Riunendo moderato

      День не предвещал стремительных изменений, но почему-то все-таки занес их в Университет Искусств, скорее всего, восточным ветром. Оседая легкой пылью на стоящие в ряд пианино, на белые рубашки студентов этого заведения, стремительные изменения проползли, как ящероподобные, под стульями будущих музыкантов, остановившись рядом с одним парнем. Тот лишь шаркнул ногой, продолжая почти неподвижно сидеть, пялясь на дуалистические клавиши своего музыкального инструмента. В этот момент, казалось, он мог выпустить пар прямо на уроке, но Гэвина Рида остановил голос профессора, появившийся будто вдалеке. — Здравствуйте, студенты. Мы с профессором художественных искусств решили объединить уроки для большей продуктивности, — он выплыл, будто из ниоткуда, снова, как обычно завораживая всех своим тембром голоса. Подобно голосу старого наставника, в его голосе могла сквозить мудрость, но лишь некоторые знали, что если речь заходит о художественном искусстве, то к этому причастна его симпатия к Коннору. Гэвин не любил профессора Андерсена, но уважал, так как тот заложил в него основы игры на фортепиано, любовь к музыке и всему другому, что необходимо музыканту. Да, Гэвин Рид был музыкантом. Талантливым, не теряющим зря время, но, скорее всего, в будущем пропившим его, нежели направившим в нужное русло. Однако, появись на него собака, гончий пес, который будет следить и не спускать своих желтых глаз, то, возможно, из обучения Рида здесь могло что-нибудь выйти. — Сегодня к нам придут его ученики. Они будут делать зарисовки того, как вы работаете. Вы же будете заниматься как обычно. Профессор Камски просил вам передать, чтобы вы не смущались, а думали о том, что их просто нет в этой комнате, — Рид чуть не блеванул прямо на свой рабочий инструмент. Под профессором художественных искусств можно было ожидать кого угодно, кроме брата. Его двоюродный брат, заведующий кафедрой живописи, видимо, решил познакомиться с ним поближе. Чертов мудак по жизни. Встречаясь в коридорах, расписанных в стиле барокко, они лишь перекидывались парой слов, вообще не переходя на ближние личностные отношения. Да и у Рида не было желания переходить на такие отношения, его вполне устраивало то, что он художник, а Рид — музыкант. Забавно, что оба с рождения уже были заинтересованы в противоположном. Как география разделила их на полюса: северный и южный. Гэвин отмахнулся от назойливых мыслей и вперил взгляд в своего учителя. Можно заметить, как к концу года дорогой виски или вино облагораживают Хэнка. Потому что коррупция, да, здесь расцветает, у нее просто плодородная почва под ногами, она так крепко держится за это место, будто коровий навоз падает с неба. Рид и сам на первых курсах баловался таким, но сейчас ему это ни к чему. Его тут знают все, и большинство берет зависть. — Они что, будут рисовать нас? — крикнул он, зачесывая непослушные пряди назад. Андерсен, немного помолчав, ответил: — Да, сегодня у них день так называемых набросков. Они будут рисовать людей с натуры. «Вот пусть и закажут себе натуру, а не используют нас», — подумал Гэвин. Он уже и не замечал, как галдят другие студенты, как скрипят стулья, на которых они сидят перед пианино. И почему вообще пианино? Гэвин хочет играть на рояле. Шикарный, могучий и гордый инструмент, который Рид так хочет приручить. Провести по нему своими пальцами, надавить, сначала жестко, а потом нежнее, аккуратно вести руками, наигрывать композиции Листа. Он бы отдал душу за то, чтобы сыграть на рояле. В дверь постучали, и Гэвин полномасштабно увидел хитрое лицо Элайджи Камски. «Привел своих художников от слова "худо"», — отметил про себя Рид, наблюдая, как те заходят. И почему в классе изобразительных искусств больше парней, разве рисование — дело не женское? Возможно, стоит простить музыканту его