☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼
Минки план не очень нравится, но когда он вызывается на роль наживки, ему становится легче. Сан лишь поджимает губы и пожимает плечами — спорить не намерен. Вампиры ошалело смотрели на них, когда вызвались помочь, а потом лишь молча выкладывали всё, что знали, чтобы помочь. Бёнкван постоянно расчёсывал предплечья, а Сонхва шаманил над чаем, чтобы брата немного в себя привести, но тот всё равно не находил себе места и метался будто загнанный в клетку хищник. План простой, но должен сработать. Для начала выманить или отвлечь охранников, затем пробраться сквозь заслон, а там отыскать Сэюна и допросить задержанных. Бёнкван хмуро обещает не рвать на куски всех, чтобы было кого допрашивать. Сонхва лишь кивает. Сан нервно теребит перевязь с кукри и переступает с ноги на ногу, будто у него подошвы горят. Проверив снаряжение, они отправляются в путь. Сан постоянно смотрит в зеркало заднего вида и петляет по улицам, сбрасывая несуществующий хвост. — Лучше перестраховаться. Нам неожиданности ни к чему. Вампиры молча сидят сзади, Бёнкван порывался подгонять, но скоро понял, что толку не будет — его просто прикуют наручниками к батарее или к машине, и на том закончат. Минки же за дорогой почти не следит — за него это делает Сан и прекрасно с этим справляется. Контроль ему не нужен, как и подсказки, хотя не помешал бы отдых — выглядит уставшим и измотавшимся. Ему бы улыбнуться. Давно ведь не улыбался. Где-то с того момента, как Минки вернулся домой, и в этом наверняка вина Минки, о чём он не может не жалеть и не думать, но ничего пока поделать не может. Слишком много всего происходит в последнее время, слишком даже для страны, а тут столько на них двоих навалилось. Сам Минки не отказался бы от таблетки самоконтроля, потому что кровь непозволительно кипит в предчувствии схватки, не за горами смотр, и он страшится, что завернут его на прохождение переобучения как минимум. С отстранением от работы, естественно. А работа для Минки сейчас единственный способ не сойти с ума от происходящего вокруг. Охотники долго не живут, не только потому, что каждый день вынуждены сталкиваться с нечистью и нежитью, а ещё и потому, что выгорают, да и желающих мщения, которым показалось мало правосудия, вынесенного судом, до абсурдного много. Но Минки скорее сам себя сожрёт, чем уйдёт на покой. Даже в отпуск не хочется, лишь бы пел в руке ятаган, рассекая демонов. Чтобы убедиться, что они правильно просчитали место, им требуется не один час. Бёнкван снова раздирает предплечья, и лишь Сонхва его сдерживает, чтобы дров не наломал, хотя Минки ощущает напряжение вампира как своё. Словно вот-вот, и услышит зов, которому противиться не захочется. Первая точка оказывается ошибочной. Вторая тоже. А вот у третьей есть все шансы оказаться тем самым логовом, где удерживают Сэюна, хоть Бёнкван его не чует, и оттого лишь яростнее полосует ногтями по и без того содранной до крови коже. Ожидание всегда самая тяжёлая и ужасная часть, это Минки знает по себе. Но спешить они не могут, и так действуют без протокола, нарушая правила, потому и остерегаться нужно сильнее, чем на обычных заданиях. Сан ещё настоял на том, чтобы в случае чего прибегнуть к помощи целителей и заручился поддержкой Тэна, который несмотря на свой выходной, гуляет где-то в городе среди ночи и обещался явиться по первому зову. Бёнкван нетерпеливо стучит ногой по асфальту, кусает губы и снова терзает многострадальные предплечья. Неровен час, какой-нибудь обращённый кровь учует — проблем не оберёшься. Тем-то всё равно, чью кровь пить, хоть людей, хоть вампиров, хоть оборотней. Лишь бы горячая. А ведь даже у рождённых вампиров она горячая, даром, что обычно кожа их прохладна, словно навсегда ранняя весна затаилась