Riunendo moderato

      Пустой зал дарил абсолютную тишину и чувство решимости. Большое звукоизолированное пространство с сотнями кресел для благодарных слушателей, обитых алым бархатом — таким был зал номер пять, где сегодня выступает музыкант Гэвин Рид. Ему он был знаком не первый год. Превосходно настроенные инструменты, в основном рояли, интересная музыкальная программа, состоящая из незамыленных произведений, в том числе и малоизвестных композиторов, что не могло не радовать. Достаточно было восхвалять все время умерших популярных сочинителей музыки, пора было идти в ногу с современностью, только вот жаль, что современных композиторов никогда не воспринимают всерьез. А ведь только в прошлом году Рид полночи засиживался у своей подруги — композитора, живущего за три улицы от его общежития. Они играли на пианино и импровизировали. Она была уже на последнем курсе, а также подрабатывала в здешней филармонии, и потому опыта в практическом искусстве музыки у нее было намного больше, чем у среднестатистического студента на выпуске. От нее Рид узнал некоторые факты о создании собственной музыки из ничего. Играть чужое намного легче, задумываешься только о смысле произведения, а создавать свое — как творить свой мир — хочется вместить все, но надо сохранять рамки. Именно она — Тина Чень — научила его основам импровизационной музыки, когда вмиг можно проиграть свое мимолётное произведение, возникшее так внезапно, или же выразить чувства, которые душат и не дают покоя. Порой музыка, в таком плане, становилась лучшим средством, с помощью которого можно передать свои эмоции и ощущения. Сердце сразу успокаивается, мышцы расслабляются, на душе возникает удовлетворение собой — то, к чему стремятся все. А Тина была одной из тех, кто выслушает Гэвина всегда, даже когда он, пьяный в стельку, заваливается к ней посреди ночи из-за того, что его не пропустила вахтерша. Он ворчал и жаловался на условия своей жизни и то, как его достало следовать музыкальной учебной программе. Он хочет выступать на сцене так, чтобы его хотели окружающие — но последнее было не обязательным. От чего шла эта заинтересованность? Рид часто вспоминал свой первый поход на концерт. Мужчина, игравший на скрипке — вот, что произвело на него впечатление. Его опрятная классическая одежда, черная рубашка — интересно, музыканты носят черные рубашки, чтобы соблазнять? Все это настолько восхитило Гэвина, что подвергло к пересмотрению его ориентации. Если он сейчас и мечтал о серьезных отношениях, то только с такими мужчинами, которые, выходя на сцену, тут же завладевали вниманием, приковывали взгляд только к себе, к своим талантам. В планы точно не входило также и целоваться с художником посреди магазина, но это произошло, чему сейчас Рид не мог не радоваться. Именно радоваться, потому как приятно наблюдать за тем, как едет твоя крыша, когда ощущаешь маниакальную заинтересованность в том, на что раньше бы и не посмотрел. Элайджу не было видно со вчерашнего вечера, когда они случайно столкнулись у туалета, где тот пожелал ему удачи в выступлении. Удача, да? Гэвину не нужна была от него удача, он с ненавистью проводил удаляющийся силуэт и вымыл руки, стряхивая воду на пол. «Черта с два мне нужна твоя удача, я и без нее справлюсь, не впервой», — подумал он на выходе. На самом деле Камски понимал, что в детстве не очень хорошо повел себя по отношению к брату и теперь именно за это и отгребал, однако его поражало то, насколько Рид злопамятен и нетерпелив. Его свойства буйного мужчины развились еще в юношестве, когда он умудрялся за одну бутылку пива выкурить с пачку сигарет, по несколько штук в рот. Сейчас, в связи со стремительным ухудшением здоровья, Гэвин перестал так себя убивать. Он даже стал бегать по утрам. Гэвин поднялся в это утро раньше всех. Вышел на небольшую пробежку, принял душ. После того, как его волосы высохли, старательно прилизал их гелем, став на несколько лет старше и выразительнее. Дополнив все черным классическим костюмом, он залез в электронную почту, чтобы найти документ с программой и разобрать порядок выступления. Ему