Сиэль обнимает плюшевого таракана Танаку. По правилу, которое они придумали с психологом Ханной, когда в руках мужчины Танака, — Сиэль превращается в маленького себя. Он вновь становится ребенком, потому что так Ханне проще найти все подводные камни и шероховатости. Причины. Корень всех бед. А они, как известно, родом из детства.
У Танаки невообразимо согнутые мягкие усы, толщиной в подводную трубку, а на кривых лапах присоски, словно он какой-то осьминог. Сплошь коричневые и бурые цвета напоминают об экскрементах. Уродливая игрушка, Сиэлю бы такую не купили. Маленький Сиэль был окружен только элитными кроликами, лакированными лошадками и самолетиками, пароходами, машинками ручной работы. Отец — владелец игрушечной фабрики, в свое время сделавшей себе имя. «Коллекция Фантома». Поэтому у Сиэля, заваленного игрушками, такое богатое воображение. Поэтому, он сумел сохранить и пронести в себе внутреннего ребенка. Пронести его через детекторные врата отца и матери, на выход, во взрослую жизнь, где вскоре — по удачному стечению обстоятельств — сумел произвести фурор своим первым романом.
«Это роман о взрослых людях, написанный взрослым ребенком. Чистейший, искренний и проникновенный! Определенно, такой взгляд на старые вещи — сенсация!»
Критики были лояльны, даже чересчур. Имя Фантомхайва младшего — самого младшего — замелькало на афишах. По книге планируется снять фильм.
Все это — слава, деньги, внимание — слишком большая нагрузка на неподготовленного Сиэля. Он не совсем понимает, чего от него хотят все эти люди. Как бы вернее выразиться, он не понимает, туда ли он засунул свою голову, когда едва покинул детскую. Все происходило слишком быстро. Торнадо оторвало крышу детской, всосало в себя все игрушки, и вот, уже сам Сиэль несется, как Дороти, в страну, отнюдь, не грез, и он об этом знает. Ох, он об этом знает!
Ему едва стукнуло двадцать, и ему уже надо писать сценарий для фильма по своей книге.
— У меня не получается строить отношения, и… не понимаю, почему, — Сиэль теребит ус Танаки и смотрит в открытое окно. Снаружи пунцовеет закат и то и дело проносятся единичные голуби. Грязные птицы. Как тараканы и крысы. Будь воля Сиэля, он бы их всех устранил с лица Земли.
— Это касается не только родных… У меня был любимый человек. Я вам о нем говорил.
Ханна кивает: «Помню», умница Ханна всегда все помнит. Ханна вообще первоклассный психолог. Сиэль сменил несколько специалистов, прежде, чем нашел ее. Она ему напоминает старшую сестру, которой у него никогда не было. Есть только Габриэль. С Габриэлем все просто, но он — не сестра.
Сестра ближе к матери, а брат — это отец.
— Мы расстались пару месяцев назад. Я долго думал, почему. Я же был хорошим.
— Ты был хорошим мальчиком, Сиэль?
Сиэль улыбается. Как он любит сеансы с Ханной! От Ханны исходит аромат лаванды и чабреца, но тонкий, — надо прислушиваться. Она — само воплощение женственности: длинные пепельно-белые волосы, гладкое лицо, спокойные, миролюбивые глаза, они как будто обнимают его, как Мать. И грудь — у нее плодородная грудь Матери.
Нет, Сиэль не влюблен в нее. Он — гей.
— Отменным, — молодой человек пожимает плечами. — Ну, я так думаю. Любой бы мечтал встречаться со мной, но именно со мной, а не с писакой-малолеткой. Я прекрасно понимаю, что все они видят во мне… золото, но не личность. Поэтому я держался за Клода до последнего — мы познакомились с ним до того, как я стал известным.
— Что по-твоему случилось?
— Он… стал другим. Время меняет людей, но чтобы так!.. Я не разглядел в заботливом парне конченного эгоиста и нарцисса. Он думал только о себе. Ублюдок. У меня не хватит скверных слов, чтобы выразить все презрение и ненависть к нему!
— Но ты отпустил отношения.
