо схватил жену за плечи и резко, с неожиданной силой, впечатал девушку в стену хаммама. Амрийе звонко вскрикнула от боли, но её вскрик был заглушён страстным поцелуем. Руки Мехмеда скользили по стройному телу девушки, он шумно дышал от напряжения, смело лаская супругу. Покои Гюльбахар Султан В это время рыжеволосая девушка укладывала своего маленького сына спать. Мальчик упрямился и капризничал, не желая заканчивать очень интересную игру, которую они начали с сестрой. — Осман, пожалуйста, позволь мне надеть на тебя пижаму, — устало проговорила Гюльбахар Султан, поджав полные губы. Мальчик, разумеется, не послушал свою мать, а продолжил выворачиваться и кривляться. Но султанша все же кое-как переодела сына и уложила его в кровать. — Мам, где папа? — спросил Осман, посмотрев на мать такими же серыми глазами, какие были у Шехзаде Мехмеда. Это заставило сердце Гюльбахар тоскливо заныть, но женщина нежно улыбнулась ребенку, как обычно спрятав свое израненное сердце за доброй улыбкой и мягким взглядом. — Твой папа очень занят, сынок, — отозвалась нежно женщина, заботливо укрывая ребенка, который упрямо раскрывался. — Дела санджака не терпят отлагательств… — Когда я вырасту, я тоже буду управлять санджаком? — спросил мальчик, подняв бровки домиком. — Хочу быть таким же, как папа. — Конечно, Осман, конечно. А теперь пора спать, — улыбнулась ребенку Гюльбахар, тот ответил матери тем же, после чего взял её за руку. — Мам, — послышался тихий девичий голос. Гюльбахар посмотрела на маленькую дочку, которая приподнялась в своей постели, видимо, желая привлечь к себе внимание матери. — Да, Ханзаде, я слушаю, — улыбнулась девочке султанша. — Расскажи сказку, — попросила маленькая принцесса. Гюльбахар вздохнула, после чего начала по памяти рассказывать сказку. Точнее не сказку, а былину. Да, именно так эти истории называли на Родине Гюльбахар Султан. Женщина рассказывала детям историю о Илье Муромце, и душа её ныла от боли и тоски. Она вспоминала свою прошлую жизнь, отца, мать, братьев, вспоминала маленький домик, речку, на которую они всей семьёй ходили рыбачить. Вспоминала, как её отец, рыбак Игорь Зельцев, рассказывал своим детям былины, а они с напряжением слушали его, лёжа на печке. Поразительно, но даже спустя столько лет после того, как её похитили и продали в рабство, в памяти Султанши остались родные места, остался дом. Гюльбахар боялась воспоминаний, всю жизнь бежала от них, ища утешение где угодно, но каждый раз правда настигала её в самом нелицеприятном виде. Скорее всего, все её родные были убиты разбойниками, что совершили тот злосчастный набег на их деревню. Иной раз Султанше казалось, что лучше бы и её сердце пронзил бы острый злодейский клинок, чем-то, что приключилось с ней после. Её, юную напуганную девушку четырнадцати лет, продали как вещь в гарем султана Баязида. Она страдала по родным, плакала, просила евнухов отпустить её домой, но они ничем не могли помочь бедной девушке Ирине… Тогда, собрав последние крупицы смелости в кулак, девушка отправилась прямиком к жене султана — Хасеки Дефне Султан, о которой все отзывались только с добротой. Ирина надеялась, что она войдёт в её положение, отпустит её домой, к семье, но султанша ей ничем не помогла, она приказала ей смириться с положением и найти покой. Однако слова госпожи никак не утешили девушку, а наоборот убедили в том, что выхода нет. Ирина, маленькая, слабая Ирина, выслушав со слезами на глазах Хасеки Султан, двинулась в сторону выхода из покоев управляющей гаремом, желая больше всего на свете где-нибудь спрятаться и пореветь, однако у судьбы были иные планы. Когда девушка хотела выйти из покоев госпожи, она почти лицом к лицу столкнулась с красивым юношей, одетым в дорогие одежды. Он был настолько хорош собой и статен, что девушка замерла, таращась заплаканными голубыми глазами в красивое, но слишком холодное лицо сына падишаха, в его глазах девушка увидела саму бездну, увидела победу и поражение, огонь и лёд, любовь и ненависть. Мехмед же, глядя в круглое заплаканное личико наложницы, с раздражением заметил крупные слёзы, стекающие по щекам невольницы. Он терпеть не мог слабость и