в венах. Сонхва принюхивается гончим псом, но честно стоит рядом с братом, положив руку на плечо. Посторонним может показаться, что просто в плече друга нашёл поддержку, но Минки прекрасно видно, с какой силой пальцы Сонхва впиваются в плечо брата, удерживая его на месте. Казалось бы, вампиры — холодные, рассчётливые создания, если верить учебникам. На деле же Бёнкван готов голову положить за человека, которого считает своим. Такому их в Академии не учили, об этом не говорили. Сан почти не двигается, склонив голову к плечу, и бросает изредка взгляды то на Минки, то на кирпичное здание навсегда остановившегося завода. Длинное, облезлое и наверняка давно заброшенное. Мимо здания, сильно покачиваясь, бредут два человека, но проходят мимо покосившейся калитки с приоткрытой дверью, и Минки расслабляется. Не те. На недолгий момент он смотрит не на дверь, к которой пойдёт, изображая пьяного, а на Сана. Тот несколько минут назад обливал его алкоголем, чтобы никто ничего не заподозрил, а сейчас стоит в боевой готовности, разве что кукри не крутит в руках. Минки задерживает взгляд на множестве кожаных браслетов, прикрывающих запястья и часть предплечья. Со стороны может показаться, что выделывается, но браслеты непростые. И хоть Минки это не нравится, он не лезет учить Сана. Знает — бессмысленно. Относительно браслетов они недавно так зацепились, а у Минки так полыхнуло, что драться едва не полез, и Минсоку пришлось его оттаскивать, пока Сан с совершенно спокойным выражением лица напяливал побрякушки, усиленные рунами. Химчан говорил быть осторожнее, предупреждал о многом, Сан уже пострадал от руны, они все хлебнули сполна, но Сана не переупрямить. Минки не удивится, если и у себя в кармане отыщет что-то из артефактов. Время идёт, они с Саном становятся всё жёстче, агрессивнее, отношения какие-то как статус в соцсетях: всё сложно. Они ещё вместе и вряд ли думают о том, чтобы разойтись, толком и размолвки лишь касаемо работы бывают, но напряжение последних месяцев сказывается. Кто знает, не появись Хёнджин, может, ничего бы последующего и не случилось. Ни погони за инкубом, ни жизнееда, ни рун, ни печатей, ни масок. Может, он и неправ, но появление Хёнджина стало своеобразной точкой отчёта. Хотелось бы поговорить с Феликсом с глазу на глаз, но Хёнджин не отходит от травника практически никогда. Словно приклеенный. Хорошо это или плохо, пока непонятно, но вызывает некоторый дискомфорт в случае желания пообщаться по душам. Потому что наверняка где-нибудь да нарисуется бывший инкуб. А если учитывать сомнения Сана, то весьма вероятно, что и не бывший. Но никаких фактов или доказательств, чтобы можно было тряхнуть Хёнджина в попытке узнать, из каких краёв он притащился. Сан напрягается и запрокидывает голову вверх, словно готовится выть на луну, а потом сверкает глазами в сторону Минки, который продолжает стоять у дерева, подпирая его плечом и старательно изображая пьяного. Дышит Сан тяжело, будто воздух слишком густой или же древний лис жаждет проявиться в реальности, Сонхва резко поворачивается к Сану, но встряхивает головой, будто ему показалось. Ставни одного из окон распахиваются, и оттуда высовывается мужчина с сигаретой в зубах. Долго чиркает зажигалкой и что-то невнятно бурчит себе под нос, то ли ругательства, то ли проклятия, то ли заклинания. Зажигалка не поддаётся в любом случае, вхолостую чиркает кремнем, но даже искры не высекает. Мужчина, чертыхаясь и хлопая себя по карманам, достаёт спички и прикуривает. Выждав, когда незнакомец закурит, Минки, покачиваясь, отлипает от дерева и идёт до забора, повисая на калитке. — Чувак, закурить есть? — Иди отсюда. — Дай закурить, а, — подаёт голос Минки, улыбаясь во все тридцать два, а то и шире. Для верности икает и идёт, спотыкаясь через