Тигр и Дракон

Такой стук в дверь означал только одно: смерть. Вот Анкатэш и засуетился. Пока слуга замком скрипел, пока кованые сапоги по деревянному настилу грохотали, пока официальный приказ зачитывался, он успел главное. Одного сына отправил за купеческой бляхой, второго — за тюрбаном церемониальным, жену — за подложными ассигнациями. Сам пока свежие штаны натянул, сверху синий сюртук шервани с петухами напялил и даже серебряным атласом пузо подпоясал. Помирать, так хоть нарядным. Так что конвой он встречал во всеоружии: подштанники чистые, бляха на груди что твой зуб золотой блестит, уличительные бумажки в лампаде догорают. Так и взяли его, тепленького. Аккуратно, даже тюрбан не сбили. По улицам ночным вели в тесном кольце, так что Анкатэш, кроме сапог, жевательным табаком заплеванных, и не видел ничего. Да и что было стараться? Разве не понятно, куда его ведут? Говорила ведь Пуджа: не тяни тигра за хвост. Поймут. Посчитают. Расходы с доходами сверят. А он все хитрил, нет-нет да и продаст мешочек порошка в обход государства. Ну все. Дохитрился. Вот камни под ногами сменились песком. Вот ровный песок разбился ступенями. Вот и ступени разгладились в полоску грязно-бурой глины. А дальше — скрип открывающейся двери, пинок в зад — и темнота. «Обделаюсь, — грустно подумалось Анкатэшу. — Как пить дать обделаюсь». Зря он добавку упмы на ужин потребовал, эх, зря. Но ведь вкусно-то как было. Кус-кус томно перекатывался на языке, семечки граната сладкими фонтанчиками лопались на зубах, острота чили перехватывала горло, и все уравновешивала кислинка мангового маринада… Анкатэш аж зажмурился. Из глубин чревоугоднических грез его выдернули скрежет и шипение. В середине комнаты зажгли лампаду. Лучше бы не зажигали. От вида женщины, что сидела на подушках и перебирала бумаги на низком столике, бросило в пот. Снова вспомнилась лишняя порция упмы, только теперь она безошибочно просилась наружу, правда, еще не определилась, в какую сторону податься. Утирая лоб, Анкатэш тужился, вспоминая уважительные слова на мхини, но кроме детских стишков про сколопендру и срамного анекдота про осла в опочивальне махараджи ничего в голову не лезло. Оказалось, и не надо было. — Мои извинения за столь позднюю встречу, многоуважаемый Анкатэш Яджур Индрапраштра, — обратились к нему на почти идеальном хапхи. Скрипучий голос заставил просесть, а собственное имя полоснуло плетью по ребрам. Что там нынче за государственную измену? Еще в прошлом году четвертовали. Сейчас уже, поди, что-нибудь новенькое придумали. Анкатэш сглотнул липкую слюну. — Спешу служить великому махарадже днем ли, ночью ли, прекрасная советница Нала. Водянистые глаза посмотрели на него с усмешкой. Что, на «прекрасную» обиделась? Да уж конечно, не сахарный тростник. Лицо тощее, кожа — тряпка половая, носом горбатым хоть поле паши. От того, что в прорезях золотого сари проглядывало, упма еще сильнее в желудке трепыхалась. И глаза эти белесые — просто душу выворачивали. Так прабабка Анкатэшева смотрелась бы, если б ее кто надумал из склепа выкопать да в шелка и каменья обрядить. Разве что прабабка Анкатэша добрейшая была старушка, четвертовать бы никого не приказала. А эта — запросто. Говорили, не просто ведь умна карга старая — ведьма. — Да ты присаживайся, многоуважаемый, не стой там, словно тебя к двери гвоздями прибили. Жест костлявой руки, указующей на подушки, был приветливым, но «к двери гвоздями прибили» отдавалось в голове слишком гулко и пытошно, так что к предложенному месту Анкатэш ковылял с приседаниями, будто проваливаясь в жижу на каждом шагу. Сколопендра пошуршала документами. — Купец второго ранга… золотая бляха за рвение… двенадцать лет безупречной службы во славу великого махараджи и на процветание прекрасного Джагоррата… Ты, многоуважаемый Анкатэш, пример для подражания. — Водянистые глаза уставились на него, как жаба на муху: — Сколько же из этих двенадцати лет ты торгуешь через портал? Анкатэш так и рухнул на подушки. Ну вот и все. Прощай, Пуджечка. — Пять. Сколопендра поджала губы. — Вот и поведай мне обо