слезы, презирал любые чувства, всегда сохранял ясность и твердость ума, был холоден и сдержан. Юноша молча обошёл девушку и направился к матери, которая была свидетельницей этой сцены. Ирина же обернулась через плечо, глядя с неожиданным трепетом в спину молодого человека. Это было начало конца. Дальше её ждало полное падение в бездну его холодности и эгоизма. Гюльбахар закончила рассказывать историю и устало вздохнула, тайком стерев с глаз слёзы. За последние годы она научилась более-менее держать себя в руках. Мехмед не любил слезы и мольбы, его сердце не внимало жалости. Для того, чтобы не потерять окончательно Господина, нужно было смирение. Гюльбахар научилась этому, не сразу, конечно, но научилась. Однако легче от этого не становилось. Султанша осторожно укрыла мирно спящего сына, после чего провела рукой по тёмным волосам мальчика. Это было невыносимо больно: каждый раз смотреть на своего ребёнка и видеть в нем виновника своих бед, хозяина своих дум и тревог. Но она привыкла. Она смирилась. Женщина встала с кровати сына и направилась к постели спящей дочери. Ханзаде была больше похожа на неё внешне, но не характером. Характер девочке достался от отца, но в этом были и плюсы. Она не была склонна к истерикам и слезам, была спокойна и холодна, редко проявляла какие-либо эмоции. Укрыв дочь, Гюльбахар ушла из детской в свою опочивальню. Султанша жестом подозвала к себе служанку, давая понять, что хочет, чтобы она помогла ей с нарядом. Красивое платье из синей парчи было невыносимо тяжёлым, хоть и роскошным, но нужно было одеваться согласно статусу. Ко всему прочему диадема неприятно сжимала виски, но Гюльбахар привыкла к этому, как привыкла к безразличию своего господина… — Латифе, ты не знаешь, Шехзаде вернулся во дворец? — спросила женщина, когда служанка, наконец, сняла с её головы диадему. — Да, госпожа, — поспешила промолвить Латифе. Она хотела ещё что-то сказать, но передумала, закусив губу. Это заметила Гюльбахар, которая всегда была очень внимательна к деталям. — Что ещё? — спросила она прямо. — Дело в том, что господин отправился в хаммам, а за ним последовала Амрийе Султан, хотя Нефизе-калфе ничего об этом не известно, — прошептала Латифе. — Он прогнал её? — с надеждой в голосе спросила Гюльбахар. Латифе-хатун покачала отрицательно головой. — Они вместе вышли из хаммама и отправились в покои Господина, мне жаль султанша, — отозвалась служанка, расплетая рыжие косы госпожи. — Ясно, — сухо ответила Гюльбахар. — Оставь меня, я сама расчешу свои волосы и переоденусь, ещё, к счастью, не разучилась, — резко изрекла она. Латифе не решилась спорить и покинула опочивальню султанши, которая, едва закрылась дверь, закрыла лицо руками и затряслась от беззвучных рыданий. Однако слез почему-то не было. Ей хотелось кричать от боли, крушить все вокруг, хотелось обрушить на голову Амрийе Султан этот чёртов дворец, чтобы она поняла, какого это быть брошенной, забытой и нелюбимой. Однако Гюльбахар была трусливой и слабой, она боялась причинить вред сопернице, а ещё больше она боялась своего господина, который в гневе мог покалечить или даже убить. Только страх перед Шехзаде сдерживал её… Дворец санджак-бея в Конье. Главные покои Тем временем Шехзаде Мехмед возлежал на своем ложе и глядел в потолок. На его обнаженной груди лежала голова любимой супруги, которая после любовных утех заснула без сил. Мехмед же удивительно бережно обнимал супругу за хрупкие плечи, слушая её размеренное дыхание. Днем, при свете солнца Шехзаде не мог себе позволить проявлять к кому-то из своих наложниц чувства, часто был довольно не сдержан в постели, но ночью… Ночь открывает людям новый мир, обнажает душу, открывает тайные мечты или же страхи. Во тьме ночной не было никаких свидетелей его слабости… Он уже давно перестал размышлять о природе своих чувств к этой женщине. Он уже давно подчинился её красоте, воле и уму, он уже давно отдался этой жуткой тёмной страсти. Он. Отдался. Ей. Да, так оно и было. Кто мог подумать, что целый мир Шехзаде Мехмеда, пятого сына Султана Баязида, мальчика, который всегда был холоден и сдержан, будет заключён в одной прекрасной девчонке. Мехмед криво