строительный мусор к окну. — Меня жена поедом ест, когда дома курю, так приходится на улице стрелять, не жадничай, а, — краем глаза Минки видит, как молниеносной тенью перемещается Сан к проёму двери, потому падает, отряхивает коленки, пошатываясь и размахивая руками, как ветряк. — Ну, подумаешь, я немного перебрал, но я тебе заплачу, курить хочу, не могу. — Вот иди и купи себе сигарет, — выдаёт мужчина и морщит нос. То ли так от Минки несёт алкоголем, а он непьющий, то ли тоже охота, а нельзя. — Э, не, — с совершенно несчастным видом вздыхает Минки. Сан исчезает в тёмном проёме, к окну медленно крадётся Бёнкван, пока Сонхва заходит с другой стороны. Минки продолжает причитать, подбираясь всё ближе, удерживая внимание на себе. — Я куплю пачку, скурю штуки три, а остальные куда? Она же карманы проверяет, дай прикурить, ну, — Минки задумчиво шарит по карманам плаща, хлопает себя по бёдрам и радостно восклицает, протягивая мужчине коньяк: — Хочешь, поменяемся? Я тебе початую бутылку, а ты мне всего одну сигаретку? Что скажешь, м? Ответить мужчина ничего не успевает, его сметает ураганом по имени Бёнкван, который оставляет после себя спеленутого по рукам и ногам вяло возящегося незадачливого охранника. Вампир переступает через человека и вспархивает в окно, обнажая клыки в немом рыке. Зубы чешутся, но он сдерживается и ныряет в темноту. Минки дважды повторять не нужно, он вытягивает ятаган из вертикального крепления за спиной, и одним прыжком оказывается у двери, ощущая опасность со всех сторон.Берегись, берегись Я должен открыть глаза Обратный отсчет, обратный, Что теперь? Кажется, я застрял в песочных часах...
На них внезапно падает туман, и становится понятным, что Сан был прав — не только люди, либо люди с неплохими возможностями замешаны. Туман оглушает, ослепляет, заговорённый, вызванный кем-то ради того, чтобы посеять панику, не пустить, отвлечь, раздробить и запутать. Минки не видит ни Сана, ни Сонхва, ни Бёнквана, в уши забивается тишина такая плотная, будто толстый слой воды поверх ватной прослойки. Выдавать местоположение голосом он не решается, и скорее чувствует, чем видит врага, полосуя направо и налево сгустившийся воздух, который с чавкающим звуком отзывается на удары, а в лицо плещет горячим. Когда первый обращённый валится к его ногам, Минки ощущает всепоглощающую эйфорию, он просто действует на инстинктах, стараясь не думать, что следующий удар может достаться своим. Страх не позволяет прикрыть глаза, хотя боевая ярость нашёптывает, что с закрытыми глазами он «увидит» больше. Минки просто рубит, пытаясь сквозь разъедающий глаза туман рассмотреть хоть что-нибудь, но все талисманы и обереги летят прочь, сорванные один за одним ударами вражеских лап, рук и отростков. Под удары ятагана попадаются не только обращённые, но и демоны и бесы.За спиной осталось три или четыре врага, на сто процентов Минки не уверен. В одиночку, ещё и вслепую, сражаться очень непросто. Он уверен лишь в том, что был обращённый, потому что его жажду Минки ощутил кожей. А был один демон и два беса или один демон, но высокого уровня — уже не ответить. Рука немеет от усталости, мышцы плеча тянет и сводит. Время тянется бесконечной канителью. Кажется, будто прошёл не один час. Из звуков только собственное сердцебиение, заглушающее всё. Изредка сквозь толстую плёнку беззвучия пробивается слабое тиканье. Неизвестность и неопределённость пугают, но ничего другого не остаётся, как сечь клинком врага, надеясь, что не зацепил никого, даже вампиров, которых, если признаться честно, не сильно жалко. Лишь бы не Сан, этого себе Минки не простит. Он тратит восстанавливающее зелье, когда ощущает, что силы покидают его, но этим он оттягивает полное бессилие, которое ползёт по мышцам, перекручивая нутро. Хочется