— Да, я ищу новые, но не получается. Знаешь, Ханна, у некоторых проблема — это рассказать правду родителям и близким о том, что ты — гей, но даже с моей семьей это пройденный этап. Они простили меня только из-за того, что я — успешный писатель, а значит, могу себе это позволить! Позволить себе любить того, кого хочу! Понимаешь? Какое лицемерие! Не добейся бы я этого, отец свернул бы мне шею и утопил в озере — не было младшего Фантомхайва, выродка семьи. Но я — могу быть выродком, потому что — среди творческих личностей много фриков. Меня это выводит из себя, но да ладно, не об этом. Проблема в другом. Среди геев — а их не так много, как кажется — найти нормального, зрелого человека крайне сложно. Ведь гомосексуалисты — это мода, это болезнь, это клоунада, это игра детей, несерьезные эксперименты, что угодно! только не любовь человека к человеку. Я ищу личность себе под стать, но найти ее… в клубе «Голубая устрица» или на сайте знакомств невозможно. Мне нужен нормальный человек без ярлыка, который будет любить не мой пол, не мой успех и кошелек, а — меня!
— Ты уже говоришь, как взрослый. Танака тебе не нужен. Положи его на стол.
— Ах, да. Танака, пока, — таракана отставляют в сторону. В кабинете Ханны нужно соблюдать правила, чтобы они работали.
— Что ты делаешь для того, чтобы найти этого человека?
— Я… на данный момент завален работой, и мне некогда. Но я хожу с братом в тренажерный зал, иногда посещаю выставки, кино…
— Ты с кем-нибудь познакомился?
— Мне сложно найти контакт.
— Ты же знаешь, что писатель — это не актер, чье лицо все знают. Тебе не обязательно сообщать о себе все сразу, можно получше узнать человека, чтобы впечатление о знакомстве не портило твое сомнение по поводу меркантильности.
— Я завел кота, как мы с тобой и договаривались. Я хотел завести собаку, но ее надо выгуливать, а у меня нет времени. Думаю, кот мне поможет. Я буду иногда выгуливать его на шлейке, и как-нибудь завяжу разговор с каким-нибудь… парнем, если на него сработает гей-радар. Все геи любят котов. Кроме меня.
— Хорошая мысль, Сиэль. Как ты назвал кота?
— Живоглот. Он жрет все подряд. И он такой толстый. Один плюс — на прогулке за него не будет страшно, потому что он сам съест любую собаку.
— Сиэль, вот на примере Живоглота. Ты его любишь?
Сиэль вздыхает: поймала.
— Люблю, но… я думал, он будет более… покладистым, а он капризный, царапается, гадит в туфли, и от него так много шерсти — просто ужас!
— А что хорошего в Живоглоте?
— Да ничего, кроме того, что я не один. Я не очень люблю животных.
— Ты рисовал Живоглота более удобным питомцем, верно? Но — Живоглот имеет свой характер и особенности, с которыми нужно мириться или работать.
— Можно сказать и так. Лишний раз доказало то, что я и домашние животные — вещи несовместимые. Но я — несу ответственность, это был взвешенный выбор! — Сиэль поднимает указательный палец вверх. — Просто мне не повезло. У всех друзей кошки — плюшевые ангелы, а у меня — чудовище из преисподней. Ей-богу, Ханна, ты бы его видела, а ведь котеночком он был таким чудом. Почему все котята вырастают, хотел бы я знать…
— Сиэль, ты не прослеживаешь связь?
— Хочешь сказать, у меня завышенные требования к людям?
— Ты мне скажи. В прошлый раз ты сказал, что у тебя в голове есть образ. Значит ли это, что если человек не соответствует ему, он летит прочь? Сиэль, ты описывал свою влюбленность… и она была весьма гиперболизована. Ты возводишь человека в ранг бога, но если образ дает трещину, и в ней проглядывает естественный, настоящий портрет живого человека, бог падает в грязь.
— Все идеализируют, когда влюбляются, разве нет?
— Да, но то, что делал ты, больше похоже на обожествление. Клод был для тебя — примером совершенства. Ты хотел быть похожим на него. Ты говорил о его исключительности, судьбоносности. Что ты думаешь по этому поводу?
