Ибо я согрешил.

Белый воротник рубашки. Идеально выглаженные брюки с недорогим кожаным ремнём. Зелёные глаза, смотрящие с хорошо скрываемым волнением и настороженностью. Быстро пульсирующая венка на шее. Антон смотрит на своё отражение и поджимает губы. Хочется поскорее сорвать этот маскарад, надеть привычную толстовку и рваные джинсы и пойти кататься на скейте, но он тут же давит в себе это желание, как последнего, уцелевшего после травли таракана. Он почти чувствует под каблуком натёртых до блеска туфель хруст его маленького тельца. Кажется, стоит отойти, и он увидит расползшееся на полу пятно. Поддавшись порыву, он так и делает, но под ногами — ничего, и Антон облегчённо прикрывает глаза, судорожно вздыхает. Ему кажется, он никогда к этому не привыкнет, не перестанет дрожать с ног до головы каждое Божье утро, что он здесь. Уезжая, мама, успокаивая, говорила: «Скоро ты привыкнешь». Антон был достаточно глупым, чтобы поверить ей, но скоро понял, что мама врала. К такому невозможно привыкнуть. Не открывая глаз, Антон пятится назад, а когда упирается ногами в край жесткого матраса своей кровати, обессиленно плюхается на него и топит лицо в ладонях. Через четыре минуты зазвонят на утреннюю молитву, но ему не хочется идти. Ему хочется нацепить свои любимые кольца и браслеты. Хочется повидаться со Стасом, который сейчас наверняка ещё дрыхнет. Ему хочется сжать своё горло так сильно, чтобы перед глазами потемнело и под пальцами хрустели позвонки. Хочется кричать, кусаться и плакать, но уж точно не идти на утреннюю молитву. Слегка приоткрытые уста начинают дрожать, так что он сжимает их в тонкую линию и мысленно даёт себе пощёчину. Нельзя думать об этом. Нельзя забывать, зачем он здесь. Он тут же распрямляет спину, поднимает подбородок и укладывает ладони на колени, борясь с порывом сжать ткань брюк в кулаках. Весенний ветерок, проскользнувший в комнату сквозь приоткрытую форточку, ласково касается своими воздушными пальцами шеи и щёк, охлаждая пылающую кожу. На мгновение и вправду становится легче, Антон даже открывает глаза: легкий белый тюль слегка колышется из-за порывов ветра, солнечные лучи падают на пол, согревая старенький коврик у кровати. Почти спокойно. Пока, конечно, из-за двери не звенит колокольчик. Маленький и тихий, он висит в самом конце коридора, но большего не надо — его всё равно услышат, а если и нет, то получат за это наказание. Антону везло ещё ни разу не разозлить брата Сергия, да и возможности особо не было. Дверь никогда не закрывалась до конца и всегда была слегка приоткрыта — за соблюдением этого правила следили особенно тщательно. Все книги, кроме Святого Письма, были запрещены, как и телевизор и Интернет. А так как в чтении Библии особо не затеряешься, все сигналы колокольчика были отлично слышимы. Антон незамедлительно поднимается с кровати и, приосанившись и расправив складки на одежде, выходит в коридор. Он не боится наказания, как и брата Сергия, но за то время, что он здесь, парень успел уяснить одну простую вещь — не будешь буйствовать, и пребывание в лагере станет для тебя почти терпимым. В коридоре немного людно, но при этом тихо, как в гробу. Дружба между участниками программы не запрещена, но при этом не поощряется. Да и сложно в такой обстановке найти хороших приятелей. Антон знал — никто в мире не поймёт его так же хорошо, как эти парни, но никак не мог заставить себя заговорить с ними. Он смотрел в их испуганные глаза, видя в них самого себя, и его окутывало странное чувство: у них было бесконечное число тем для разговора, но сказать им было нечего. Может быть, он тайно надеялся, что не задержится здесь надолго, а поэтому и друзья ему ни к чему. А может, что-то внутри понимало — им не нужна эта пустая болтовня, она ни к чему не приведёт, ровно как и