Гринвальдия

      Джиён не узнавал свою новую жизнь. Второй вечер подряд он проводил в компании старого двуногого существа, обществу которого совершенно не был рад. — Джиён, я ведь уже предупреждал тебя, — Донхёк неторопливо сделал глоток чая из миски цвета ржавых гвоздей. — Твои желания мне известны. Знаешь, что с тобой случится, если ты решишь воплотить их в жизнь? — Нет. Просветите меня, старейшина, — Джиён нарочито улыбнулся и подпёр морду лапами с двух сторон, опираясь о стол, за которым сидел старик. — Видишь миску, из которой я пью ромашковый чай? — Джиён кивнул. — Как бы ты её описал? — Старая, ржавая, бесполезная. Так подойдёт? — Вполне, Джиён. Ты попал в самую точку. Много лет назад один житель моего поселения чем-то сильно огорчил другого, из-за чего второй счёл необходимым его убить. Убийство — страшное преступление, а к преступникам мы относимся крайне недоброжелательно, — старик снова сделал глоток. — Так вот, о чём это я? — он помедлил, словно пытался ухватить потерянную мысль. — Мне пришлось превратить убийцу в чашку, старую, ржавую и бесполезную, как ты сказал. Со временем она поржавела, и даже ручка отвалилась, но это преступление, словно ржавчина, покрыло мою память. С тех пор уже больше ста лет я слежу за тем, чтобы на территории поселения не происходили ни убийства, ни кражи. И больше ста лет ничего подобного не происходит. Джиён, прошу, ответь мне. Ты ведь не хочешь пополнить мой чайный сервиз, скажем, серебряной ложечкой? — старик сощурился, словно гадая, во что больше Джиён хочет превратиться: в ложку или блюдце. — У меня ещё не было возможности проверить, но, думаю, из льва получилась бы отличная ложка к чаю. — лев смотрел на старика хмурым надменным взглядом. — До свидания, Джиён. Надеюсь, лунный свет за ночь очистит твои мысли, и завтра ты придёшь ко мне совсем другим львом.       Конечно, Донхёк мог сколько угодно надеяться на лучшее, но он не первый год жил на этом свете и решил перестраховаться. Для этого он наложил на Джиёна чары раскаяния на всю ночь.       Свет Луны в эту ночь действительно был ослепителен. Это и ещё сотни причин не давали Джиёну уснуть. На него разом навалились воспоминания обо всех его гнусных поступках за целую жизнь. Он вспомнил о том, как в детстве соврал отцу о том, что уже поохотился и не голоден, чтобы только не идти с ним в лес и не смотреть снова на туши оленей, косуль и других несчастных, истекающих кровью по вине таких, как он. После этого перед ним возникла картина того, как он обзавёлся потомством, изнасиловав львицу, которая призналась ему в любви. Потом он подумал о том, правильно ли поступил, посвятив всю жизнь жестокости и передавая эту религию своим детям. А затем вспомнил охоту младшего сына. Сехунни был совсем, как он во время своей первой охоты. Младший тоже боялся вида крови, но Джиён знал, что для того чтобы сын сам не оказался на месте оленя, ему необходимо стать сильным.       Джиён гадал сейчас, зачем он тогда изнасиловал этого оленя… Наверное, в игру вступила интуиция и модель поведения, заложенная в него ещё отцом в детстве. Тот тоже во время первой охоты Джиёна издевался над оленем. Может быть, тот ощущал на себе груз ответственности за просвещение сына в области жестокости, царящей в этом мире. Вероятно, хотел показать, что случается с теми, кто совершает ошибки, медлит, имеет доброе сердце… В любом случае, и Джиён, и Сехун извлекли из своей первой охоты отличный урок, по мнению их отцов, которые сделали всё для того, чтобы так и случилось.       Наутро, едва проснувшись, Джиён отправился к младшему сыну. Чары раскаяния так его и не отпустили, поэтому требовались новые методы, помимо копания в воспоминаниях и самобичевания, чтобы избавиться от гнетущего чувства глубоко внутри. — Сехун, — Джиён вошёл в пещеру младшего, застав его в полном одиночестве, что было редкостью. — Отец. Сколько лет, сколько зим. Какими судьбами? — Сехун сел на свой импровизированный трон и равнодушно принялся рассматривать когти на передних лапах. — Прости меня, сын. Всю жизнь я только и думал о власти и жестокости. Сначала из моей жизни исчезла власть, а затем я так же глупо потерял и семью. Если власть я уже не могу вернуть, то, надеюсь, хотя бы семья простит меня за то, что я совершил. Сможешь ли ты простить меня, мой младший сын?       