нравился этот год — столько новых конкурсантов с неизвестными ему произведениями собирались составить конкуренцию. Есть, на что посмотреть, и есть, с чем сравнить. Программа Рида тоже не была слабой. Ведь, когда человек решается играть Вивальди, другим остается только слушать и наслаждаться. Рид восхищался этим композитором — «Времена года» — когда он их впервые услышал, они запали в его душу навсегда. Он собирался играть все произведения, входящие в этот небольшой сборник, пускай по времени и будет маловато, но по эмоциональной загруженности не было ничего идеальнее, чем играть Антонио Вивальди. Чтобы заворожить судей, околдовать зрителей, охмурить движениями Ричарда… стоп, а последнее уже не входило в его планы. Перед сценой он всегда волновался, но теперь волнение переходило за грань разумного, когда дрожь в коленках напоминала о той дрожи в торговом центре, появившейся после поцелуя с Ричардом. Честно, он бежал на ватных ногах, молясь, чтобы не упасть по пути, где-нибудь на эскалаторе, и не проехаться лицом вниз. Найнс, определенно, будет в концертном зале — все художники будут занимать одни из первых мест, как приглашенные сюда — что-то вроде независимых деятелей искусства, чьими картинами украсили длинный коридор. Гэвин видел работы Ричарда Найнса. Как сам Ричард говорил, его часто критиковали за буйство, проявляющееся в его картинах, но дело в том, что он каждый день рисовал совершенно по-разному. Сегодня это были аккуратные академические линии, а завтра — спирали и завитки, на скорую руку нарисованные, а через месяц — штормовые линие в пять баллов. Рид сосчитал шесть работ, висящих в позолоченных тонких рамках на невидимых веревках, сливающихся с основным тоном небольшой галереи. Разум покинул его окончательно, когда среди шести работ он заметил картину, состоящую целиком из набросков, на которых был он. Он стоял перед ними около минуты не в силах пошевелиться. Но зачем? Что это могло значить? Мог ли это быть намек на то, что для Ричарда Гэвин Рид являлся своеобразным искусством, которое хотелось показать окружающим, ведь Найнс никого не рисовал просто так, в его работах всегда заключался острый смысл. Или же нет… или же да? Он хотел рассмотреть их подольше и поближе, но опасался, что кто-то из окружающих это заметит, а значит, что-то заподозрит. А может, еще и Ричард Найнс появится не в совсем удачное время, увидев Рида рядом с этим, так как они не говорили с прошлого вечера — с того момента, как Гэвин поспешил уйти. Отбросив эти мысли, Рид просто оправдался. Ему надо было отобрать лучшие работы, возможно, наброски, сделанные около месяца назад, оказались самыми удачными из всех иных; а может, они были и единственными, ведь Рид не знал, любит ли Ричард рисовать людей. Если так подумать, Гэвин ничего практически о Найнсе не знал, ведь все, о чем он задумывался ранее — он художник, а с такими он не хочет иметь дела. Его оторвал от занятия Хэнк, безжалостно послав готовится к выступлению, а не валять дурака, разглядывая «картиночки». Если бы здесь был Коннор Эйт — его фамилия была не такой, как у брата, так как он взял ее у отца, в то время как у Ричарда была по матери — он сердито глянул на профессора, и тот пугливо замолчал. Когда сыночек смотрит осуждающе, очень трудно сохранять былое безразличие, а также глупо было полагать, что Гэвин Рид не заметил странное поведение профессора Андерсона в последнее время. Он был тугодумом, но не тупым, а потому прошипел: «Да иду я, иду», — и скрылся в толпе. Также глупо полагать, что его не заметили серые глаза, уже давно за ним наблюдавшие. Ричард сорвался с места, пробираясь сквозь людей, как истинный лидер в толпе, четкими движениями, он в раз два добрался до музыканта и последовал позади — Рид его пока не замечал. Внезапно у лестницы он резко увел его по направлению в левую сторону, в темный угол, где было почти ничего не видно. — Что ты тут делаешь? Тебе запрещено… — Риду не дали договорить. Место, куда Гэвин собирался уйти, было целиком для подготовки, а посторонним вход запрещался. — Тсс, — Найнс приложил к его губам палец, чтобы он замолчал, но