Сиэль морщится.
— Моя мама часто повторяла мне, что я особенный и заслуживаю лучшего. А папа хотел, чтобы мы были всегда хорошими на людях. Неважно, что происходит — на людях мы всегда… идеальны? Возможно, их перфекционизм повлиял на меня, но уверен, что я очень лоялен к людям... я прощаю все их огрехи! Разве я многого прошу, когда хочу просто нормального человека рядом?
— Огрехи? Сиэль, что для тебя есть огрехи?
— Я не так выразился…
— Подумай, пожалуйста, что означают для тебя огрехи в людях, хорошо? А пока что наш сеанс подошел к концу.
— Я запишу, ладно? На листе.
— Да, так будет лучше.
Сиэль возвращается домой слегка опустошенным. После сеансов с Ханной он редко ощущает нечто подобное, скорее — кишение чувств и мыслей, какой-то тихое шебуршание в груди, но — только не вакуум.
Вакуум всегда означает, что Ханна перестаралась. А, может, — они оба?
Вытащив из холодильника охлажденную банку лимонада — с обилием газа, как он любит, — Сиэль идет в гостиную. Там он включает коллекцию джазовых мелодий на стереосистеме и ложится на ковер.
Живоглот демонстративно проходит мимо, не удостаивая хозяина вниманием. Даже, когда тот зовет его и пытается погладить широкий полосатый хвост, Сиэля меряют презрительным взглядом.
«Тварь неблагодарная, ни любви от тебя ни ласки!» — иногда кажется, что хозяин дома — кот, а не человек. С собакой все было бы иначе. Собака была бы рада Сиэлю и любила бы его любым.
Надо было завести собаку. Кошки эгоистичны по природе. Сиэль вспоминает о Клоде и усилием воли выбрасывает из головы. Он часто мыслит образами, поэтому в воображении вырисовывается метла, которая дает Клоду пинок под зад и выметает, как грязь.
«Пока, Клод. Пока, отмороженная тварь».
Бульки лимонада приятно покалывают небо и щекочут десна.
Огрехи… Сиэль просто не так выразился, только и всего. Он знает, какого человека хочет видеть рядом с собой и не согласен на худшие варианты. Это плохо? Всего лишь минимизирует ошибки. Человек должен соответствовать своей любви, а если нет, то… к чему все это приводит?
Взять отца и мать: Винсент и Рейчел похожи друг на друга, у них одна цель — создать идеальное гнездо, бронированное и элитарное. Чтобы все окружающие птахи, пролетающие мимо, теряли клюв и обламывали когти о стальные, сверкающие нашивки. А брат? Он женился на девушке, похожей на него, и этим повторил путь отца.
«Я идеален, ты — идеальна, будем вместе идеальны». Вот как это работает.
Только у Сиэля все пошло наперекосяк, но ведь его проблема слегка деликатного свойства. Найти достойного партнера, когда ты гомосексуален, сложно. Столько фриков вокруг, лицемеров, инфантилов, жертв моды, олигофренов, клоунов… что найти серьезного человека, да еще подходящего из горстки… нет, это надежда на удачу и только.
Сиэль не замечает, как проваливается в дремоту. Живоглот садится у ног, хвост щекочет щиколотку, солнечный луч падает на закрытые веки…
В солнечных осенних лучах чернеет мужской силуэт. Солнца так много, что приходится щуриться, чтобы разглядеть черты.
Мужчина высок, строен. Брюнет. Длинное лицо с выразительными и благородными чертами. Оно не смазливое, это не типичное гейское лицо, но — более естественное и серьезное. Длинный нос с небольшой горбинкой — для Сиэля отражение сильного характера. У отца похожий нос.
Чуть-чуть широковатый, гибкий рот, широту скрадывают тонкие губы и улыбка. Сиэль не помнит, когда последний раз видел столь искреннюю, теплую и обезоруживающую улыбку.
Звучит бархатный, низкий смех. Сиэль тоже над чем-то смеется, мужчина и он о чем-то говорят все это время, Сиэлю очень легко на душе. Он тысячу лет знает незнакомца.
Но — кто он?