всем, что видел за эти пять лет по ту сторону портала. Слухов много, а мне правда нужна. Анкатэш кивнул обреченно: — Я… я… Водички бы. Слова стряли. — Не робей. Я помогу. Какая, скажем, погодка сейчас в славной империи Тян-Цзы? Анкатэш так и вылупился. Чего это она про погодку завела? Зубы заговаривает? Так ведь он и по-хорошему все рассказать готов. Все-все. И даже подельников своих поименно перечислить. Кривозубый Гаджур ему в прошлый раз три фальшивые монеты подсунул, пусть теперь, гад, на соседней дыбе покорячится, для справедливости. — Знамо как, благородная советница, холодно. — Очень? Да к чему это все? Привели пытать — так пытайте, чего светские беседы водить? От досады Анкатэш даже охрабрел: — Да холодища, благородная, хоть слону в хобот лезь. Ссанье так струей в воздухе и застывает. Сказал и устыдился советницы. Все-таки дама, хоть и сколопендра. Та бровью не повела, а туалетных признаний вообще будто не услышала. — Слону в хобот, значит, — задумчиво сказала. — А что, водятся? Анкатэш снова замешкался. Зачем, спрашивается, к слону привязалась? Считает, в хоботе контрабанду запортальную провозить можно? Так ведь не входит. Проверял. — Откуда ж им там взяться, благородная? Местная-то вся животинка мехом отделана. Мой на пути домой дрожмя дрожит, товар так и сыплется, — он посмотрел искоса, вдруг поверит? Сколопендра молчала, делая отметки на своих бумажках. Анкатэш сидел не шелохнувшись. Наглый комар, который кружил вокруг него с самого начала разговора, примостился наконец на запястье и теперь упивался с наслаждением. Анкатэш его не отгонял. Чего уж там. Кровопускания посерьезнее ему не избежать. Пусть хоть кому-то на пользу. Голос советницы заставил подпрыгнуть, спугнув комара. — Как же одеваются местные в такой холод? Решив больше вопросам не удивляться, Анкатэш напряг память: — В рубахи из овечьей шерсти. Штаны вязаные. Платки на голове теплые. — А знать в чем ходит? — Туники у них… нет, не туники… сюртук вроде нашего шервани, только в пол. Платье, что ли. Ну и плащи меховые. — Оружие какое предпочитают? На этом слове комната словно вздохнула. Анкатэш замер. Прислушался. Нет, не комната сопела. Кто-то третий в углу был. Незримый. Но от этого еще более жуткий. Тот, ради кого весь этот фарс с глупыми вопросами и разыгрывался. Хотелось поежиться, но было страшно. Гадкий комар снова устроился кровопийничать, только теперь хозяйствовал у Анкатэша на потном затылке. — Оружие… У стражников пики и алебарды видел. Из лука много стреляют. У охраны королевской палки какие-то зеленые. И мечи. Тонкие, длинные, прямые. Не по-нашему дерутся, не по-простому. Все с вывертами. Снова вздох. Зверь там у нее прикованный, что ли? Сколопендра невозмутимо пошуршала бумажками. — Верхом ездят? — На лошадях. Верблюды имеются. Двугорбые. Пот из-под тюрбана стекал за прямой ворот, щекоча шею. Комар, обнаглевший до безобразия, уселся Анкатэшу прямо на кончик носа, маяча перед глазами бесстыжими крыльями. Сколопендра отложила бумажки: — А император? Тишина. Кажется, тот, в углу, при этом слове дыхание задержал. Сколопендра придвинулась: — Про императора, многоуважаемый, что сказать можешь? И тут словно прозрел Анкатэш. И кто в углу раненым тигром бился, понял, и зачем вопросами дурацкими его мучили. Не казнить его сюда привели, не пытать. Не преступник он тут — надежда последняя. Ох, погоди, Пуджечка, имущество, нажитое честно и не очень, распродавать. Вернется твой Анкатэшик — здоровее прежнего. Первым делом он с удовольствием шлепнул зарвавшегося пискуна, злорадно размазав кровавое тельце по ладони. А потом устроился на подушках поудобнее. — Видел его всего раз, благородная, на площади перед дворцом. В золоте да шелках. Платье от шеи до пят все скрывает. Даже рук не видно. Лицо и то цацками блестючими прикрыто. — Подумал и добавил: — Суровый, говорят. Головы рубить любит. Сказал — и в угол глазами стрельнул. Жалко стало. За что ж его так, бедолагу? Сколопендра этот его взгляд заметила и не одобрила. — Едят что? — спросила она строго. — Рис. — Анкатэш почесал в затылке. Говорить или