Сехун усмехнулся. — Ну, допустим, я тебе поверил. Чем же был вызван твой внезапный приступ раскаяния? — Потеряв власть, я думал, что потерял всё. Но сегодня я осознал, что потерял всё в момент, когда потерял вас, моих сыновей. Вы и есть моё всё. В вас моя сила и власть. Пока вы будете править, я буду знать, что все мои труды и уроки не были напрасны. Вот только удастся ли мне теперь вернуть ваше расположение, как думаешь? — Джиён горько усмехнулся из последних сил. — Наш добродушный Чанёль наверняка не захочет меня даже видеть, не то что слышать. — Я бы тоже предпочёл тебя не видеть, — Сехун отвернулся от отца и стал внимательно рассматривать боковую стену пещеры. — Понимаю, — Джиён покачал головой. — Я бы тоже предпочёл себя не видеть. Но, думаю, нам всем недолго осталось терпеть. Чувствую себя паршиво. Я тут недавно познакомился с одним магом, пока был в изгнании. Хочу попросить его, чтобы забрал у меня жизнь или превратил во что-то более полезное. Но перед смертью я очень прошу тебя, во имя всего, что нас связывало раньше, попроси у Чанёля прощение за то, что я издевался над ним всю его жизнь. Он был лучшим из нас, — голос Джиёна задрожал. — Он сумел остаться верен себя. Сумел остаться таким, каким был в детстве. Скажи ему, что я сожалею обо всём, что натворил. Скажи ему, прошу тебя, Сехун, — Джиён рухнул на колени, склонив голову. — Надо же, сам великий и могучий Джиён просит меня об одолжении, — Сехун взглянул на несчастного отца. — Ладно, вставай с колен. Я передам ему твои извинения, хоть ты этого и не заслужил. — Спасибо тебе, сын… — Но взамен пообещай мне, что больше никогда не появишься в Гринвальдии. — Обещаю, — измученно выдохнул Джиён. Он был совершенно опустошён, но теперь внутри появилось место для чего-то нового, помимо страданий и угрызений совести.       Посетив Сехуна, Джиён направился к Крису и сказал ему практически то же самое, не забывая попросить сына передать его сожаления Чанёлю, к которому он всё-таки не решился зайти.       Через пару часов после просьбы отца оба брата последовали в пещеру Чанёля для того, чтобы доставить ему послание от Джиёна. Войдя в пещеру, они обнаружили посреди центральной комнаты тело среднего брата и рядом с ним конверт. — Это ещё что за… — Крис чертыхнулся и схватил конверт, принявшись его читать. Этим же был занят и Сехун, стоявший за его спиной и судорожно пытающийся уловить суть послания. — Это Лу… — Крис растерянно перевернул письмо, но, обнаружив на обратной стороне пустоту, снова схватил конверт. — Она захватила власть, — Крис непонимающе уставился на свиток из пергамента, на котором стояла его подпись рядом с подписью Чанёля. — Она убила его, чтобы получить отпечаток лапы. — Теперь она может быть не только регентом, но и законным правителем Гринвальдии? — вполголоса произнёс Сехун, который был потрясён не меньше брата. — О да, её семья наверняка в восторге от того, что снова сможет вернуть себе власть, — Крис улыбнулся, чувствуя, что лишается способности дышать. Его грудную клетку сдавило с такой силой, словно он был маленьким львёнком, прижатым разъярённым отцом к стене за очередную шалость. Крис сел рядом с Чанёлем, долго проверяя его пульс. Спустя несколько минут он произнёс: — Знаешь, что самое обидное? — Что? — Сехун беспомощно вглядывался в лицо покойного брата. — Чанёля убивали так, чтобы он долго мучился, но, несмотря на это, он всё ещё жив, но ужасно слаб. А я только что осознал, что новость о смерти брата потрясла меня меньше, чем потеря Лу. Я должен срочно её найти. Сможешь позвать лекарей? — Конечно. Но куда ты пойдёшь? — Ещё не знаю, но, надеюсь, озарение настигнет меня в пути, — Крис с бешеной скоростью выбежал из пещеры и ринулся прямо в лес.       