Когда Сиэль решается прервать их диалог и задать вопрос вслух, мираж исчезает. Он открывает веки, и солнечный луч ощутимо бьет в глаза.
На душе приятный осадок, как после удачного свидания. А еще… есть что-то еще… оно витает в воздухе и оседает в легких, проникает еще глубже, щекочет в грудной клетке.
Вдохновение.
— Брысь! — Сиэль отпихивает наглого кота и мчится наверх, в свой рабочий кабинет. Бога ради, быстрее, пока оно не выветрилось из головы!
Дрожащие руки открывают панель нетбука, того самого, на котором был напечатан первый весомый и грозный роман.
Сиэль бросается на клавиатуру, как Живоглот на порцию рыбных консерв. Он в ударе. Давно он не был в таком ударе!
Какой чуткий, живой образ! Сиэль физически ощущает его кожей!
Он печатает строки… обрывки… Мысли ощутимо проходят по своим канальцам, ниточкам, соединениям, они, как сгустки света.
«… Мужчина загородил солнце. Художница подняла на него голову»…
«…Карие глаза, необычайные, живые, самые живые глаза на свете».
А — имя?
Сиэль не придумывает, он его уже знает.
Себастьян. Конечно же, его зовут Себастьян Михаэлис.
***
Весь последующий день Сиэль пишет новый роман о Себастьяне Михаэлисе и ученице из художественного колледжа.
Себастьян — живее живых. Ему тридцать три года, он работает преподавателем в школе танцев… Почему танцев? Да потому, что только танец способен выразить его неугомонную, воистину демоническую душу. Себастьяну мало жить. Ему нужно нечто большее.
Он человек удачи — все, за что он ни возьмется, идет легко. Но несмотря на легкую романтичность, он приземленный человек, прагматичный. С ним — как за каменной стеной…
Сиэль показывает наброски романа брату, когда он вместе с женой приезжает в гости. Обычно Габриэль — первый человек, который читает книги близнеца. Сиэлю видится в этом нечто правильное. Они оба пришли в этот мир, они оба росли, они оба — продолжают расти, каждый в своем деле.
Каким правильным решением было разделить их профессиональные пути! Габриэль помогает отцу в бизнесе, а Сиэль ушел по гуманитарным тропкам. Габриэль всегда искренне оценит успехи и укажет на огрехи, потому что им нет смысла конкурировать. Мнение Габриэля важно, как мнение обыкновенного читателя.
— Как тебе? — Братья сидят в шезлонгах, у бассейна. Сиэль горд тем, что сам заработал на собственную недвижимость, без помощи отца и брата.
Лиззи готовит ужин на троих. Габриэль читает через солнцезащитные очки. Против правил, он их снимает, когда дочитывает наброски, а не наоборот.
— А у этого парня вообще есть недостатки?
— Разумеется, просто… я их еще не прописал, но пропишу. Образ еще в процессе.
— Дай угадаю. Недостаток этого Михаэлиса: к восьмидесяти годам у него появится седой волос. Он его вырвет и продолжит идеальную жизнь.
— Не живой?
— Ну я имею в виду, таких не бывает. Знает шесть языков, танцует а-ля буйный мотылек в период гона, человек-дьявол, гибкая кошка, спортсмен, удача на ножках, ходячий секс и просто душка. Ты описал любовника мечты, да?
— Нет. Это литературный персонаж, которого я увидел. Мир поэтики и мир реальности — две разные плоскости, и я, как писатель, могу их различать.
— Сиэль, может у тебя поэтому проблемы в отношениях? Ты выдумываешь образы, которым нормальные люди, живые, соответствовать не могут. И ты страдаешь. И все страдают, глядя как ты страдаешь. Кому оно надо, великий писатель, а?
— Ты ничего не понимаешь. Образы должны быть чуть оторваны от реальности, иначе скучно. И потом — если ты не встречал такого, как мой Себастьян, это не значит, что его не существует. Вот… ты видел… пять миллионов долларов?
Габриэль морщит нос.
— Вот не надо, Сиэль, клише же! И — да, я видел пять миллионов долларов. Мы с отцом на днях заключили ничего-такую сделку.
— Это был неудачный пример. Надо было сказать, шесть миллионов.