усмехнулся. Похоже на него так отрицательно действует бокал вина, который он позволил себе после хаммама, или же возраст делает его слишком сентиментальным. Дожили. Расскажешь кому-то о своих мыслях — умрут со смеха. Мехмед потёр свободной рукой глаза, после чего мягко отстранил от себя свою жену. Девушка поморщилась во сне и прошептала тихо «Мехмед, люблю». Шехзаде улыбнулся. Да, именно улыбнулся, а не усмехнулся или ухмыльнулся. В душе потеплело. Амрийе никогда прямо не говорила о своей любви к нему, о которой так любят кричать гаремные одалиски. Она просто любила: свирепо, жестоко и искренне, так, как никто не может любить. Мехмед это знал. Мужчина поцеловал Амрийе Султан в лоб, после чего осторожно её укрыл, чтобы она не замёрзла. Шехзаде поднялся с постели и натянув на себя чистое домашнее одеяние, вышел на балкон. Ливень уже закончился, теперь просто мелко моросил дождик, пахло свежестью. Мехмед, подойдя к белым перилам, опустил на них руку и поморщился от холода камня. На душе было тихо и спокойно, и этот покой одновременно радовал и напрягал. Он казался противоестественным. Боковым зрением мужчина увидел справа от себя какое-то движение. Чуть ниже балкона, прилегающего к покоям Шехзаде, находились покои его первой жены, матери его детей, Гюльбахар Султан. Очевидно она тоже решила этой ночью проветриться. Мехмед лениво наблюдал за действиями своей первой наложницы, которая была чем-то очень огорчена, об этом красноречиво говорила её сгорбленная спина и опущенная голова. Фаворитка подошла к перилам, и положив на них руки, посмотрела в ночное, чёрное небо. Она уже была переодета ко сну, очевидно, ей стало душно в покоях. Гюльбахар вдохнула полной грудью свежий воздух, возвращая себе покой. Она в ту же секунду расправила плечи и подняла голову, став похожей на прежнюю себя. Мехмед ухмыльнулся. Очевидно это была маленькая, минутная слабость. Женщинам позволено. Султанша тем временем, наконец, заметила слежку и вздрогнула всем телом, увидев своего господина. Женщина поклонилась отцу своих детей и устремила на него взгляд голубых, печальных глаз. — Шехзаде? — послышался мягкий девичий голосок из глубины главных покоев. После на балкон вышла и сама его обладательница, облачённая в всё ту же белую сорочку. — Возвращайся в комнату, заболеешь, — спокойно приказал мужчина. Амрийе нахмурилась, глядя на любимого заспанными глазами. — Как прикажете, — пробормотала она. — Но согрейте меня в своих объятьях, господин, мне холодно, — сладко прошептала султанша, зная, что он выполнит её просьбу, после чего скрылась в покоях Шехзаде. Мехмед бросил последний взгляд на свою забытую наложницу и вернулся в свои покои, а Гюльбахар нервно улыбнулась, чтобы скрыть свою печаль.***
Тем временем в далёкой Манисе черноволосый статный мужчина сидел за столом, просматривая какие-то документы. Он сидел в одной позе вот уже несколько часов, но никак не мог оставить свои дела незаконченными. Шехзаде терпеть не мог незавершённые дела. Такова уж была его натура. Мужчина устало потёр виски и устремил взгляд на огонь в камине, в его тёмно-карих глазах отражалось пламя, которое уже давно сожгло в пепел его душу. Шехзаде казалось, что внутри него все умерло, словно живёт только грешная оболочка. — Лютфи-ага, — позвал Абдулла евнуха, который стоял за дверьми его покоев. Евнух тут же поспешил войти в покои, чтобы внять приказу господина. — Принеси мне вина, — отдал приказ Шехзаде, после чего он вновь вернулся к своему занятию. Абдулла не занимался делами провинции уже несколько месяцев, поскольку был погружен в глубокий траур. На его семью обрушилось сотни бед, сотни несчастий, словно Аллах прогневался на своего сына, словно сам шайтан выбрался из тёмного царства, чтобы терзать острыми клыками сердце наследника. Сердце, которое было вдребезги разбито и сожжено страшными, жуткими и кошмарными событиями, которые до сих пор никак не укладывались в голове. Абдулла до сих пор не понимал, как такое могло произойти. И где? Во дворце главного претендента на Османский престол! Как во дворце Манисы мог вспыхнуть тот злосчастный пожар, лишивший жизни членов правящей семьи, его семьи! Шехзаде