художественную безграмотность и оставить его в неведении о картинах Ван Гога — «Звездная ночь», Клода Моне и его превосходных водных лилиях, а самое главное Леонардо да Винчи — «Мона Лиза». — Пидоры, — проскрипел Гэвин, закатывая глаза от рукопожатий Хэнка и Камски. Ричард Найнс зашел последним, оглядывая обстановку музыкального класса. Здесь ему сразу показалось, что слишком громко и людно. А когда он увидел напыщенного смуглого парня, сидящего за пианино возле окна, то окружающее начало восприниматься как арена для битв. Художники против музыкантов, так вроде? Искусство изображения против искусства создания музыки. Глаза Найнса задержались дольше обычного на Гэвине Риде, имя которого он пока не знал. Он сразу отметил, что этот парень похож на их руководителя. И, возможно, у кого-то спрятан скелет в шкафу. Точный микроскопический анализ, доступный только наметанному глазу художника, и не надо обучаться и решать генетические задачи, когда у Ричарда есть функция «определить на глаз». Оба профессора что-то быстро обсудили, а потом Элайджа дал знак своим ученикам рассаживаться на места и приниматься за рисование с натуры. Гэвин, только сейчас заметивший внимательный взгляд на себе, дернулся и посмотрел вызывающе в ответ. — Чего тебе? — огрызнулся он. Его глаза тут же наполнились яростью, а он сразу ощетинился. Лишь избранный мог бы заметить химию, только что возникшую здесь и сейчас, в этот момент, так быстро, что даже те, кто создал ее, не поняли, что сотворили. — Собираюсь тебя рисовать, — с каменным лицом ответил Ричард, садясь на соседний стул, подпирая коленками планшет и вертя в длинных изящных пальцах карандаш. — Выбери себе другую натуру, я таких услуг не предоставляю, — буркнул Рид, скалясь и готовясь на новый ответ с другой стороны броситься в атаку. — Не переживай, ты будешь не обнаженный, — заметил Найнс, поворачиваясь в сторону начавшего говорить профессора. — Вам нужно сделать пять набросков в разных позициях и отдельно портрет, — его взгляд скользнул по образовавшейся группе из Ричарда и Гэвина. Может быть, сердце екнуло или отстучало чечетку, в любом случае стоит сразу признать неравнодушность Камски к Риду. И где-то в уголке сознания у него стукнуло, что теперь все пойдет не так, а Найнс стал вдруг потенциальным соперником. Элайджа тут же успокоил себя тем, что, возможно, просто копнул слишком глубоко в своих мыслях, а интуиция его подвела. Но, согласитесь, не прислушаться сейчас к гей-радару будет ошибкой. Все художники коротко кивнули и музыкальный класс, состоящий всего из десяти человек, замер, совершенно не понимая, что требуется от них: то ли сидеть неподвижно, то ли яро двигаться в такт тембру. — Чего замерли, разыгрываемся, Рид, начинай, потом по кругу! — рявкнул Хэнк, которого, кажется, слегка и позабавила, и взбесила сложившаяся ситуация. Гэвин начал сначала слабо, проходясь пальцами по клавишам, держа совершенно простой и однородный тембр. Буквально три минуты, и очередь перешла к другому, оставляя на него задание слушать и внимать чужим ошибкам. И это повторялось каждый день, а потому уже настолько наскучило, насколько скучен секс в одной позиции. Эти задания были, как распевки для певцов, и всегда удручали Рида. Обычно, играя такое, он сидел весь скрюченный, так как простенькие мелодии совсем не развлекали его музыкальное эго, а лишь втаптывали потенциал. Со стороны это было заметнее всего, в то время как владелец таких достоинств не имел об этом никакого понятия. Потому первый набросок Ричарда показал замкнутость Гэвина Рида во время разминки. Найнсу повезло, что сегодня была отведена роль наблюдателя за таким разным музыкантом. Его пальцы ловко вырисовывали линии изгиба шеи, но, как и Гэвину, ему было немного скучно. Ну, а кому во время скетчей не бывает немного скучно. Когда все закончили