— Надо было, но ты не сказал.
Переступая через Живоглота, который загородил проход своей гигантской тушей, Лиззи зовет мужчин ужинать. Она запекла утку и нарезала салаты, Габриэль купил бутылочку отменного вина.
Гости засобирались домой только после десяти.
— В общем, бывай, — прощается брат, хлопая Сиэля по плечу. — Не перегружай себя, ладно? Если ты написал нечто стоящее, это не значит, что ты должен изводить себя, чтобы написать еще что-то стоящее. Я же вижу, как ты бьешься рыбкой об стенку аквариума, а эти людишки все ждут, ждут… пялятся на тебя. Будь пираньей, Сиэль, тяпни их за палец!.. Только вот… мне кажется, что это будет твой же палец. Ха-ха! Как я все вывернул, а? Как думаешь, я бы тоже мог стать писакой?
Сиэль провожает гостей к выходу.
— Пока, Габи. Пока, Лиззи.
Габриэль садится в машину, Лиззи чмокает Сиэля в щеку:
— Отдохни, как следует, ладно? Увидимся на выходных!
— Пока-пока!
Проводив гостей, Сиэль плетется в спальню. Он падает на кровать, зарывается в одеяло и забывается сном, но перед этим… перед этим он здоровается с Себастьяном. Он еще раз бегло оглядывает его образ.
— Габриэль не прав, ты — идеальный, и ты существуешь, просто в другой реальности.
***
Утром Сиэль открывает консерву, стоя в синих плавках и ночной футболке с Годзиллой. Годзилла говорит странное: «Абр-ры!» и на переднем фоне женщина изрыгает изо рта белое облако: «А-о-а!»
Ну, а Живоглоту достаточно издать свои привычные заглатывающие звуки, чтобы присоединиться к нелепой компашке.
— Кис-кис, иди жрать! Куда подевался этот кот? Ну почему я завел кота, а не пса?
— Потому что коты — лучше собак? — раздается голос за спиной. Сиэль кивает:
— В какой-то степени да, но…
«Я же один дома».
Холодная волна окатывает с головы до ног, прежде, чем юноша успевает обернуться и увидеть у себя на кухне незнакомца.
Мужчина стоит напротив. Он с голым торсом, в домашних штанах, босиком. На правом плече перекинуто бордовое ванное полотенце.
— Доброе утро.
Совершенно точно это Себастьян Михаэлис. Он стоит живой, на кухне, и улыбается Сиэлю так, будто они давно общаются и возможно — не только. Очень нежная, даже интимная улыбка.
Сиэль щипает себя за бедро, когда это не помогает проснуться, он щиплет за руку. Живоглот выскакивает из-за стола к миске: лохматый мяч для боулинга. Раздается влажный звук заглатывания пищи животным.
Это не сон.
Себастьян проходит к кофеварке, открывает банку с кофейными зернами.
— На тебя приготовить?
Сиэль все еще отстранен. Проходит несколько секунд, прежде, чем он решается ответить. Для этого ему нужно разлепить точно склеенный рот.
— Что?
— Кофе, Сиэль. Ты не проснулся что ли?
— А что ты делаешь тут?
Карие глаза — точно такие же, как воображал — окинули писателя с головы до ног. Взглядом, который Сиэль же видел тысячу раз. Неподражаемый, характерный взгляд.
— Очень смешно. Я говорил, тебе не стоит засиживаться за работой, ты потом, как оголтелый котенок, упавший со шкафа. Может приготовить омлет? Есть хочешь?
— А… ба… б.
Ну вот: по нелепости издаваемых звуков Сиэль присоединяется к «футболочному» Годзилле, орущей тетке и Живоглоту.
— Приготовь.
— Омлет и тосты, да?
— Да.
— Идет.
У Сиэля колени подгибаются, он сейчас сядет на пол и больше не встанет. Текстура Себастьяна выглядит чересчур плотной, реалистичной. Кажется, Себастьян излучает тепло. Человеческое, настоящее. Он отбрасывает тени и ловко орудует посудой. В галлюцинациях есть пробелы, изъяны?