не говорить? — Корову жрут. Сопение в углу стало угрожающим. Сколопендра и то поморщилась: — И это весь разносол? — Да нет, вроде много всего другого. И гадов морских едят, и рыбу сырую, и даже специи свои имеются… но все какое-то… — Анкатэш попробовал найти слова понежнее, но наконец выпалил: — Слизь да гниль, благородная, честное слово. И воняет так, что три дня не отмоешься. В углу застонали. Анкатэш вздохнул с сочувствием: — А, еще они палками едят. Раздалось бряцанье и ругань, и на свет лампады к Анкатэшу с ревом бросился человек. — Да чем же им, гнидам, пальцы-то не угодили? Анкатэш аж залюбовался. Ну хорош же, хорош. И ростом выдался, и статью. Плечи, небось, не в каждую дверь пролезут. Кожа темная, мышцы так и перекатываются. Кулаки — что кокосы, и размером, и тяжестью. Нос гордый, лоб высокий. Волос черный по плечам стелется, брови широченные вразлет. Глаза рыжие, что твой чили, жгут. А что уж говорить о главной гордости — усах хищных, холеных, наглыми кончиками вверх смотрящих. Хороший уродился принц, не то что старший брат, великий махараджа Пракаш Рамешвар, блеклый и сизый. Этот как будто породы другой. Одно слово: Тигр. Отбою, поди, от любви не было. А вот ведь, появился такой, что взял и всю отбил. Анкатэш вздохнул и плечами пожал: — Грязи, пресветлый принц, боятся. Тигр рыкнул. — Рыбу сырую, твари, жрать не боятся, а собственными пальцами, значит, брезгуют? — Покрутил усами, осклабился. — Пьют? Анкатэш кивнул: — Водка рисовая. — Гады. Говорил на хапхи четко, без ошибок. Значит, правду рассказывали, ошивался с солдатней. Не чурался из одного чана есть, в кости играть, песни крестьянские петь. Ну и еще всякого не чурался, но об этом уже только шептались. Глянул Тигр темно: — Молятся чему? — Дракону. — Чему? — Змея летающая. — У них еще и змеи летают… — Ага. Император их сыном драконьим зовется. Тигр со стоном опустил голову на ладони и замолчал. Долго не выдержал. Уже скоро взгляд свой жгучий на Анкатэша снова поднял. С надеждой посмотрел, словно на отца родного: — Конкубин… это вообще что за мерзость такая? — сказал, и сам от незнакомого слова поморщился. Анкатэш на подушках поерзал: — Ну, это вроде наложника нашего. Любовника законного. — Что за бред? Любовник? Законный? Если у них такое можно, чего ж он, паскуда, не мужем зовет? — Так ведь есть уже, — сказал Анкатэш с сочувствием. — Законный-то. — Чего есть? — не понял Тигр. — Жена законная, — объяснил Анкатэш. — Императрица. Лицо Тигра посерело. — Живая? — А чего ж ей помирать? — Да как же он, при живой-то жене… — У них это можно. И жен несколько, и конкубинов этих не счесть. Рыжие глаза нехорошо потемнели. Ноздри орлиного носа раздулись. — И сколько их у него? — спросил Тигр тихо, но угрожающе. — Других конкубинов, таких… как я? Анкатэш вжал голову в плечи. И не виноват, вроде, а все одно страшно. Тигр ведь и озвереть может. — Да демон его знает. Поговаривают, чуть не сто… Тигр не рычал и не дрался. Просто опустил голову. Глаза закрыл. Плечи понурил. Сдался? Зрелище было печальное. Даже Сколопендра вроде как с сожалением поглядела. Потом губы поджала и бумажки в сторону отложила. — Благодарю тебя, многоуважаемый Анкатэш. Сведения, тобой предоставленные, как нельзя кстати. Великий махараджа будет доволен. — Она кивнула на дверь. — Иди с миром. Тебя проводят. Анкатэш кряхтя поднялся и заковылял к выходу. В голове был сумбур. Вроде и хорошо все, живи да радуйся, а на душе гадко. Уже за ручку держался, когда Тигр его догнал и в ворот шервани вцепился. — Усы, — спросил, задыхаясь, — усы они носят? Анкатэш даже руками всплеснул: — Да какие ж это усы, пресветлый принц. Срам один. Три волосенки всю жизнь отращивают, да так и мрут безусые. Завидовать тебе будут. По-черному. Усмехнулся Тигр. Улыбка была кривая и какая-то… кровожадная. У Анкатэша аж от сердца отлегло. Нет, не сдался. Не сломлен. Ох, берегитесь, палкоеды. Думали кошку ручную получить? А вот попробуйте со зверем справиться. Один ведь на весь мир такой. Пресветлый принц. Шэрхан Аравиндра Сай. Тигр. А теперь самое время упмой переживания заесть.