разыгрываться, начались импровизационные игры: каждый играет, что хочет, другой слушает, а в конце профессор Хэнк Андерсен говорит, кто по-настоящему облажался, а кто как всегда на высоте. Начали не с Рида, а потому у него было время подумать, что он хочет сыграть. Вот по правую руку от него сидит парень, художник, чего-то там чиркает в своем скетчбуке. А Гэвину хочется посмотреть, но он толкает это желание в задницу и, скося глаза, наблюдает за его плавными движениями. У него появляется ощущение, будто этот парень скучает. Ему до того скучно сидеть, что он даже не старается сделать вид, что работает, а лишь слегка подрисовывает дугообразные линии. «Ну ты и козел, зачем тогда подсел ко мне?» — подумал Гэвин, вздрагивая от произнесенного своего имени. Оказалось, дошла очередь до него, а он не решил, что хочет сыграть. Попросту ушел в свои мысли, забывая, где он и чем занимается. Все, видимо, решили быстро отделаться трехминутными произведениями, но Гэвин Рид не такой. Уж если играть хорошо, так играть Дебюсси или Баха, хотя можно и Рахманинова. Выбор остановился на Ференце Листе, и только потому, что Рид влюблен в его произведения. Рид поставил ногу на педаль и, глубоко вздохнув, освободил свое сознание. Он играл «Венгерскую рапсодию номер два», потому что никто не запретит ему это. В тяжелые моменты он давил на клавиши, выдавливая больше из того, что они могут. Гэвин, как еж, выставлял иголки перед Ричардом, забавляясь его лицом, шаля прямо у него под носом. Пусть знает пидор-живописец, как рисовать его — музыканта Гэвин Рида. Слишком высоко поднят подбородок, и тишина в маленьком классе с пианино. Он был так увлечен, что даже не придал значение тому, что хочет показать игру именно Ричарду — по сути незнакомцу, который всего лишь его рисует. Откуда такое желание? Откуда такое рвение удивить, заставить лицо Найнса застыть в шоке? «Ну, это точно не любовь», — ответил бы на это Гэвин. Рид играет о себе, он шипами ранит окружающих, заставляя понять всех присутствующих, как он опасен. Вот музыка становится поспокойнее, а потом снова набирает темп. Да, он никогда не перестанет бежать и бороться; конкуренция у музыкантов большая, жестокая и порой непреодолимая. Сложно пересечь черту, завоевав зрителя. Играют высокие ноты, и это, как яркий окрас жука, предупреждающий об опасности. Что же, к такому лучше не притрагиваться. Как мячики в руках жонглеров, скачут ноты и пальцы Гэвина по клавишам. Он жмет их, и его тело, подобно быку, реагирующему на красную тряпку, прыгает и вертится на стуле, он извивается, ловя каждый звук. О да, он умеет быть веселым, когда хочет. А потом все снова полетело вниз. Тяжело громко и пафосно. Быстро и резко, так, как он любит. Музыка закручивается, сбивая с толку находившихся в классе, в том числе и художников, которые не понимают, откуда у этого парня такие эмоциональные сдвиги. Пальцы ловко перебирают клавиши: с белой на черную, с черной на белую, нога на педаль, корпус тела вперед, и да, бешеный взгляд в сторону Ричарда. Возможно слегка облизнуть сухие губы — и снова за игру, отвернувшись раньше и не заметив улыбку в ответ. И опустим то, что она напоминала хищный оскал перед самой смертью. А потом низкие ноты — показать мрак своего сердца — и сразу игривая музыка, будто играешь в покер в VIP-классовом казино в Дубае. Да так, что многие бы пошли в танец, но Рид не идет, он танцует сидя. Его пальцы отбивают ритмично по клавишам. И вот, он уже на финишной прямой, осталось немного, и Гэвин просто вбивается в жалкое пианино, будто крича о своих желания, что он хотел рояль. Да, чертов рояль, а не пианино, когда уже старик Андерсен поймет! Он закончил играть. Закончил на высокой ноте, показав себя в основном Ричарду. Как ощетинившийся еж, он дал тому понять, что к нему лучше не соваться, а то, если