скрутиться на полу и отдохнуть, не думая ни о чём. Он зовёт Сана, но его не слышат, и он не слышит никого, тщетно пытаясь пробиться к своим, медленно теряя смысл происходящего. Он уже не уверен, что здесь делает, зачем дерётся, и не лучше ли отдохнуть. Лишь мысль о том, что где-то там, в плотном тумане есть Сан, не позволяет отключиться и, бросив всё, уйти. Монстр раздирает кривыми когтями его плечо, рвёт мышцы голени, Минки держится из последних сил, но всё больше думает о том, чтобы смежить веки. В ушах стоит звон, перед глазами плывёт, а мерзкий густой туман не улучшает ни видимости, ни состояния, вязким месивом оседая в лёгких и утяжеляя их нещадно, что кажется, альвеолы налиты чугуном. В пульсирующей тишине Минки отбивается, припадая на ногу, пальцы на ятагане не разжимаются лишь чудом и волшебством драконьих клинков. От потери крови мутит и кружится голова, но он усмехается очередной мерзкой твари в лицо, рубя наотмашь. Умереть в бою — не самая худшая участь, но не тогда, когда его сердце рвётся сквозь туманную пелену к Сану, не зная, жив тот или уже пал. И лишь отдалённое тиканье его жизни держит Минки в сознании. Он падает, но через силу поднимается, тяжело опираясь на звенящий от крови ятаган. Бежать сил нет, энергия на исходе: ятаган оттягивает руку немыслимой тяжестью, дыхание даётся с трудом, сердце будто не справляется со своей функцией, а новый монстр приближается, чуя ослабевшую жертву. Эта особь крупнее остальных, весом на вид где-то под четыре центнера, приближается неумолимо. Минки лишь вздёргивает подбородок и смотрит на врага, собирая остатки сил для последнего в своей жизни удара. Потому что прекрасно понимает — конец. — Где твой оберег, охотник? И где же тот кулон, что ты подарил Сану? Минки запоздало хватается за шею, понимая, что свой оберег потерял. А где кулон Сана он и тем более не догадывается и не замечает, как зерно сомнения и подозрений прорастает в его душе. Туман немного редеет, становится хорошо видно крупного демона, похожего на дикого кабана, с россыпью глаз вдоль хребта. Монстр внезапно запинается, шаги делаются медленными и неровными, а огромную тушу будто начинает раскачивать, хоть он и продолжает наступать на него, глядя двумя десятками белесых фасетчатых глаз. У Минки мелькает мысль, что тварь сейчас попросту завалится на него, и это будет бесславная смерть под вонючей тушей. Он поднимает ятаган, перехватывает второй рукой для верности поверх сжатых пальцев. Ноги не держат, раненая нога подводит, подкашивается, словно её нет вовсе, он снова падает, теряя остатки сил. Будто их высосал туман, скрывающий в себе нечто необъяснимое, нечто, укрывающееся от взгляда и понимания. С трудом фокусируя взгляд, Минки замечает, что за монстром тянется шлейф зловонной белой жижи, истекающей из его шеи, и лишь потом замечает висящего на туше, зацепившегося словно альпинистскими крюками двумя слишком знакомыми кукри парня, который убил врага, но тот ещё движется на издыхании. До Минки медленно доходит, что он видит Сана, он улыбается ему и жмурится. — Эй, Минки! Не вздумай закрывать глаза! Иначе я тебя… — Покусаешь? — подсказывает Минки, с трудом размыкая налитые свинцовой тяжестью веки. Руки холодеют, а ног он давно не чувствует, но становится тепло-тепло от фырканья склонившегося над ним Сана. От лиса идёт согревающий жар. Хочется свернуться клубочком и не шевелиться, покачиваясь на волнах дрёмы. — Дурак ты, и не лечишься, — фыркает Сан, вытирая кукри о безбожно замаранные в крови врагов штаны. Часть браслетов сорвана, часть болтается на добром слове, от плеча к кисти тянутся длинные рваные раны. Но он смотрит лишь на Минки. — И глаза открой. Немедленно! Слышишь меня?! Чёрт, Минки! — Какой громкий у меня кицунэ, — шепчет Минки, с трудом ворочая языком. Но