не облегчит здешнюю жизнь. Скользя взглядом по стенам, увешанными иконами, фотографиями известных Пап и цитатами из Библии о грехах, смирении и искуплении, которые Антон уже выучил наизусть, Шастун не спеша бредёт к выходу. А потом, вырвавшись наружу, останавливается и запрокидывает голову. Зелёные глаза по-кошачьи жмурятся от солнца, лучи приятно согревают кожу, по-весеннему холодный ветерок пробирается за шиворот рубашки. Парень вдыхает полной грудью и заставляет уголки губ приподняться. За прошлые несколько недель он научился ценить приятные мелочи, вроде хорошей погоды или любимого пирога с вишней на обед. По-другому здесь было никак. Невольно вспоминается один из первых вечеров, которые он провёл в стенах конверсионного лагеря. Антону посреди ночи вдруг резко сжало горло, будто бы кто-то невидимый пытался его задушить. Из глаз брызнули горячие слёзы, пальцы легли на шею, короткими ногтями царапая бледную кожу. Шастун попытался позвать на помощь, но язык прилип к нёбу и отказывался двигаться. Парень выбежал из комнаты и побежал на улицу в надежде, что свежий воздух поможет. Не помог. А вот стоящий на крыльце парень — очень даже. Без лишних вопросов взял Антона за обе ладони, нахмуренно взглянул сквозь стёклышка очков, зашептал, что всё будет хорошо и что он в безопасности, и приказал дышать вместе с ним, делая нарочно глубокие и медленные вдохи. А потом, когда Антон более-менее успокоился, крепко похлопал по плечу и уверенно улыбнулся. — Жить будешь, — заключил парень, возвращаясь ровно в ту же позицию, в какой застал его Антон. — Ч-что это было? — обессилено упав на лавочку у входа, прошептал Шастун, все ещё обхватывая шею ладонью. Незнакомец пожал плечами. — Точно сказать не могу, но ставлю на паническую атаку. Здесь они у многих бывают. Антон принялся рассматривать неожиданного собеседника. Невысокий, коротко стриженный, в очках, из-под футболки выглядывает небольшой животик, на щеках — щетина. В целом, интеллигентного вида молодой человек. Присмотревшись у нему поближе, Антон понял, что уже видел его раньше, на групповой терапии и молитвах. Незнакомец вдруг прищурился, требовательно осматривая Антона, будто бы размышляя о чём-то, а потом протянул руку вперёд для рукопожатия. — Я — Дима Позов. Антон не спешил отвечать на рукопожатие, потому что знал — любой, даже самый простой физический контакт между участниками жёстко регулируется. А учитывая то, что время уж давно перевалило за время отбоя, если это рукопожатие кто-нибудь увидит, им точно не поздоровится. Их вообще здесь не должно быть. Их могут наказать даже за это. Но что-то — будь то понимающий взгляд темных глаз Позова или факт того, что этот парень только что, возможно, спас Антону жизнь, — толкнуло Шастуна чуть податься вперёд и ответить на рукопожатие. — Я — Антон Шастун. — Очень приятно. Дима одобрительно улыбнулся, сунул руку в карман и выудил оттуда две непонятно откуда взявшиеся сигареты. — Куришь? Кивок, нарушающий ещё одно правило программы. Чирк спички о коробку и два тлеющих в темноте алых кончика сигареты. Антон затянулся жадно, чуть не закашлявшись, и прикрыл глаза. Дым мягко разливался внутри, тело обмякло от знакомого ощущения, и на секунду всё это кажется нормальным, и залитое призрачным лунным светом крыльцо, и разговоры шёпотом, чтобы никто не услышал, и легкомысленное нарушение половины существующих правил с совершенно незнакомым человеком. — Не докуривай до фильтра, иначе будет вонять, — спалят. И бычок не выкидывай просто так, смой в унитаз. Только перед этим заверни в бумагу, чтобы не всплыл, — предупредил Дима, и Антон кивнул, про себя удивляясь изобретательности инструкций. Ему стало интересно, придумал ли это сам Позов, или кто-то до него ему это рассказал. Стало интересно, сколько ещё парней знают об