☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Время останавливается, когда ты замираешь…
— Я не слышу, — шепчет Бёнкван, и ему вторит Чан, Сонхва тоже качает головой. Минки фыркает, представив, как у оборотня в человеческом обличье прорезаются лопоухие волчьи уши, которые он то поднимает, то прижимает к голове, чтобы прислушаться. Зелье бодрости бурлит в его крови слишком активно, дурацкие мысли лезут в голову толпой, гони не гони, ввернут какую-то чушь. Хотя звериный слух, да и слух вампира в разы тоньше человеческого, Чан подозрительно косится на Сана, который будто слушает стену. Бёнкван же игнорирует несоответствия и прикладывает ухо к кладке, пытаясь услышать то, о чём говорил Сан. Кто и что сказал Чану, что он не выглядит как зазнавшийся засранец, каким всегда казался Минки, особенно, когда рычал на него, не подпуская к Сану, непонятно. Хотя Минки не на сто процентов уверен, что Чан именно тот, кем видится, напротив, кажется куда глубже, чем хотелось бы. Неясно, что и как всё потом объяснять нежданному оборотню по факту, что придётся за небыль плести Тэну, когда они либо найдут, либо не отыщут то, что так старательно и долго искал Бёнкван, и то, что слышит Сан. Однозначно, такую мощную охрану оставлять на месте, где нет никого, бессмысленно. А учитывая, кто остался лежать на бетонном полу завода, ловушка была именно на вампира. Потому вариантов немного, кто ждёт их там за стеной. Наверняка именно там и заперли человека, который должен был манить и в то же время не давать себя найти, замурованный где-то там. Сан переходит вдоль стены туда-сюда, принюхивается, качает головой и щерится, словно сама стена является частью ловушки, либо исписана скрывающими знаками. Слишком громко капает густая кровь с клинков, слишком оглушающим кажется эхо, отбивающееся от стен, всё как-то слишком раздражающе. Хочется драться и рубить направо и налево, чтобы успокоить комариный звон, стоящий в ушах. Сан крутит в руках кукри, прислушиваясь к чему-то, а после тычет в стену, указывая пальцем. Тут. Сонхва с Бёнкваном, не сговариваясь, лупят кулаками по кладке, и та сыпется под их пальцами, словно стена сахарная, а не состоит из кирпича. Мощь ударов пугает, ведь вампиры, разменявшие третью сотню лет, легко могут сворачивать шеи двумя пальцами. Но многие предпочитают наслаждаться противостоянием между семьями, играми с оборотнями или битвой с демонами, не трогая людей и не провоцируя охотников, которые если обратят внимание на семью, долго ещё не слезут. Потому и ходит шутка о банном листе среди существ, и тем самым банным листом зовут, естественно, охотников. Каждый удар по кладке набатом бьёт в уши, эхом прокатывается по длинному коридору или цеху заброшенного завода, и возвращается обратно. Сдирая руки в кровь, вампиры вырубают в стене дыру, особо усердствует Бёнкван — за его движениями даже уследить сложно, настолько быстро он орудует руками, расширяя небольшое отверстие, появившееся в стене. Когда же проём становится достаточно большим, Сонхва прислушивается, останавливая Бёнквана. — Тише… там и правда кто-то есть, — Сонхва поворачивается к Сану и подозрительно на него смотрит, но Бёнкван отвлекает его от созерцания охотника громким всхлипом. В образовавшийся проход они пробираются один за другим, и в свете обсиженных мухами бледных ламп они видят прикованного к стене почти полностью обнажённого парня, чьё тело покрыто витиеватыми разрезами. Возле него начинается разветвлённая сеть углублений в бетонном полу, наполненных кровью, которая, видимо, и питала и удерживала здесь всех тварей, которые нападали на них, желая утолить начинающийся голод. Жертва почти полностью обескровлена и уже не пахнет как живой человек, потому демоны и нападали агрессивнее, горя желанием поживиться горячей кровью. — Спаси меня, — едва слышно шепчет обескровленными губами Сэюн, завидев Бёнквана, и закрывает глаза. — Убей. Сан