***
Жизни Дазай, думаю, мало кто позавидует: — Неужели я опять вынуждена вернуться? — думала девушка, не слишком-то церемонясь и попросту переступая через тело пьяной матери, что лежала на пороге квартиры. — Т…Ты… Вернулась… — невнятно пробормотала женщина лет сорока пяти на вид, мутный взгляд которой осматривал Осаму. Наружность женщины была не очень приятна, бумажная кожа, складки на которой, было уже невозможно расправить, это было одним из пунктов, почему она выглядела намного старше своих лет. Отрезки тонких волос, истинный цвет которых с трудом можно было распознать. И, наверное самое главное — взор давно потухших, но всё таких же карих глаз. — Где т… Ты шлялась? — продолжала мать, находившаяся у двери уже несколько часов, в рваной грязной одежде, рядом с пустыми бутылками. — Ты мне противна… — с какой-то жалостью в голосе сказала Дазай. Осаму Дазай семнадцатилетняя девушка, достаточно высокого по сравнению с её сверстницами ростом, нескладная фигура которой нелепо выделяется на их фоне, как-то горько-кофейными глазами, от одного взгляда которых пробирает мелкая дрожь, проходящая по всему телу. Длинные, темные волосы до бедер, собранные в конский хвост. Дазай… Это имя — всё, что осталось от, когда-то хорошей жизни. Ведь, ещё несколько лет назад её мать была успешным дизайнером, старшая сестра — умница и красавица, а отец судья.У неё было всё, чего только можно пожелать, поэтому всё казалось красивой сказкой. Но когда шатенке было двенадцать, её жизнь слилась в сточную яму. Любимую старшую сестру сбила машина. Отец же, несмотря на то, что казался достаточно сильным мужчиной, был не в силах, справится с этой потерей и в скором времени его психика пошатнулась. Позже, дома он появлялся всё реже и реже, а потом и вовсе по рассказам знакомых и друзей оказался в психиатрической больнице. Мать же, потерявшая за год двух дорогих ей людей, сначала ушла в глубокую депрессию. Так что больше походила на копию собственной тени. Она будто бы забыла, что у неё все еще есть младшая дочь, что все еще нуждается в ней, её заботе, внимании и любви. Или же она не хотела этого помнить? Так или иначе, через год жуткой депрессии, она нашла способ выйти из неё, но это не значит, что прежняя жизнь Дазай вернулась. Заглушая боль высоко градусным алкоголем, но далеко не высшего качества, мать попросту не обращала внимания на свою дочь. А когда денег на алкоголь не находилось, свою душевную боль можно было превратить в физические страдания собственного ребенка. Поэтому в школе, тонкие девичьи запястья украшали не милые яркие браслетики или резиночки пастельных цветов, а темные синяки, что казалось, болят, стоит лишь взглянуть на них. Их же приходилось прятать за длинными рукавами школьной формы, почти всегда. Какое-то время Осаму надеялась на то, что её жизни вернется в норму, а все эти тягуче-ужасающие события забудутся, как самый жуткий сон из всех, что только можно было себе представить. Но чуда не случилось. Через ещё какой-то отрывок времени, в жизни Дазай появилось этакое подобие сожителя-собутыльника для матери. На этом девушка уже собиралась ставить жирную точку на своей и без того неспокойной жизни. Поэтому с пятнадцати лет девушка запирает свою комнату на ключ, а домой приходит лишь переночевать, да и то не всегда.***
Дазай снова замотала головой, будто пытаясь забыть и это тоже. Вся комната девушки была обклеена её же рисунками. Рисование — это единственный способ спастись от привычно-отвратительных дней. Это помогает Осаму сбежать от реальных проблем, хотя бы на короткий срок.На картинах она показывала жизнь, которая никогда ей не светит. Счастливые семьи, смеющиеся дети, которые обнимают своих родителей. Прогулки по паркам. Любовь и ласка, что дарили своим детям взрослые. В её комнате было не так уж и много мебели: у стены письменный стол, на котором находилось парочка книг, кисти для рисования, карандаши и краски, также три альбома. Рядом с рабочим место — стул. Кровать у окна, напротив шкаф- это всё. Дверь открылась, отозвавшись гадким, как и всё в этом доме, скрипом: — Я ещё раз спрошу… Г…Где ты была?! — продолжая на повышенных тонах, возмущалась родительница. — Не помню, чтобы подобное вас интересовало, последние лет пять, так особенно. — с этой чертовой иронией, говорила Дазай, чуть ли не смеясь в лицо собственной матери. Разговаривая так, она, вроде бы пыталась отгородиться от всего мира, показывая, что теперь, вполне может справиться совсем и сама.***
Закрыв дверь на замок, Дазай подошла к зеркалу. На кареглазую смотрело усталое, измученное лицо: разбитая губа, что если коснуться её кончиком языка безумно ныла, но и к этому можно было привыкнуть. В ране отобразились все оттенки красного, щека, заклеенная телесным пластырем, на котором оседала серая, дорожная пыль: — Мда, это когда-нибудь закончится? — задалась вопросом шатенка, ответ на который и сама знала. В дверь постучали. Сначала, достаточно тихо, затем всё громче и громче, а в конечном итоге и вовсе выламывая её с и без того хлипких, старых, ржавых петель: — Иди сюда… — потное, некрасивое, даже лучше будет сказать, уродливое лицо смотрело на Осаму. Девушку охватил страх и ужасающая паника, сковывающая тело: — Началось… — подумала шатенка. Секунда и этот самый сожитель, пытается повалить девушку на кровать. — Не ломайся… Она сопротивляется и шарит рукой в поисках чего-нибудь, хоть чего-то. Спасительное что-то — художественный закрепитель: — Еще чего? — брызнув веществом в лицо, кареглазая отталкивает, немного обмякшее тело и вылазит на улицу через окно. Это окно уже не раз служило своеобразным черным выходом.***
Она смеётся. Смеётся и плачет одновременно. Припадки истерического смеха часто посещают её в подобных ситуациях. — А м… Может? Может просто сдохнуть уже и поставить на этом точку? И тогда все проблемы решатся сами собой.Точнее существование всего для меня прекратится. Глупые, гадкие, противные мысли и воспоминания не будут посещать мою и без того усталую голову. — размышляла вслух Дазай, разрезая своим голосом гладь звенящей тишины ночного города.***
Какое-то здание, Осаму не очень интересовала какая-либо предистория сего места, постройка высокая, вот что волновало её больше. Чем выше — тем лучше, больше ничего. — Умру не дожив и до тридцать, глупо?! Возможно… — думала Дазай, вглядываясь в синеву и отблески звездного неба. Осаму уже приготовилась украсить своим разбившимся телом двор, представляя, как полетит вниз, с каким нелепым шумом упадет в дикие, как и она сама, ярко-красные цветы, что выделяются в ночи. Слышит, как каждая косточка в её исхудалом теле ломается, ребра пронзают легкие, а сердце перестает биться. Кончики пальцев немеют, перед глазами застынет одна картина — «избитое» здание с пустыми окнами-глазницами, что будто сверлят тебя таким же пустым взглядом. Звездное небо — частичка чего-то прекрасного…