глаза всё же открывает. Через силу. Через не могу и не хочу. Там, в темноте, подозрительно хорошо и спокойно. Туман рассеялся, осталась лишь пелена слабости, которая мешает рассмотреть все детали. — Тихо ты, — вновь фыркает Сан. — Люди вокруг. Лучше открой рот и скажи «аааа». — Мммм, — Минки морщится от противного горького вкуса во рту, и его всего буквально передёргивает. Но становится тепло и легко-легко. Сан перематывает раны бинтами, стягивая края на время, до того, как они попадут к целителям. Минки смаргивает усталость и послушно открывает рот, глотая очередное зелье, которое вливает ему растрёпанный Сан, с волос которого скапывает пот. Сан выглядит совсем уставшим, движения замедленны, но тем не менее, все зелья он вливает в рот Минки, игнорируя усталость. Вампиров Минки не видит, но Сан помогает ему встать и доводит до остальных, где над ним склоняется Тэн и молчаливый Чан, выполняющий команды Тэна, когда тот просит помочь. Минки очень хочется знать, когда успел появиться Тэн, откуда тут взялся оборотень и какого хрена он не лежит разрубленный вместе с демонами, но Сан отходит в сторону, наскоро бинтует свои раны и о чём-то шепчется с Сонхва и Бёнкваном. Те перемазаны в крови, но чужой, и глаза горят так дико, что становится страшно. До Минки внезапно доходит, что каждую каплю защиты, на которую только способен Сан, он отдаст Минки. В горло вцепится, если потребуется, костьми ляжет. Он любит так же сильно, как и Минки, просто настолько переживает за всех, что отгораживается, пытаясь таким способом уберечь его от самого себя. Вчера Сан пел едва слышную песню, обнимая Минки и думая, что он уже спит. И тот поцелуй в линию челюсти осторожный и нежный, после которого Минки так и не смог уснуть. Дурное ощущение, будто Сан с ним прощается. А, может, прощается со всем. Спросить напрямую можно, но ответа адекватного не получит всё равно. Сан или отмахнётся, или сведёт всё в шутку. А есть и вовсе такой вариант, как то, что Минки просто медленно, но верно сходит с ума, и видит то, чего нет, и приписывает другим то, чего не случилось. Но иногда и эта реальность, и та вторая, которая была в забытьи, та самая, которую он тоже пережил, накладываются друг на друга, и Минки уже не знает, где правда, где ложь. Где сон и где явь. Не уйдёт ли Сан, не погибнет ли, расспывавшись пеплом в его руках. Или всё уже было, и лишь он, Минки, вынужден жить, видя прекрасный сон, где все живы. И всё же Сан оберегает его незаметно, что Минки в какой-то момент просто воспринимает всё происходящее с ними не так, как есть на самом деле. И отстранённый Сан даже в бою оттесняет от него врагов, провоцирует их, оттягивая внимание на себя. Собственное сердце Минки наливается тяжестью, но ростки надежды, что они справятся со всем прорастают в нём выброшенными на помойку семенами, которые вопреки всему дадут плоды. Чан игнорирует полные недружелюбия взгляды Минки, молча помогая Тэну. А так бы хотелось дать ему какое-нибудь зелье забвения, чтобы не помнил ничего, но этот вопрос он ещё поднимет, разбираясь, как сюда попал волк. Минки тяжело поднимается и подходит к стоящим как раз в тот момент, когда разговор замолкает, и все трое начинают прислушиваться к чему-то. Даже Минки вострит слух, пытаясь расслышать хоть что-то в звенящей тишине, что повисла после того, как упал туман. И лишь несколько тел людей и монстров, лежащие тут и там, напоминают, что тишина здесь неприятная. — Я не слышу биения сердец, кроме наших, — Сонхва напряжённо прислушивается и бросает взгляд на Бёнквана. — Прости. — Зато я слышу, — тихо говорит Сан, но поднимает руки, предупреждая готовые сорваться вопросы. Он стремительно уходит влево к кажущемуся глухим завалу и снова прислушивается, а потом показывает пальцем на свежую кирпичную кладку. — Тут.