вытирает парные мечи и смотрит только на присевших возле Сэюна вампиров. Чан не двигается, тяжело дыша, словно запах крови раздражает его ноздри. Но складывается ощущение, что дело не в этом, всё же оборотни часто охотятся или же едят слабопрожаренное мясо. Дело явно в другом. Чан, похоже, видит нечто подобное впервые. Потому что спустя несколько секунд слышны звуки рвоты, и Минки даже становится немного жаль оборотня, который не стыкался с подобным. Хотя прямо с таким они тоже не стыкались, но мёртвые и искалеченные тела убитых — это их ежедневный труд, в отличие от оборотня, который вообще непонятно чем на жизнь зарабатывает. Минки делает пометку узнать, чем занимается Чан по жизни. Минки какое-то время смотрит на происходящее словно со стороны, пока Сан быстрыми росчерками зарисовывает разветвлённую сеть со следами некогда протекавшей по ним реке крови. Минки замечает, как дрожат губы Сана, но глаз он не отводит, словно это какой-то неприятный урок, который нужно усвоить. Минки протирает собственное оружие, подходя к покачивающемуся Сану ближе, ненавязчиво готовясь подставить плечо. Хотя сам едва стоит на ногах и, по сути, держит его Сан, а не наоборот. От металлического привкуса во рту гадко, раны саднят, но ещё действие зелий сильно, да и адреналин в крови зашкаливает. К лежащему человеку тихо подходит Тэн и касается даже на вид ледяных ладоней. Человек кажется почти прозрачным, безжизненным, словно его время истекло, и он превратился в мраморную статую. Бёнкван поднимает на Сонхва умоляющий взгляд: — Я… не… не знаю… что делать, брат? Ты всегда был умнее. Сан поддерживает покачнувшегося Минки под локоть, хотя самого бьёт крупная дрожь, ему бы дома отлёживаться, но переубедить Сана равно невозможности. Тэн прикрывает глаза и ни на что не реагирует, поводя руками поверх ран прикованного человека. Диагностика занимает некоторое время, и все эти долгие мгновения в помещении царит мёртвая тишина. Справившись с новыми позывами, рядом присаживается Чан и подаёт бинты и зелья, прислушиваясь к командам Тэна, под чьими пальцами несколько ран стягивается, закрывая вид на кости. Белые, словно побелка. Тишину нарушает звук капающей воды и раздражающее зудение горящей лампы. Руки и губы Бёнквана дрожат, а взгляд блуждающий, как у безумца. Он вряд ли готов убить того, ради кого пошёл против отца и семьи, ради которых допрашивал людей и убивал обращённых вампиров, а сегодня и демонов. Минки ловит взгляд Тэна и поджимает губы, когда тот качает головой. Черти бы драли эту нечисть и желающих мстить и рвать на части других, Минки зло сжимает кулаки, ощущая желание вонзить зубы в чью-нибудь шею, а потом рвануть изо всех сил, чтобы захлёбываясь кровью врага, упиться его болью и страхом. Кажется, что это поможет не бояться, что перестанет болеть. Минки встряхивается и качает головой, прогоняя слишком яркие картинки. Он кладёт руку Сану под ключицы, проверяя, на месте ли кулон, и мрачнеет окончательно, отводя глаза и убирая руку. На Бёнквана больно смотреть — такого выбора не пожелать никому. Даже врагу или вампиру, пусть и не нарушавшему договор и законы, но всё же кровопийце и древнему убийце, коими их называли в древности. — У нас выбор небольшой, — отвечает Сонхва, кладя руку брату на плечо, — дать ему умереть без мук или обратить. Но ты знаешь, что обращённые вампиры неконтролируемы и мало похожи на тех, кем были прежде. — Он ненавидит вампиров, — ломким голосом говорит Бёнкван, прокусывая губу до крови, тёмная капля стекает по подбородку, и Минки ощущает острое желание попить воды. — Я не могу сделать его тем, кого он мечтал истребить… Он возненавидит меня. Но если я дам ему умереть, тогда никогда не прощу себя. Минки ощущает себя под тёмной ледяной водой, когда Бёнкван переводит взгляд на него, словно просит помощи или подсказки. Минки больно и страшно потому что был на его месте и знает, каково