тот начал возмущаться взглядом. И как ему это удавалось? — За мной, — последнее сказал Ричард, мигом уводя Рида в сторону туалетов. — Какого черта? — взревел Гэвин, хватая Найнса за ворот пестрой рубашки. И нацепил же на себя невесть что, его же тоже представят как художника, принимающего участие в создании этого мероприятия. — Ты избегал меня сегодня утром, а вчера лег спать раньше всех, если начнешь утверждать, что это все неправда, я отвечу, что ты ужасно лжешь. Так в чем причина, Гэвин? Не понравился поцелуй? Либо ты предпочитаешь кого-то постарше тебя, но младше меня, скажем, с четвертого курса? — Ричард буравил его взглядом, в темноте его глаза блестели, что навевало еще больший ужас на сложившуюся ситуацию. Найнс вел себя странно. То ли он был зол, то ли просто хотел выбить таким образом из Рида правдивый ответ. — Да что ты несешь, мудак? — Гэвин попытался вырваться, но его сильнее вжали в стену туалета — странно, что тут никого не было. — Несу правду, что ты охотно не хочешь принимать, хотя мы просто можем в этом убедиться, — заметил Ричард и бесцеремонно толкнул музыканта в ближайшую туалетную кабинку, так что тот осел на крышку унитаза, что так удачно была опущена. В миг губы Ричарда пленительно захватили чуть приоткрытый от удивления рот. Язык прошелся по небу, зубам, остановился у уздечки, а потом толкнулся внутрь, поднимая в Риде все прошлые возникшие ощущения. В безусловном рефлексе он поднял руки, хватаясь за шершавую ткань рубашки Найнса — и на ощупь она ему тоже не нравилась, что за отвратительный материал. Он потянул на себя, сам не зная, зачем не дает Найнсу так быстро отстраниться. А Ричард не собирался останавливаться — защелка была закрыта, Гэвин был обезоружен, а до выступления около пятнадцати минут. Художник все рассчитал, так как знал программу выступления, он отпустит Рида ровно в тот момент, которого будет достаточно, чтобы добежать до сцены и убрать внешние признаки того, чем Гэвин занимался в туалете. Но раз времени было все же мало, Найнс не задержался на губах, он собирался попробовать большее. Едва Рид ослабил хватку, Ричард дернул за молнию на брюках, которая с легкостью поддалась длинным и ловким пальцам. Говорят, у музыкантов красивые руки, но, глянув на пальцы Найнса можно испытать эстетический оргазм покрепче. Ричард смог укротить характер Рида на время, и за это стоит дать ему медаль. Это достижение действительно важное, так как без него сосуществовать в дальнейшем с Гэвином практически невозможно. Он манипулятор, который своими дерзкими словами выводит на эмоции со стороны, которые не всегда пролетают мимо него, а иногда трансформируются в кулак. Ричард вел Гэвина к понимаю того, что он собирается сделать. Минет в туалете было не самым страшным, с чем сталкивался Рид, однако ему его никогда не делал человек, к которому он испытывает сильную симпатию, тем более художник. Гэвин хотел сохранить свое лицо, а затем и достоинство, но Найнс его давно раскусил. — Не хочешь показывать, как тебе от этого хорошо? — с легкой улыбкой прошептал Ричард, — В твоих довольных стонах нет ничего постыдного. — Заткнись, — сквозь зубы прошипел Рид, держась одной рукой за бачок. Обстановка грозилась стать невозвратной, как только Ричард осуществит задуманное, а Гэвин пока не понимал, точно ли ему это надо. Он не соображал. Он даже забыл, что через десять минут ему выходить на сцену, где он будет играть сложнейшие произведения Вивальди. — А ты сам закрой мне рот, — предложил художник, нагло ухмыляясь. — Мы не в таких отношениях. — Но для тебя случайный перепихон в туалете — пустяковое дело, так что тебя останавливает сейчас? Гэвин не мог ответить, что это было чувство, когда после малого хочется большего. А также не мог сказать, что Ричард застал его врасплох, так внезапно похитив. Помимо этого, диковинное для него чувство обиды на Ричарда Найнса за эти слова где-то глубоко поселилось в душе. — Какое тебе дело? Что вообще с тобой происходит? — Рид отчаянно пытался встать и ответить Ричарду по силе. — Не говори, что не ходил все утро расстроенным, а вчера вечером не ворочался