протянешь пальчик, в надежде, что он милое создание, то в ответ Рид откусит руку, в надежде, что ты сможешь существовать с одной. Это его погибель, и он утонет в своей жизни сам, не подпустив чужого. Так состоялось их знакомство, где Гэвин выставил все козыри, тем самым погубив себя. Мышка бежала от кошки, но своим побегом угодила в ловушку. Жалкое создание… — Спасибо, мистер Рид, как всегда держитесь на высоте, — похвалил Хэнк, слегка откашливаясь и подавая знак другому студенту. После уроков обязательно сделает замечание, что не стоило так выпендриваться перед всеми, он же не в концертном зале. Но Риду уже все равно. Он неровно дышит. Гэвин убрал руки от клавиш, а пальцы продолжали немного трястись. Сколько бы раз он ни играл это произведение, его продолжает потряхивать в конце от силы, от звуков, от того, как это красиво. — Неплохо. Выглядишь ты хуже, чем играешь, — осведомил своей критикой Ричард, отрываясь от планшета и добавляя, — я Ричард Найнс. Художник, на четвертом курсе. Подозреваю, что мы видимся не в последний раз, так как к дипломной работе нам нужно большое количество набросков. — Да мне похуй, — произнес Рид одними губами, отворачиваясь. У него бы дрогнул голос, продолжи он говорить больше минуты. Признаться, что его возбуждает игра, как подписать себе приговор или поехать в заполненной электричке со стояком и терпеть трение об тебя людей. И ранее он не общался с художниками своего Университета, и сейчас ему не было до этого дела. Он знал, что большинство художников очень хитрые личности, ищущие, как бы начиркать про тебя пошлый комикс, либо по пьяни уговорить попозировать оголенным, а в итоге этот рисунок выйдет за границы общественности, и о нем узнают все. Откуда он это знал? Да потому что Элайджа частенько бросал ему предложения выпить или, скажем, прийти к нему в студию. Он знал, что такие истории возникли не просто так из ниоткуда, у них обязательно должна быть почва под ногами, а потому мало кого Камски завлекал в свою студию посреди ночи и рисовал обнаженным. Гэвину Риду не хотелось об этом думать. Скорее он строил из себя дурачка, совершенно не понимающего, чего от него хочет Камски, и просто жил с этим, никак не реагируя и не поддаваясь на провокации. Последующие занятия прошли скучно. Ричард-художник-Найнс больше не докучал, а лишь смотрел и рисовал, иногда насмехаясь над тем, что сам себе напридумывал. Гэвин вдруг осознал, что очень стремительно приближается конкурс, на который они поедут через месяц. Хорошо, что профессор Андерсен в конце занятия напомнил. Теперь Риду надо было засиживаться за разучиванием новых произведений, которые он будет играть. Понятное дело, что, когда он придет с учебы в небольшой кампус, где обитает, то займется этим, если его не отвлечет его сотоварищ сосед. Гэвин Рид жил в общежитии с первого года обучения. Исправно платил за место проживания, получал повышенную стипендию, но тратил большую часть на алкоголь, и занимался музыкой, чаще всего в нетрезвом состоянии, когда дрожат руки и в глазах двоится. Но как он не раз заявлял своим одногруппникам: — Так даже лучше, это как тренировка, зато никакие внешние факторы не смогут меня отвлечь во время выступления, — а реальные причины могли несколько напугать его друзей и знакомых. Доходить до точки невозврата, когда только музыка была спасательным кругом, и он вытаскивал себя из воды с помощью нее. Алкоголь был и будет для него путеводителем для таких ощущений. Очень сильная увлеченность показушничеством в музыке добавила ему популярности среди студенток и некоторых студентов. В особенности Рид знакомился с большинством во время вечеринок, где, бывало, завывал, привлекая излишнее внимание. В общем, был известен своим очень необычным поведением. При этом иногда мог здраво изъясняться и показать себя с неплохой стороны. К своему