это. Когда быть живым — хуже смерти. Бёнкван смотрит на Сана, и Сан отвечает на немой вопрос вампира долгим немигающим взглядом, от которого внутри всё стынет. Бёнкван смотрит на поджимающего губы Чана и возящегося с ранами Тэна, явно понимает всё сам, но надеется до последнего. Хотя надеяться уже не на что. Сэюн едва дышит, грудная клетка почти не двигается. Минки тяжело морально смотреть на происходящее, он уже переживал подобное, не зная, выживет ли Сан или придётся собственноручно всадить нож по самую рукоять в шею, чтобы ушёл быстро и без мучений. Бёнкван снова только на бледного до невозможности человека и почти не дышит. Ухают гулким тиканьем часы — время Сэюна истекает. Сан достаёт из ножен кинжал, чтобы успокоить мучения человека навечно. Словно в замедленной съёмке Бёнкван поворачивает голову к Сонхва и видит, что брат не рядом. Сонхва кладёт руку на запястье Сана и качает головой. Удержать Сана невозможно, Минки знает прекрасно, но Сан замирает, хотя Сонхва не стискивает пальцы так, как умеет, просто смотрит Сану в глаза, будто ведёт неслышный для других разговор. Готовый кинуться на защиту человека Бёнкван смотрит воспалившимися глазами на Сана. Клыки обнажаются в немом угрожающем рыке, на который Сан лишь усмехается, легко дрогнув губами. — Погоди, Сан, — вкрадчивым голосом говорит Тэн, — его может спасти кровь феникса. Он не будет безумным кровососом, если сработает. — Кем он будет? — Бёнкван впивается в целителя диким взглядом, не отпуская безвольной руки Сэюна. — Он изменится? — Это не дано знать никому, — отвечает Тэн и качает головой в подтверждение своих слов. Чан даже рот приоткрывает, но всё так же молчит, что очень не похоже на привычное его поведение. Минки же задумчиво анализирует сказанное Тэном. Никто и никогда не говорил, на что способна кровь феникса. — И где достать кровь? Я знаю, что редкость, знаю… я отдам всё, что потребуется… Только время на исходе — я и так почти не слышу биения его сердца, — ломким голосом отзывается Бёнкван и смотрит на Тэна слезящимися глазами, а потом переводит взгляд на каждого из стоящих. — Я отдам всё, что у меня есть. Всё, только помогите. — Я наберу Хонджуна и Феликса, может, у них есть, — без особой надежды шепчет Сонхва, набирая номер. Сан тяжело дышит, глядя только на мечущегося Бёнквана, которого физически ломает от ужаса, что он может потерять того, кого искал. Бёнкван поджимает губы и складывается пополам, утыкаясь в ладонь лежащего Сэюна, и что-то шепчет, раскачиваясь. То ли прощается, то ли заговор какой знает, хотя какой заговор от смерти может реально вытащить с того света? Никакой. Иначе бы целители знали, иначе бы не теряли стольких. Сан коротко касается головы, а потом плеча вампира, отчего тот горбится ещё сильнее, словно Сан что-то сказал ему жестом. Минки откровенно раздражает, что он не понимает, что он упускает. — Нам нужно всего пара капель… да и мы крайне ограничены во времени… — тихо говорит Тэн, задумчиво глядя в никуда, словно то, что сейчас он скажет, перевернёт их жизни. — У меня есть немного, — все взгляды обращаются на него, и Тэн вытягивает из-под пуловера кулон в виде рога единорога. Прозрачного, но наполненного короткими вспышками поблёскивающей кровью. — Ну так что? — Тебе решать, — Сонхва опускает руку на плечо Бёнквана, и тот сжимается, втягивая голову в плечи. — Времени почти не осталось. Бёнкван не поднимает голову от рук Сэюна и рвано выдыхает несколько раз, а потом кивает, но просит у Тэна хрупкий флакончик, чтобы влить кровь самому. Он осторожно придерживает голову Сюэна и пальцем нажимает на подбородок, приоткрывая рот, а потом выливает содержимое флакончика, что тянется тремя вспыхивающими огненными каплями, и ярко загорается трижды, каждый раз, когда капли касается губ. Флакон он отдаёт обратно целителю, и пустой сосуд исчезает в складках одежд. Все замирают в ожидании, Минки смотрит на напряжённого Сонхва: у того короткой вспышкой боль в чертах, и он отворачивается, не в силах смотреть. У Чана подозрительно блестят глаза — явно не такой крепкий и крутой, каким хочет казаться. Бёнкван всхлипывает и обнимает Сюэна, прощаясь. Сан стоит поодаль, держась за стену и глядя на кирпичную кладку. Желваки ходуном ходят, Минки замечает, как шатает Сана, но первым к нему подходит Чан, проклятый оборотень, и кладёт руку на плечо, заглядывая в глаза. Опоздали.Если ты бежишь, это уже не остановить, Беги без остановки.