допоздна в постели. Делаешь вид, что все нормально? Тогда что это? — Ричард, блеснув глазами, провел рукой по видному бугорку на темных брюках, отчего Гэвин глухо охнул — классические штаны сдавливали его так сильно, что пуговицы с железной застежкой грозили вот-вот оторваться. Пальцы Найнса, как по своей очередной картине, пробежались по молнии, легонько и быстро ее сдвинув, давая свободе невыносимому возбуждению музыканта, что перестал сопротивляться. Нет, это не было насилием со стороны Ричарда, потому что Рид через минуту самостоятельно потянулся к губам, поспешно слизывая слюну. Он схватился двумя руками за его одежду, притягивая как можно ближе к себе, наверное, девиз сейчас был таков — сгорел сарай, гори и хата. Вмиг теряя равнодушие ко всему, он цеплялся губами за губы, языком проталкиваясь вперед, совершенно по-звериному напирая. Ричарду оставалось лишь расправиться со жмущими партнеру брюками и достать горячий половой член, часто содрогающийся и еще наливающийся кровью. Рид моментально выгнулся, когда пальцы проехались по головке, собирая на подушечки предэякулят. Художник продолжил его целовать, он тоже не сдавал позиции, а проявлял себя активом в полной мере. Разорвав близкий контакт, но не зрительный, он сел, нагнувшись над горячим и пульсирующим членом. Серые глаза прошибали током, будто вокруг них воздух имел напряжение двести двадцать вольт — они, как в электрической будке, могли одномоментно умереть, если не получат развязку. Гэвин посмотрел на Ричарда, что склонился над ним, готовый уже взять в рот, но чего-то ждущий. Рука непроизвольно легла на макушку и попыталась сдвинуть весь затянувшийся процесс, и Найнс поддался, захватывая головку узкими губами. Моментально, как по рефлексу, Рид отклонился назад, второй рукой хватаясь за свои волосы, сбившиеся уже в кучу — зачем только гелем мазал. Жаркое дыхание, влажные прикосновения, язык, щекотливо скользящий по стволу — Гэвин терялся от этого. Ни один сделанный наспех минет не шел в сравнение с тем, что вытворял Найнс. Гэвин поджимал на ногах пальцы, извивался, глухо стонал, проговаривая с этим, что-то похожее на: «Черт, это прекрасно» или «Блять, не сбавляй темп». Иронично было то, что Ричард следовал всем просьбам Рида, а потому сразу нашел его самые слабые места. Движения крайней плотью заставляли Гэвина сощурить глаза и отдаться ощущениям; поглаживание головки, с постепенным надавливанием на уретру — уронить стон, который отрикошетит от кабинок туалета прямо в уши Найнсу, что воспримет это как похвалу; скользящий язык мог раскрыть ненасытную сторону Гэвина Рида, когда тот в предоргазме дергал ногами, прерывисто выдыхая, а полное заглатывание вызвало оргазм — яркий, сильный и долгий, так что, выгибаясь, Гэвин ткнулся в стену позади унитаза, а его ноги чуть ли не легли на плечи Ричарда. Рид ощутил, как струя спермы, вышедшая в горло Найнсу, была проглочена. Гэвин разжал пальцы, только когда в кармане завибрировал телефон, а сам он вспомнил, что у него выступление. Рука лихорадочно нащупала и достала мобильник, отвечая — Гэвин не смотрел на номер телефона, но вот в такие моменты стоило бы. — Ты где там шляешься, Рид?! — взревел в трубке голос профессора Хэнка. — Я тебе обещаю, если через минуту ты не появишься за кулисами, готовый выступать, то не закончишь университет искусств до конца жизни! Рид вздохнул, откладывая телефон и резко поднимаясь. Выглядел он сейчас очень помято. Андерсен орал что есть силы, и, очевидно, Ричард все слышал и так, а потому понимающе встал, не мешая музыканту возвращаться в реальность. Минута стремительно начала уменьшаться, в то время как Гэвин не мог справиться с молнией — его руки тряслись, а в мыслях он ругался: «Да блять, даже застегнуть молнию не могу, сука». Мысли о том, как же он низко пал, если от одного минета сила настолько быстро покинули его. Там и до зала добраться будет сложно. — Тебе помочь? — спросил Ричард, он действительно сказал искренне, без издевки, но Рид воспринял иначе. — Отвали, — выплюнул он напоследок, с громким звуком вышибая дверь и сворачивая в сторону коридора. Губы