Сехун ещё пару мгновений смотрел на брата и уже направлялся к выходу, когда услышал чьи-то шаги. — Так-так-так. Кто это тут у нас? — в пещеру вошёл Ходжун, глава семейства Лу, а за ним выстроился целый отряд из львов других семейств. — Друзья, — он повернулся к остальным, — кажется, мы с вами стали свидетелями братоубийства с целью захвата власти. — Ходжун в сопровождении трёх других львов приблизился к телу Чанёля и поднял с пола свёрток из пергамента. — Я что-то нашёл. Кажется, предсмертная записка правителя Гринвальдии. Джунхо, прочитай, что там. — Здесь написано, что «это предсмертное пожелание Пак Чанёля, действующего правителя Гринвальдии. Он возвращает своей жене, Лу Хань, все отобранные прежде права на трон, чтобы она позаботилась о благополучии его сына и родной Гринвальдии.» — Как жаль, что правитель покинул нас так рано. Но где же сама Лу? — Ходжун озадаченно оглядел собравшихся львов, и те столь же озадаченно переглянулись. — А, кажется, я припоминаю… Вчера я видел её у своей сестры, и та сказала мне, что молодожёны поссорились, но потом Чанёль поздно ночью приходил просить прощения, и Лу вернулась к нему, вот только отказалась некоторое время жить в его пещере. — Поссорились? — спросила пожилая львица из толпы. — Из-за чего, тебе известно, Ходжун? — Точно не могу сказать, но, кажется, слово «измена» проскользнуло в их разговоре.       Львы энергично принялись шептаться. Затем один из них, солидный лев с густой шерстью, заговорил: — Мы считаем, что в сложившейся ситуации необходимо известить Лу о случившемся и передать бразды правления в её руки, как завещал прежний правитель. Конечно, она может рассчитывать на помощь любого из нас в этом нелёгком деле.       Сехун, всё это время пребывавший в состоянии шока, наконец, нашёл силы открыть рот: — Я его не убивал! Когда мы с Крисом вошли в его пещеру, здесь уже лежало тело брата. — С этим мы разберёмся, пока ты будешь сидеть в Тёмном ангаре. А пока давайте проведём ритуал прощания с правителем.       Ходжун вместе с тройкой львов подхватили тело Чанёля и направились к выходу из пещеры, а затем к вершине горы, чтобы по традиции оттуда сбросить. — Постойте. Позвольте мне с ним попрощаться. Прошу, — Сехун оглядел присутствующих умоляющим взглядом.       Львы снова переглянулись и зашептались, а Сехун добавил: — Прошу вас, позвольте мне в последний раз попрощаться с родным братом.       Пожилая львица вступилась за него: — Давайте позволим мальчику попрощаться с братом, в конце концов!       Присутствующие задержались на несколько минут, но затем всё же вышли из пещеры, оставляя Сехуна наедине с братом. — Что ж, брат, надеюсь, вижу тебя не в последний раз, — шёпотом сказал Сехун, спустя пару секунд после того как из пещеры вышел последний лев, и, вцепившись в шерсть Чанёля зубами, со всей мочи кинулся к запасному выходу из пещеры, который прилегал к пещере водопада. Об этом выходе знали только он и его братья, потому что сами и прорыли путь отхода в детстве, когда прятались от грозного отца в его же пещере. Как говорил Крис, «хочешь хорошо спрятаться — спрячься у всех на виду».       Сехун просунул тело Чанёля в нору, и оно покатилось вниз, словно по американским горкам. Подождав пару секунд, Сехун тоже прыгнул в этот тоннель. Он искренне надеялся, что своим отчаянным шагом поможет брату выжить, а не ускорит его смерть. Упав на землю, они оба оказались в самом конце водопадной пещеры. Сехун с удивлением обнаружил, что вместо тупика здесь теперь проход, и просунул в него сначала Чанёля, а затем пролез и сам. Остаток сил он потратил на то, чтобы дотащить увесистое тело брата до первого шалаша. После этого Сехун с трудом произнёс встретившим его людям: — Помогите моему брату. Умоляю, — и закрыл глаза, позволяя себе немного отдохнуть. Когда он открыл глаза через пару секунд, несколько человек тащили Чанёля по земле к самому дальнему шалашу, а затем другие люди ухватили его за шерсть и потащили туда же. Сехун не сопротивлялся, потому что сил не осталось даже на базовые инстинкты самосохранения.       Когда его занесли в шалаш, Сехун увидел старика, который с закрытыми глазами что-то шептал над телом его брата. — Вы ведь поможете ему, правда? — Сехун очень громко думал, поэтому старик быстро вошёл в курс дела. — Он сделает всё для этого, — ответил за него Чондэ. — Кажется, это не все гости на сегодня. — Чондэ выглянул из шалаша и заметил толпу тигров, приближающихся к их поселению.       Старейшина прочитал его мысли. — Мне нельзя отрываться. Этот тигр балансирует между жизнью и смертью. — Хорошо, я сам поговорю с ними, — Чондэ вышёл из пещеры, оставляя их втроем. — Простите, но почему Вы назвали моего брата тигром?