Сан внезапно напрягается, словно готовый броситься на врага, и Минки следом за ним ощетинивается, но хватается за голову, слыша оглушительный ход времени, он падает на колени, зажимая уши, но звук настойчиво пробирается сквозь пальцы, оглушая. Подлетевший к нему Сан обеспокоенно что-то спрашивает, заглядывая в глаза, но Минки не слышит, и лишь когда рядом оказывается целитель, прикладывая пальцы к вискам, он стряхивает оцепенение и может что-то разобрать в льющихся в уши звуках. Он определённо что-то упустил, потому что Сэюн медленно поднимается, стряхивает цепи, будто они игрушечные или бумажные, и бредёт к медленно отступающему от него Бёнквану. Вампир пятится и пятится, пока не утыкается в стену. И взгляд у него совершенно безумный: губы дрожат, лицо бледнее привычной бледности вампира, и так часто моргает, что кажется, ещё чуть — и взлетит. Чан ошалело смотрит на всех по очереди, Сонхва не успевает подойти к брату, его останавливает Сан, удерживающий за запястье. Недавняя сцена повторяется с точностью до наоборот. Протянутой руки Сэюна Бёнкван шугается, словно она — отравленный шип на хвосте мантикоры, но Сэюн подходит ближе и всё же касается щеки, глядя на вампира меняющими цвет глазами, которые отражаются в почерневших глазах вампира. Голубые они становятся серыми, а потом набираются карей темноты, чтобы потом снова посветлеть. Бёнкван отводит глаза и закусывает дрожащую нижнюю губу, Сэюн что-то ему говорит, и вампир медленно поднимает на него глаза. В них отражается дикая помесь от неверия и удивления до принятия и робкой надежды. Тэн отходит в сторону, встряхивая дрожащими руками, а потом зажимает меж ладоней какой-то минерал, что коротко вспыхивает и гаснет. Сан устало опускается на корточки, укладывая голову на коленях, рядом садится Чан и что-то протягивает Сану, на что тот качает головой и вздыхает, а потом поднимает голову и слабо улыбается растерянному Сонхва. Чан опускает тяжёлую ладонь Сану на спину и замирает рядом, будто через ладонь делится энергией. Минки до зубовной боли хочется сбросить руку оборотня, показать зубы, как это делают его собратья или вампиры, ограничить прикосновения, обозначить территорию. Внутри кипит, будто он смотрит на то, как Сан целует другого, так было давным-давно, и немного плевать, что Сана в то время поглощал жизнеед, ведь на тот момент Минки не знал, да и когда узнал, боль не стала меньше, да и тот сон и сейчас слишком живо стоит перед глазами. А теперь повторяется всё снова. Минки поднимается и встряхивается, словно мокрый пёс, сбрасывая ощущение оцепенения и затапливающих патокой звуков бега времени. Он смотрит только в сторону, будто вампир и его человек занимают его внимание целиком и полностью. Происходящее можно считать чудом, но перед глазами лишь кроваво-красная пелена ревности. Он оттесняет нахохлившегося Чана от Сана и мстительно усмехается в спину оборотню. Мелочь, а приятно. Призрачный хронометр затихает, будто и не было его вовсе, отходят отзвуки прочь, словно не гремели, оглушая, даже едва доносящееся тиканье сходит на нет. Он всё ещё смотрит в спину идущему к пролому в стене Чану, потому вздрагивает от прикосновения и поворачивается к бледному Сану. Смуглота в периоды волнения постоянно уходит на задний план, и кожа становится бледной, как у вампира, а чёрная паутинка, оставшаяся после яда мантикоры выделяется слишком