саднило, они распухли, ведь Ричард не жалел на него своей страсти, да и сам он отвечал, как неискушённый в этом деле. В общем, сам виноват, что позволил Ричарду Найнсу подобраться так близко. А Гэвин — он будет вести себя как скотина, делая вид, что ничего не было, а почему бы и нет. Он вбежал в дверь, ведущую в закулисье, глубоко убежденный — он уничтожит в себе вот эту реакцию на Ричарда, когда от прикосновений подгибаются коленки. Это определённо был страх влюбиться по-настоящему, погрязнуть в этих чувствах, что заставляют людей совершать бездумные поступки — нет, такого добра ему не надо. Он уже целиком был готов выступать, но остановился, пытаясь привести себя в порядок, как вдруг его схватил Хэнк Андерсон. — Повезло тебе, что ты успел, — между его бровей залегла морщина — все-таки в гневе он был страшен. — Ты выступаешь следующим, сейчас там девушка еще на минуты три играет Шопена. Я не буду спрашивать, где ты был, но знай — я припомню это. — Да я понял, — огрызнулся Рид, сбрасывая его руку со своего плеча и поворачиваясь. Ну вот тебе и на. Теперь и Камски здесь. — Не кричи на него, Хэнк. Он никогда просто так не опоздал бы, должно быть, что-то случилось … — он внимательно осмотрел Рида с головы до ног, и, кажется, в его голове всплыли подозрения. Андерсон гневно шикнул и отошел, а Гэвин так и остался стоять под пристальным взглядом брата так, будто тот хочет его сканировать и сразу заключить диагноз — «Гэвин Рид снова развлекался в туалете». — Все нормально? — озабоченно спросил он, причем его голос звучал так нежно — Рид на миг поверил, что ему действительно интересно все, что с ним происходит. — Да, — соврал Гэвин и ни капли не устыдился. Однако взгляд Элайджи скользнул чуть глубже внешнего, отмечая багровый засос, видимый лишь при близком рассмотрении. Все стало очевидно — Рид с кем-то был это время. Но кто же этот везунчик, соблазнивший музыканта с таким характером? — Но ты… — Следующий участник, студент университета искусств Детройта — Гэвин Рид с произведениями Антонио Вивальди «Времена года», — раздалось со стороны сцена, а Андерсон прокричал его имя. Быстро поправляя на себе все, что только можно, Гэвин Рид зашагал на сцену под взглядами сотни глаз. Когда он выступал, то отпускал все бытовые проблемы, ведь полная концентрация — залог успеха среди зрителей. Однако не сегодня, когда в таких обстоятельствах он был выбит из колеи. Как он сейчас будет играть — он совершенно не понимал. После выступления Рид не хотел вспоминать об этом позорном дне. Ничего и никто его не радовал. Нет, он не проиграл, даже, как бы смешно это ни звучало, смог пройти во второй тур непонятно каким образом. Сыграл он отвратительно. Самая ужасная игра за всю его жизнь, даже в пятилетнем возрасте он играл лучше — там хотя бы не терзала совесть да и кое-что похуже. Рид окончательно запутался, потерялся в себе, и это приносило ему страдания, о которых он не хотел сообщать другим. Да и без этого, кажется, все поняли. Хэнк после оглашения результатов тихо ему сказал, что он прошел и стоит на двадцатом месте из тридцати двух, а следующее выступление через два дня. Он даже не поглумился, что Рид не пятнадцатый и не десятый, а чертов двадцатый в списке, что значило его самый наихудший показатель за всю университетскую музыкальную карьеру. В итоге, Гэвин Рид был полностью разбит. Ему стала противна та связь, возникшая сегодня между ними с Ричардом. «Но для тебя случайный перепихон в туалете — пустяковое дело, так что тебя останавливает сейчас?» — слова Найнса были обидны. Да, конечно, он все время готов случайно с кем-то дружески подрочить, чтобы потом подхватить еще и вирус иммунодефицита вдобавок, ведь любой сойдет, — «Да, Ричард?» — с издевкой подумал Рид и затянулся. Сигаретный дым скрывал его лицо, он сидел на ступеньках хостела, на улице, лишь временами вздрагивая от холодного воздуха. Ночи в городе были неимоверно холодные, наверное, из-за ветра с моря. Сейчас было самое лучшее время подняться и прогуляться до берега, ведь одиночество только такими локациями и сопровождается, но к нему подсел не кто иной, как