этих уловках и регулярно ими пользуются. Но Антон не решился спросить это у Димы и поэтому продолжил украдкой разглядывать парня, зябко ведя лопатками от холода — всё же март, да и ночь на дворе. Тот уже отвернулся и уставился в небо. Вдруг на тонких губах расползлась широкая мечтательная улыбка. — Что такое? — не сдержался Антон. — Луна сегодня красивая, — восхищённо вздохнул Позов. — И туч нет — звёзды вон как хорошо видно. Шастун придирчиво окинул взглядом серебристый диск Луны и лукаво подмигивающие звёзды. И вправду красиво, но не настолько же… — Ты здесь новенький, верно? — не спрашивал — утверждал Дима, затягиваясь. — Учись ценить маленькие вещи. Иначе здесь и кукухой поехать недолго. «Иначе здесь и кукухой поехать недолго», — отчётливо слышит в своей голове Антон фразу, сказанную небольшим меньше двух недель назад, жмурясь от яркого апрельского солнца. Дима уехал из лагеря спустя несколько дней после их знакомства. Просто собрал вещи и выехал, ничего не объяснив. Единственное возможное объяснение — он закончил курс терапии и был готов жить за пределами лагеря. Глупо, конечно, но Антон по нему скучает. Ему интересно, как у него дела, всё ли у него в порядке, действительно ли терапия сработала, но связаться с Димой нет никакой возможности, а в лагере он с тех пор не появлялся. Антон, наконец, вздыхает, открывает глаза и идёт по грунтовой тропинке к главному зданию лагеря, где и проходили молитвы и групповая терапия. Путь пролегает через напоминающую парк зону и занимает несколько минут, так что можно насладиться природой. Где-то вверху шелестят молодой листвой дубы и ольхи. Влажный после ночного дождя воздух отдаёт сладкими нотками первых весенних цветов. И снова почти тихо, почти спокойно, почти счастливо. Чужие крики Антон слышит ещё издалека, но разбирает только обрывки фраз вроде «ёбаный святоша» и «я сожгу вашу контору дотла». Мужской голос с истерическими нотками, напоминающий то рычание раненного зверя, то ли крик о помощи, исходит от здания, к которому и направлялся Антон. Парень запоздало понимает, что надо бы притормозить и переждать суматоху, но в тот же момент на тропинку выскакивает мужчина. Антон сразу понимает, что кричал именно он — абсолютно взъерошенные, как у воробушка, тёмно-каштановые волосы торчат во все стороны, футболка с изображением какой-то метал-группы съехала набок и теперь обнажает ключицу, костяшки разбиты в кровь, на лице — лихорадочный румянец и абсолютно сумасшедший блеск в ясно-голубых глазах. Незнакомец на секунду застывает при виде Антона. Смотрит растерянно, будто не ожидал никого увидеть, а потом медленно кривит бледные губы. Он бросается вперёд быстрее, чем Антон успевает хоть что-нибудь предпринять, — сжимает кулаки, не обращая внимания на стекающую по ним кровь, и загнанно дышит. — Ты оттуда, да? Ты тоже с этими… — с отвращением выплевывает мужчина, но давится, не успев договорить, — то ли не может найти правильного слова, то ли не знает какое выбрать. Антон застывает на месте. В голове пульсирует одна-единственная мысль — «Беги!», но ноги как будто окаменели. Получается только неловко ворочать ступнями по земле, пятясь назад. — Ты знаешь, что они сделали?! Ты знаешь, что они сотворили с ней?! Голос мужчины тяжелый, как и его кулаки, гортанный. Он делает шаг за шагом, неумолимо приближаясь к Антону. Вдруг — рывок. Сердце подскакивает к горлу, земля на миг ускользает из-под ног, а руки беспомощно раскинуты в стороны. Шастун заторможенно понимает, что, похоже, за что-то зацепился и упал на землю. Парень пытается подняться на ноги, но молодая, влажная после дождя трава слишком ненадёжная опора, и ноги то и дело разъезжаются. Он пытается закричать о помощи, но из сдавленного паникой горла вырывается только тихий скулёж. — Да я тебя сейчас