ярко. — Ты как? — Это ты как? — вопросом на вопрос отвечает Сан и обеспокоенно хмурится, поджимая губы и заглядывая в глаза. Он осторожно убирает со лба взмокшую прядь, словно прикосновением причинит боль. — Бледный совсем… сдам тебя целителям, в особенности Химчану, а Чимином и Тэном сверху нагружу. Будешь знать… — В порядке я… голова заболела просто. — Угу, — недоверчиво кивает Сан и утыкается лбом ему в плечо. Минки кожей ощущает — не верит. Не верит, как минимум, как максимум — знает. Знает или догадывается, но молчит, Сан кладёт ладонь Минки на шею и прикрывает глаза, фыркает и беззлобно ворчит: — Дурак ты, Минки, дурак как есть. — Как Сэюн? — Если бы я знал, но пока ничего подозрительного не заметил, Сонхва сказал, что чует что-то, но не понимает, что это. Чан и Тэн молчат. Я же не понимаю, хотя что-то и впрямь есть, но это будто отголосок эха, не разобрать, — пальцы Сана незаметно вплетаются во влажные волосы на затылке, ерошат их, перебирают, чуть оттягивая, словно приводят в себя каждым движением. — А Бёнкван…ну ты видел его, шуганулся, когда Сюэн открыл глаза и сказал «я знаю, кто ты, Бёнкван». Им ещё многое предстоит выяснить, но думаю, решится, иначе бы не обнимались, а в драку бы полезли. Правда… не нравится мне тот взгляд Бёнквана, словно он понял что-то или догадался. — Что? — Ничего, забудь, это я что-то себе надумал. Устал просто. Сейчас вроде бы всё в порядке, во всяком случае, Бёнкван не кричит что-то в стиле «убейте его, это не мой Сэюн!», может, и обойдётся… — Похоже на то, — Минки бросает взгляд на Бёнквана, робко обнимающего Сэюна за шею и смущённо смеющегося, когда человек сжимает его бока своими лапищами. — Впервые вижу вампира с такой массой эмоций. — И думаю, не в последний, — подмигивает ему Сан и кивает на Сонхва, который украдкой вытирает слезу и широко улыбается, когда Бёнкван со всего маху в него впечатывается и обнимает так, что даже оттуда слышно, как кости трещат. — Не такие они и холодные, как казалось раньше. Минки благодарен Сану, что тот не вворачивает фразу о Хвануне, хотя вполне мог бы, ведь имеет полное право. Мысли о вампире будоражат кровь, и Минки плотно сжимает губы, стараясь не думать о том наслаждении, которое дарит вампир. На мгновение мерещатся призывно приоткрытые сладкие губы и томный взгляд из-под ресниц. Минки отворачивается от семейной сцены воссоединения и натыкается на тяжёлый изучающий взгляд Чана. Минки просто отводит глаза и демонстративно целует Сана, будто подчёркивая — мой. Сан что-то смущённо бормочет и отстраняется, кивает Тэну, благодаря, а потом вызывает чистильщиков, с которыми самолично договаривался за звонкую монету, он оставляет им немалых размеров мешочек в небольшой нише — золото в чести так же, как и двести лет назад. И ценится до сих пор больше, чем его бумажный эквивалент. Бёнкван, не мигнув, положил кошель на стол. Словно эта сумма, на которую охотники могли жить почти год — сущий пустяк. — Спасибо вам, — Сонхва пытается вложить Сану в руку деньги, но тот не даётся. — Я ваш должник. И…Сан, с тобой ближе хотел бы познакомиться Хонджун. — Это тот, который саламандра с масками? — Он самый, — кивает Сонхва и как-то странно улыбается. Минки сказал бы, что смущённо или растерянно, но кто этих вампиров разберёт. Одно знает точно — Сонхва смотрит на Сана с нескрываемым восхищением. Минки снова ощущает укол ревности, потому что не знает, что происходило в тумане, и почему Сонхва смотрит именно так. Желание поцеловать и прижать к себе Сана яростно долбится в виски. — Думаю, я найду время заглянуть к нему в лавку. — Ещё раз спасибо, без вашей помощи мы бы не справились. Сан, тебе отдельное спасибо, если бы не ты, мы бы не отыскали Сэюна в срок, но раз ты отказываешься брать деньги, я буду твоим должником. — Мы квиты. Вспомни о жизнееде. — Не квиты. Тогда я поделился информацией, а ты спас несколько жизней. Потому что не