Хэнк, вышедший купить пива. — Прогуляемся до ближайшего магазина за пивом? — дружелюбно предложил он. Рид удивился, но согласно кивнул — выпить он был не против всегда, тем более, что с профессором Андерсоном они уже выпивали, а вкусы их изрядно совпадали. Посмотреть футбол, затянуть в баре по рюмке коньяка, а потом — на повтор. — Ты меня прости, Рид, я сорвался на тебя, был нервный день, но, кажется, у тебя была та еще жопа. Что случилось? — Рид мог бы рассказать, но сможет ли его понять Андерсон, и готов ли он вообще принять, что между мужчиной и мужчиной может быть нечто большее. Он не подозревал, что профессор Андерсон уже давно флиртует с Коннором, хотя и сам не признает этого. — Я поцапался с художником, — бросил он. Они только что пересекли пешеходный переход, направляясь в круглосуточный магазин прямо напротив хостела. — Ричардом? — отгадал Хэнк. — Да, с этим самым мудаком. — Что он тебе сделал? — Точнее, не сделал, — подумал Рид, не произнося это вслух, ведь для начала не стоило его так отрывать от подготовки к выступлению. Но он все же сказал: — Я просто ненавижу художников. Они все одинаковы. Заносчивы, думают, что им все дозволено, гордые и нахальные, лезут во все дыры, которые от них не заткнуть. А потом еще ждут от тебя чего-то. В общем, не люблю я их, будто по генетике им уже было приписано стать малярами. Они зашли магазинчик, где резво звякнул колокольчик. На них дохнуло теплым кондиционером, а Хэнк побрел к холодильнику, где ровненько в ряд стояли полулитровые железные баночки. — Я угощаю, — прохрипел он. Когда Андерсон снимал маску сердитого профессора, то с ним можно было поговорить по душам. Это был классный мужик с достаточным жизненным опытом, так что, захлебываясь пивом, можно было получить много жизненных советов. А Гэвину как никогда был нужен собеседник, который еще ни разу не обмолвился о его низких результатах на первом туре, ведь Рид был очень этим расстроен. Всегда оставаясь на вершине, он и забыл, каково это — копаться внизу, быть как все и не выделяться. А еще Гэвин Рид не верил, после слов Ричарда, в то, что тот мог в него влюбиться, ведь ему сойдет любой. Вот и найдет завтра любого, уйдет к нему ночевать, чтобы не появляться в хостеле весь день. — Давай начистоту, — предложил Андерсен. — Ты рассказываешь мне о Ричарде, а я говорю о себе. — Думаешь, мне интересна твоя педофилия? — усмехнулся Рид. Как и писалось, он предполагал, что профессор имеет с кем-то связь, но с кем, не знал. — Ну, Рид, он совершеннолетний, — захлебнул пива профессор, указывая на дорогу к морю. Он предложил Риду пройтись — это была неплохая идея. — Значит, это мужчина? Не знал, что у вас такие специфичные вкусы… — Ну, а как, — приметил Хэнк, разводя руками, — не тебе одному в туалете со старшекурсниками зажиматься. — Это не влияет на учебу! — покраснел Рид под смех профессора, который потом заверил, что все нормально. — Так что с Ричардом? — настаивал Андерсон. — Я его ненавижу, — отрикошетил Рид. — А я вот так не думаю, — настаивал Хэнк. Чем больше он пил, тем развязней становился его язык — теперь можно было догадаться, что он раньше всех заметил перемены в отношениях этих двоих. Кто знает, может, он знал еще тогда, приглашая группу художников на совместное занятие. — Наверное, завтра поеду и встречусь с Тиной, у нее и поиграю, — предложил Рид сам себе. Тина была выпускницей университета искусств, а в этом городе она работала скрипачкой в театре. Там был свой оркестр, а у нее свой кабинет для игры со звукоизоляцией, которая была недешевым удовольствием и в которой нуждался каждый музыкант, иначе соседи бы давно подали на них жалобы. — Не уходи от темы, Рид. — И не собирался! Не знаю, что ответить. Просто ненавижу, не нравится мне в нем ничего, начиная от улыбки на его роже и заканчивая серыми глазами, а потом еще и шмотки, будто он гей. Посмотри, в чем я хожу, и мне нормально, а он следует моде… — Гэвин показал свое невзрачное одеяние. Любимая коричневая куртка, потертые джинсы, футболка, растянутая на несколько размеров — все свое он носил с собой. О нем трудно было судить как о будущем