Абдулла вымученно прикрыл глаза и тут же поморщился, потерев левую руку, которая неприятно ныла. Перед его глазами до сих пор стояли тела погибших родных. Любимой супруги, без которой жизнь не напоминала жизнь. Не менее любимого сына, старшего наследника, шехзаде Касыма. И девятилетней Зеррин Султан, которую опознали только по браслету на правой руке. Браслету, который шехзаде Абдулла смастерил своими руками. Все эти беды подкосили здоровье Шехзаде Абдуллы, у него довольно часто появлялись боли за грудиной, отдающие в левую руку, но мужчина не придавал этому никакого значения, желая хоть как-то унять свои душевные муки и скорбь по членам своей семьи. Вот уже несколько месяцев Шехзаде топил свое горе в вине, искал утешения в объятьях наложниц, но уже ничто не могло отогреть его замёрзшее сердце, никто не мог возродить из пепла сожжённую душу. Иногда Абдулле казалось, что он сам умер вместе со своими детьми и женой, по сути, так оно и было. Жила только его грешная оболочка, жило тело, но не душа. Шехзаде знал это наверняка, он почему-то чувствовал дыхание смерти за своей спиной. Она, как тень, следовала за ним по пятам, пряталась в тёмных уголках дворца, скрывалась на дне кубка с вином. Каждый вдох Шехзаде Абдуллы был противоестественным. Отцы не должны переживать своих детей. Это неправильно… Иной раз перед сном Шехзаде думал о том, как бы было прекрасно, если бы ночью Азраил увел бы его на встречу с Всевышним, но тут же одёргивал себя. Нельзя думать о смерти. Умереть — значит сдаться. Самому шагнуть на встречу смерти — это предательство самого себя и трусость. Абдулла знал, что его отец, султан Баязид Хан, больше всего на свете презирает предателей и трусов. Именно эти две категории людей разрушают государство, именно эти две категории несут смуту в народ. Шехзаде не мог подвести своего отца. Не мог. И не хотел. После смерти Султана Баязида Абдулла, как старший сын, взойдет на престол и будет править великой империей. Когда-то Шехзаде мечтал об этом. Когда-то давно, казалось бы, в другой жизни, когда дворец был наполнен смехом его дочери, когда его славный сын учился военному искусству, когда по ночам сердце Абдуллы билось в унисон с сердцем его жены, друга и соратника, Элиф Султан. Но все желания и мечты Шехзаде потерпели крах. Они погибли в тот же миг, когда перед Аллахом предстали его дети и жена… И Шехзаде ясно понимал: как раньше уже ничего не будет. Нужно ли бороться за жизнь, когда она для тебя ад? Нужно ли сражаться за престол, когда трон — плен? Ответа Абдулла не знал. Он был настолько сломлен горем и раздавлен, что даже не пытался его найти или же спастись из бездны отчаяния и боли. Наследник просто плыл по течению.***
В Амасье тем временем Шехзаде Махмуд наслаждался объятьями очередной наложницы, плескаясь в огромном чане. Девушка звонко хихикала над любым словом своего господина и всячески демонстрировала свои прелести. Шехзаде же был достаточно пьяным, чтобы хоть как-то контролировать свои слова и действия. Мужчина сам заливисто смеялся, пил вино и то и дело сжимал рукой прелести прекрасной рабыни, готовой исполнить любую прихоть своего господина. Махмуд любил такую жизнь и наслаждался ей как мог. Каждую ночь наследник проводил в объятьях новой наложницы, каждую ночь он пил вино, каждую ночь он предавался пороку и разврату, и это ему нравилось. Он не любил ответственность, он её боялся и всю сознательную жизнь бежал от неё всеми силами. Он не мог отвечать за свои поступки и слова. Именно поэтому у Махмуда были очень напряжённые отношения с отцом, султаном Баязидом. Но мужчина уже давно перестал считаться с мнением родителя. А слова Хасеки Дефне Султан, которая всеми силами пыталась заменить ему мать, но не смогла, вообще не воспринимал всерьез. Она для него была всего лишь глупой красивой куклой, наложницей его отца, хоть тот и взял её в законные жены. Махмуд очень гордился своим положением, он был несказанно горд тем, что в нем течет кровь Великой Османской Династии. Мужчина не считался ни с чьим мнением. У него не было идеалов, он не хотел бороться за трон. Он мечтал только о том, чтобы прожить свою жизнь так, чтобы больше не хотелось.