только нашёл Сэюна, но и не дал сойти с ума Бёнквану. Поверь, сошедшего с ума вампира лучше никому не видеть и не знать, на что способен подобный монстр. — Как думаешь, те нападения, что совершил не твой брат, могли принадлежать руке сумасшедшего вампира или это всё же он сам, просто не помнит? — вворачивает Сан, но Сонхва лишь неопределённо пожимает плечами, а потом со вздохом, посмотрев на Бёнквана, говорит: — Бёнкван хоть и со своими тараканами, но мой брат. Кровные узы у вампиров очень сильны, — Сонхва смущённо усмехается, словно ему одновременно стыдно и грустно. Но Сан лишь кивает и осторожно пожимает холёные пальцы вампира, которые, вообще-то, контактируют с другими крайне неохотно, если дело не касается жажды. Но тут Сонхва сам протягивает руку, а Сан без брезгливости пожимает. — Но если он говорит, что не делал этого, я ему верю. Те нападения совершал либо безумец, либо обращённый вампир, которым искусно манипулировали. Вряд ли это сделал обычный вампир, даже такой немолодой, как мой брат. — Такое возможно? — Думаю, да. Кто знает, как это удаётся и кому, но видишь ли, охотник, в нашем мире невероятное не равно невозможному. Если будут ещё вопросы, заходи после закрытия. Целителя я отблагодарю отдельно, если бы не он… Ладно, что-то я разговорился, — Сонхва смеётся и кланяется охотникам. — Пора брата с его человеком уводить, пока чистильщики не нагрянули — они не самая приятная компания, да и зрелище не из лучших. Заходите в бар, выпивка за мой счёт. Первым из здания испаряется Тэн, Минки даже не замечает, когда целитель ушёл, следом уходят вампиры и Сэюн, которому Сан отдаёт какой-то плащ, что оказался в его рюкзаке. Иногда Минки кажется, что в том рюкзаке может быть буквально всё, что угодно, а не только плащ, пара зелий, оружие и потрёпанный блокнот с ворохом карт и странных зарисовок, которые Сан время от времени делает. Вслед Сэюну Сан долго и пристально смотрит, принюхиваясь, вместе с ними уходит молчаливой тенью Чан. Сан слишком ловко выворачивается из объятий, когда Минки пытается его обнять на глазах у оборотня. На выходе они встречаются с одним из чистильщиков, от которого по коже продирает морозом, и все трое передёргивают плечами. Сан прихрамывает, но от поддержки отказывается. Совершенно несносный, даже Тэну не дался. Чана допросить руки чешутся, но оборотень скрывается в рассветных сумерках раньше, чем Минки успевает сказать что-то колкое. Допрос спеленутого Бёнкваном охранника так и остаётся задумкой, когда они с Саном подходят к нему, то обнаруживают лишь хладный труп с вырванным языком. Горло, распоротое от уха до уха, чернеет провалом зловещей усмешки. Минки сплёвывает и чертыхается, осматривая труп. Сан будто со скучающим видом смотрит по сторонам, а потом приносит на ладони кусок обломанного клыка обращённого. Минки поджимает губы и качает головой. Клык им ничего не даст, кроме знания о том, кем был нападающий. Вычислять вампиров по ДНК и выслеживать их не умеют до сих пор, что уж говорить о новообращённых, которые нигде не фиксируются, одним своим существованием нарушая закон. К целителям идти Сан наотрез отказывается, потому путь домой занимает немало времени. Сан едва плетётся, устало переставляя ноги, Минки чувствует себя чуть получше, потому что в отличие от Сана пил для поддержки сил зелье. Вместо того, чтобы после душа и смены одежды завалиться спать, Сан замазывает раны, бинтуя и не даваясь Минки, долго смотрит в окно, сидя на подоконнике и болтая ногами. Потом указывает пальцем на кофейню, спешно одевается и тянет Минки за собой. — Хочу как обычные люди чаю выпить и плюшку съесть. — Ты сам как плюшка, — говорит Минки, щурясь от яркого света и падая на мягкий диван, застеленный клетчатым пледом. Приятная музыка мягко толкается в уши, качая его на волнах дрёмы. — От плюшки слышу, — смеётся Сан и показывает язык. Взрослые охотники, а ведут себя как дети. Напору