музыканте, скорее, его ждало будущее несколько пониженного уровня. — Говоришь о нем так, будто влюблен. — Нет, — гаркнул Рид. Он ударил по попавшемуся ему на глаз столбу, расплескивая немного из банки пива. В разговоре они быстро дошли до пляжа. Всего лишь через дорогу их начнет продувать соленый морской воздух, а через полчаса они полностью продрогнут. Тогда придётся нестись обратно в хостел и забираться в кровать под одеяло. — То есть, да? — профессор улыбался. Для него это было как на ладони. Они бы могли долго препираться, если бы Гэвину не нужна была помощь. Когда они подошли к пляжу, то Рид снял свои кроссовки, ступая босиком по холодному песку. Он ощутимо остудил пыл в его теле, и Рид смог четко произнести. — Я чувствую это впервые. Меня это бесит и воодушевляет одновременно. Если бы он не был художником… — Разве это имеет значение? — перебил его Хэнк. Что Рид не мог сказать ему ни за что, так это после чего появилась ненависть к художникам, так как теперь, встречая их, Рид постоянно сравнивал всех с Элайджей Камски. — В его случае — нет, — признался наконец себе Гэвин. Он сделал шаги по песку, а от холода пробрало судорогами. — Так что же случилось? Не это же тебя так мучает, предполагаю, что ты обиделся, — Андерсон попал точно в цель. Но стоило ли ему говорить о словах Ричарда? И Гэвин просто произнёс, не заботясь о том, что подумает Андерсон. — Он думает, что для меня любой сойдет. Почти каждый знает, что я много с кем обжимался в туалете, даже вы. — А ты не думал, что он просто остерегается того, что ты откажешь, а сказал это, чтобы привести пример, потому что другим ты не отказывал. — Я не предполагал такое… — задумался Гэвин. Ему надоело охлаждать ступни в песке, и он натянул обувь обратно, вместе с не до конца осыпавшимся песком. — В этом-то и проблема, Рид, ты с самого начала был тугодумом. До тебя доходит так долго, что даже если вы вместе проснетесь в одной постели, первая мысль, что посетит тебя, будет: «А что он здесь делает? Я же его терпеть не могу, значит, прокрался в мою комнату, как шпион!», — Хэнк усмехнулся, наблюдая за изменениями на лице музыканта. Рид не верил в то, что он мог так себя вести, а также он не считал себя тугодумом. — Ладно, я понял, к чему вы клоните. Но меня теперь интересует, что будет во втором туре. — Все как обычно, ты блестяще выступишь с «Временами года», пройдешь в третий тур, займешь там не ниже пятого места, а я уйду в запой, так как учить тебя больше будет нечему, — прогоготал Хэнк, он допивал уже третью банку пива, что заметно сказывалось на его речи и координации. — Вы так во мне уверены, а если я снова провалюсь? Профессор Хэнк Андерсон не сомневался в своем студенте. Тем более, что после разговора ему стали понятны все его странные действия сегодня. Свой преподавательский долг он выполнил — Рид теперь возвращался к реальной жизни и не так печалился о неразделённой любви. — Потому что к тому времени вы найдете с Ричардом общий язык, — предсказал Андерсон. — А что насчёт вас, кто ваш партнер? — но вот только узнать ответ на этот вопрос Гэвину не пришлось. Хэнк был под алкогольной эйфорией, а вытащить из него признание теперь — не меньшим реальнее, чем он вытащил из Рида. Оставалось только вместе дойти до хостела, убедившись в том, что профессор точно добрался до комнаты. — Старый говнюк, — бросил на прощанье Гэвин. Так и не удалось выбить из Андерсена ничего про его партнёра. Они расстались в фойе. Рид тихо прошел в комнату и, быстро стянув с себя только куртку и кроссовки, лег в постель, закутываясь коконом. Он ужасно замерз, но не жалел об этом. На душе стало легче, на сердце отлегло, а разум целиком и полностью собирался уже ехать завтра к Тине Чень, живущей в высочайшей многоэтажке. Может, она ему подкинет халявные билеты на Гамлета, а может, они потом еще и заглянут в клуб анонимных алкоголиков. С этими мыслями он уснул, понимая, что, если он захочет менять мнение Ричарда о себе, то займется этим только завтра, когда наберется сил, и когда увидит сон без сновидений, который не напомнит ему о сегодняшнем феерическом провале на концерте.