совершенному неведению, он уже давно прославился среди студентов. Знал о нем что-то и Ричард. И, возможно, поэтому, увидев того самого о котором все говорят, он пошел рисовать его, чтобы потом посмеяться со своими одногруппниками. Художники не последовали за всеми только в класс истории музыки. И это не могло не радовать. Рид бы ни за что не признался, но жесткий взгляд Ричарда заставлял его нервничать и оглядываться, чтобы проверить: смотрит ли он? А ироничнее всего было, что Найнс, будто предугадывая, сводил его на несколько секунд раньше, чем карие глаза посмотрят в ответ. Такая игра его забавляла. Он понимал, что заставляет человека нервничать, и это щекотало его самовлюбленность. И кто из этих двоих еще пуще развлекается? В итоге разделение было таковым: один смотрит, пронизывает, читает и просто раздевает взглядом издалека, даже не касаясь, а второй ощущает это давление, эту атмосферу, ауру, которая выжимает его сосуды, сокращая подачу кислорода, ограничивая дыхание, и, черт возьми, оба, скорее всего, об этом догадывались, но молчали и делали вид незнающих. Лишь лекция нудной истории дала Гэвину отдохнуть. Ощущение тысячи глаз, устремленных на него, все начинало нарастать, и он даже усмехнулся своему внезапному расстройству. Ричард был более замкнут, интровертен, не особый любитель шумных компаний и веселых вечеров. Лишь обретя свой стиль, он стал самостоятельным творцом, который мог заткнуть любого за короткое время написанным холстом. Если всмотреться в его рисунки, в особенности те самые наброски Гэвина Рида, то можно заметить жесткие линии лица, быстро начирканные волосы, а потому создавалось впечатление, что они растрепаны. Нашли изюминку? Вот она, если всмотреться в глаза и линии губ, носа. Они нарисованы так изящно, быстрой рукой, но точными и просчитанными движениями. Как если бы машина взялась рисовать, то ее работу можно было бы назвать идеальной, Элайджа Камски называл стиль Ричарда — «взрослый». Потому что сам профессор не мог похвастаться такими удачными зарисовками. Он знал своего ученика, возможно, уловил другой взгляд, с которым Ричард посмотрел на Рида. Ну, он-то точно не ошибся. Из игры на пианино Рида уже стало понятно, что он тоже не так прост. Талант был виден абсолютно всем и каждому, еще бы характер получше, и Гэвин считался бы идеальным человеком — музыкальным гением. Ричард вспомнил о Гэвине уже в комнате кампуса. Его стол был завален многочисленными набросками людей, ведь совсем недавно он ездил в парк и рисовал всех подряд. Поверх всего лежали листы, где красовался Рид, сидящий за пианино. Учитывая его ветреную репутацию, внешность и все факторы характера, он не может так играть. Неужто внутри у него что-то есть? А иначе он бы и не смог. «А иначе он бы и не смог», — повторил Найнс, убирая наброски в шкаф и ложась под одеяло. «Занятный парень, и почему я встретился с ним на последнем курсе?». В это же время совсем в другом корпусе музыкант Гэвин Рид стучал пальцами по спинке кровати, отбивая мотив какой-то мелодии, при этом нервно кусая губы и дергая ногой. — Что с тобой, Рид? — поинтересовался его сосед, выключая ноутбук и собираясь спать. — Да познакомился тут с одним художником, — прошипел Гэвин, укрываясь одеялом с головой и про себя думая: «Он просто каменное лицо. Даже если и занимается любимым делом, мог бы хоть раз выразить эмоции. Но, возможно, рисование не его любимое дело. Тогда какого хера дотянул до выпуска? Да плевать, его проблемы». Случайность ли, что у обоих возникли претензии друг к другу? Судьба ли их встреча сегодня? Пока ответить невозможно, но кто знает, что изменится за время поездки Гэвина Рида на творческий конкурс, ведь он же еще не осведомлен о том, что группа художников отправляется туда же, на том же автобусе, и, скорее всего, остановится в том же Хостеле.