Сана приходится уступить, и вскоре они наслаждаются чаем и вкусной выпечкой, но Минки постоянно ловит взволнованный взгляд Сана, которым тот то и дело его одаривает, но молчит, ждёт, когда Минки сам расскажет. И за это он Сану опять и снова благодарен, но говорить страшно, потому что сначала слышать, а теперь не слышать призрачные часы — странно. Даже в мире, полном сверхъестественного. Это вряд ли является нормой. После тепла кофейни промозглость раннего утра ощущается острее. Минки берёт Сана за руку и тянет за собой, ощущая затапливающее тепло, когда Сан улыбается ему и послушно ступает за ним, не задавая вопросов. Минки хочет продлить приятное ощущение, растекающееся в душе, потому решает привести Сана на крышу одного из домов, откуда открывается волшебный вид на город. Он старается не думать, ни о неприятном открытии, ни о ревности, ни о подозрениях. Прямо сейчас слишком хорошо, чтобы портить момент. На крыше на удивление тихо, солнечные лучи только-только пробиваются сквозь запрудившие небо облака, прохлада почти не ощущается, потому что обнимающий его Сан горячий. Моргает уже медленно, явно готов засыпать. Сан поворачивается в объятиях Минки, что-то собираясь спросить. Призрачный хронометр, который вновь слышит Минки, мерно отсчитывает время. И Минки наконец решается рассказать. Сам. — Сан, я хочу тебе кое-что рассказать. Я ходил к Феликсу за настоем для сна, брал чай от головных болей. И… не помогает. Неловко говорить об этом, но я не всё тебе рассказал, — Сан напрягается и немного отстраняется, чтобы заглянуть в глаза. Минки выдерживает взгляд, но ему всё равно неловко, потому что читает во взгляде нечто похожее на «я знаю». — Я не врал, но и не говорил правды, потому что это странно. Я слышу тиканье часов. Всё время, где бы ни находился, с тех пор как мы вернулись из Сумерек. Иногда оно затихает, а иногда обрушивается водопадом. — Может, стоит обратиться к целителю? — Сан с сомнением смотрит на него, сам не веря в свои слова. Тут не поможет целитель, тут дело явно в другом, Минки это уже прекрасно понял. Но на то, чтобы разбираться в причинах и следствиях уже нет сил. Хочется прямо сейчас закуклиться в одеяло и не просыпаться ближайшие лет сто. — Когда ты… когда… — Минки делает несколько вдохов и выдохов, справляясь с дыханием, но голос всё равно дрожит. — Я слышал сначала дикое тиканье, а потом оно оборвалось. И вернулось, когда целителям удалось тебя стабилизировать. Понимаю, что звучит странно, но… мне кажется, я слышал твою жизнь… может, я сошёл с ума… — Не хочу вас прерывать, но мне есть, что вам сказать. Минки с Саном оглядываются и замечают стоящего у воздухозаборника Тэна. Вопрос в том, как его не заметили ни он, ни Сан. Дело ли в том, что они предельно вымотались в последние дни, или же дело в подкравшемся совершенно незаметно целителе, не совсем понятно. В неизменном чёрном, как у охотников, Тэн похож на ворона. И вот вроде бы целитель, но ощущение странное, как от Сана или Хёнджина. Минки прислушивается к ощущениям, и читает в глазах Сана то же, что думает сам. — То, что ты слышишь механизм времени — не значит, что ты безумен, — Тэн улыбается, взмахнув рукой и начертив в воздухе какую-то сияющую руну. Выглядит при этом безмятежно, словно не он только что бесцеремонно влез в чужой разговор. От нарисованной руны в венах разливается тепло и лёгкость, словно они выпили бодрящего и согревающего напитка. — Всё просто и сложно одновременно. Сумерки всегда меняют, и никому не дано узнать как, а то, что ты в утробе матери попробовал крови феникса, лишь усложняет ситуацию. После вашей вылазки в Сумерки ты стал слышать отсчёт жизни, а Сан стал ещё мощнее, чем был прежде. Да и яд мантикоры принёс больше пользы, чем вреда… В последнее время очень многое изменилось. И всё это говорит лишь о том, что на нас надвигается тьма. — Кто ты? — спрашивает Сан. — Ещё в больнице ощущалось, что