убью! Задушу! — кричит незнакомец, срывая и так нетвёрдый голос, и его глаза опасно горят, когда он наконец приближается к Шастуну вплотную. — Я просто участник! — вскрикивает Антон. — Пожалуйста, я ничего не сделал! Слова вырываются сами по себе, и парень не надеется, что они помогут. Он съеживается, инстинктивно прикрывает голову руками и поджимает колени к груди, но ожидаемых ударов не следует. Незнакомец вдруг замирает на месте, глядя на Антона внезапно просветлевшим взглядом, а потом тихо переспрашивает самими губами: — Участник?.. Несколько быстрых кивков, так что голова слегка кружится. А в следующий момент — Антон даже охает — протянутая, чтобы помочь подняться с земли, рука. Широкая, крепкая, тёплая и липкая от крови. Шастун думает несколько секунд, прежде чем схватиться за неё, а потом его рывком поднимают на ноги, как тряпичную куклу, и даже отряхивают от нескольких прилипших к безнадёжно испачканной рубашке травинок. Незнакомец смеривает парня изучающим взглядом, от которого коленки так и норовят снова подкоситься, и Антон храбро выдерживает его, несмотря на дрожь во всём теле и стремительно влажнеющие от шока глаза. — Вали отсюда как можно быстрее, ясно? — говорит мужчина почти злобно. — Мне… нам здесь помогают, — возражает Шастун, и видит, как голубые глаза напротив снова загораются. — Они никому из вас не помогут, — незнакомец снова шагает вперёд, не сдержавшись, но потом слегка остывает и добавляет: — Они сломали мою сестру. Антон уже готов был снова высказать своё мнение по этому поводу — к примеру, то, что её желание исцелиться, видимо, было недостаточно сильно или что ей, однозначно, нужно продолжить участие в программе, и результат придёт, должен прийти — но что-то в вновь сжимающихся чужих кулаках и рвано вздымающейся груди подсказало, что это не лучшая идея. Поэтому Шастун лишь поджимает тонкие губы и молчит. — Беги отсюда, — повторяет мужчина, прежде чем развернуться и пойти прочь. — Как зовут твою сестру? — кидает уже ему в спину юноша. Незнакомец останавливается, и Антон объясняет: — Может быть, я был с ней знаком. — Её зовут Оксана, — бросает через плечо мужчина и уходит быстрее, чем парень успевает сказать что-нибудь ещё. Антон знал Оксану. Может быть, хуже, чем ему того хотелось, но даже тех недолгих минут общения хватало с головой, чтобы понять, какой доброй и искренней она была. Никогда не переставала улыбаться, сверкала ярче солнца своими ясно-голубыми глазами, которые, если подумать, действительно были похожи на глаза незнакомца один в один. На её маленькой хрупкой фигуре даже программная униформа выглядела элегантно. Лёгкая, весёлая, источающая жизнь в самых непростых ситуациях — она притягивала окружающих, словно магнит. Её легко было полюбить; в неё легко было влюбиться. Глядя на неё, Антон и сам невольно задерживал дыхание, но ненавидел себя за не-трепещущее в груди сердце. Он знал наверняка — будь он не таким, каким он есть, она бы тут же ворвалась в его сердце, мысли и сны. Будь он нормальным. Будь он здоровым. И от мысли о том, что с Оксаной что-то случилось, Антона искренне мутит. Согласно правилам, парни и девушки должны были жить в отдельных частях комплекса и посещать раздельную терапию. Пусть тесное общение между полами и не пресекалось, а в какой-то мере даже поддерживалось, чаще всего Антон видел Оксану либо вдалеке, через решётчатый забор, что разделял корпуса для девушек и для парней, либо на молитвах. И никогда девушка не подавала признаков плохого самочувствия, разве что была немного тише обычного. Антон несколько секунд стоит в оцепенении и смотрит вслед незнакомому мужчине, очнувшись лишь тогда, когда другие парни с программы, которые тоже как раз шли к главному корпусу, начали его тормошить и спрашивать, что случилось. Ох, если бы он сам знал.