ты не простой целитель. Я не понимаю, кто ты, но чувствую, что ты не совсем тот, за кого себя выдаёшь. Ты сложнее и, я бы сказал, древнее. Плюс эта кровь, спасшая Сэюна, неспроста, — Сан подбирается, будто снова готов драться. Минки подозрительно щурится, глядя то на Сана, то на Тэна, и чувствует лёгкий укол обиды из-за своего незнания и чужого молчания. — И Ёнгука тоже… Минки хочет спросить, причём тут Ёнгук, слишком многое не вяжется, порождая новые и новые вопросы, но Сан своей догадкой опережает неозвученное удивление. — Ты — феникс? — Смышлёный лисёнок, — улыбается Тэн, а Сан фыркает, как настоящая лисица. — Не смотри так уничтожающе, мне намного больше лет, чем кажется на первый взгляд. Ты прав, я непростой целитель, но кроме вас двоих и Феликса, с чьёй семьёй заключён договор, другим знать пока не обязательно. Вы же знаете, как учёные Лабиринта любят древних на кусочки разбирать, — Тэн улыбается, но улыбки нет ни в глазах, ни в голосе, улыбкой и не пахнет, словно она для успокоения, которого по факту не приносит. — Я чую, что-то грядёт. И мы все должны быть готовы, будьте осторожны с рунами и монстрами. Иногда монстры — не то, чем кажутся. Главное сейчас — не прорастить монстра в себе. Тэн бросает каждому по флакончику редкого зелья, подмигивает напоследок и скрывается за дверью, ведущей на крышу. Зачем он пришёл именно сейчас, почему всё-таки признался, это вызывает ряд вопросов, но Сану будто бы на это плевать. Он медленно поворачивается к Минки и смотрит на него совершенно нечитаемым взглядом, трогает щёки и скулы, словно это поможет и ему услышать течение времени, а потом неистово прижимается своими губами к его. — Не знаю, что нам грозит, но библиотекари запретного отдела от нас так просто не отделаются. — И ты даже ни слова не скажешь о том, что мы повстречали ещё одного древнего? Или о том, что я — гад, и не признался тебе раньше? — усмехается Минки. — А что изменится? В словах феникса есть смысл, я тоже ощущаю что-то, чему пока нет названия. Это скорее отголосок эха, но что-то грядёт. А раз так, нам нужно быть во всеоружии. Идём, нужно выспаться перед сменой. Я устал, как древний дед, — смеётся Сан и вновь целует, на этот раз совсем легко. Сейчас кажется не таким важным всё то, что будет волновать к вечеру рабочего дня. Неважно, что случилось несколько часов назад, всё потом, не сейчас. Всё равно не решить всего и сразу, значит, и незачем перегружать и без того кипящий мозг. Все проблемы можно решить, а относительно нерешаемых изменить отношение. Он не сходит с ума, и действительно слышит механизм времени, и разве важно, почему, если это помогает в особые моменты? Придёт время подумать обо всём этом, а пока солнце протягивает свои первые лучи, касаясь их лиц, согревая прикосновениями. Нет ни удивления, ни страха, даже ревность отошла на задний план, как и жажда поцелуя вампира, остались только усталость и желание побыть наедине друг с другом или просто отдохнуть, и чтобы никто не тревожил и не требовал невозможного. Захочет ли Сан снова пускать в ход зубы или удовлетворять его возросшие потребности во всей мере, чтобы сидеть было дискомфортно, и над ним посмеивался Минхо, бросая взгляды то на Сана, пишущего отчёты, то на ёрзающего на стуле Минки, Минки наверняка не знает. Но он согласен даже просто спать под действием зелья, лишь бы рядом был Сан. И пусть сейчас где-то в отделе мельтешат охотники, собираясь на очередной выезд, у них есть время до ночной смены, чтобы не думать ни о чём и немного отдохнуть. И именно этим они и собираются заняться в ближайшее время. Он гонит мысль об утерянном Саном кулоне, несмотря на то, что обидой колется где-то внутри, несмотря на поднимающую голову ревность. Минки улыбается в поцелуй, слыша сбившееся дыхание прижимающегося к нему Сана и тихий мерный стрёкот часового механизма на грани сознания, который словно верный страж, хранит их покой.