«У меня на кухне персонаж, которого я создал. Если только я не сошел с ума. Господи! Он же плод моего разума! По идее, видеть его должен только я? Надо позвонить Габи. Срочно!»
Пока Себастьян готовит на кухне — мужчина точно знает, где какая посуда лежит — Сиэль поднимается наверх, в свой кабинет. Он берет телефон, набирает номер, который знает наизусть. Гудки, гудки… Господи, Габи, пожалуйста, быстрее!
— Прием-прием, первый слушает второго.
— Габи, мне нужна твоя помощь, срочно!
— Что случилось?
— Мне кажется, я неадекватен, боюсь, что могу сойти с ума. Слушай!.. Я говорил тебе о том, что пишу роман? Я придумал персонажа, очень классного персонажа, в деталях продумал его — да боже, ты о нем вчера читал! — и… вот сейчас он… понимаешь, он сидит у меня на кухне, жарит омлет и тосты на завтрак. Он разговаривает, и когда я щипаю себя за кожу, я не просыпаюсь! Габи, это не сон! У меня на кухне… настоящий человек! Как живой!
— Погоди-погоди, поток сознания. Ты вчера где был после нас?
— Дома.
— Ты еще пил?
— Боже, нет!
— Ты просто познакомился с кем-то, притащил домой, вы шпили-вилли, ты был пьян, забыл… а утром — хопа!..
— Ты о каком Сиэле сейчас говоришь? Ты точно мой брат? Я так никогда не делаю, даже в горячем бреду я на такое не способен! Говорю же тебе, у меня на кухне плод моей фантазии!
— Я сейчас с отцом на совещании, Сиэль, так что не могу приехать. Послушай, бери свой плод и иди на улицу продышаться, туда где люди. Если люди его видят — все нормально, если нет — снова набери мне, идет?
— Да… мы позавтракаем и пойдем на улицу. Точно. Люди — всем кукушкам голова.
— Чего?
— Говорю, люди покажут, где кукушки сидят. То есть, если я псих, то они дадут знать.
— Ага. Ну все, давай. Удачи.
Габи вешает трубку, и Сиэлю кажется, что он остается совершенно один.
Ничего. Габи прав. Если это галлюцинация — другие люди Себастьяна попросту не увидят. А значит, нужно будет поехать к Ханне и во всем разобраться.
«Спокойно, парень. Дыши. Просто дыши».
Сиэль спускается вниз, в ноздри ударяет запах свежего омлета, нарезанных помидор и поджаренного хлеба. Себастьян уже накрыл на стол: тарелки, стакан апельсинового сока себе и стакан лимонада Сиэлю.
— Лимонад. — Сиэль берет в ладонь стакан и отстранено смотрит на пузырьки.
— Да, ты же любишь его на завтрак и ужин. Разлюбил? — Себастьян раскладывает омлет по тарелкам. — Садись, а то остынет. С кем ты разговаривал?
— С Габи.
— Ты все обещал познакомить меня со своим братом.
— А-а. Да.
Сиэль плюхается на стул. Себастьян садится напротив. Живоглот ластится к его ноге. Это точно Живоглот?
Сиэль наблюдает сцену любви из-за стола. Живоглот мурлыкает: эта скотина, не способная на нежность, издает звуки фермерского комбайна, но определенно! мурлыкает.
— Мы успели получше познакомиться, пока ты был занят, — поясняет Себастьян. — Замечательный кот. Зря ты так про него.
— А-а. Да. Хороший.
Омлет вкусный, горячий. Как галлюцинация могла приготовить еду? Сиэль же не мог делать два дела одновременно — говорить по телефону и готовить? Что в его мозгу происходит? Расщепление личности? Шизофрения?
— Позавтракаем и пойдем гулять, — говорит Сиэль. Себастьян поднимает лицо, на нем играют тени от ручки жалюзи. Тень от его руки пересекает стол. Сиэль бегло впивается во все эти мелочи. Где-то должна быть прореха, битые байты, что угодно… Но — ничего. Плотный, горячий завтракающий человек.
— Куда?
— Да просто… в магазин.
— А нам что-то надо?
— Продукты на неделю.
Себастьян кивает:
— Приготовим пиццу на ужин, как тебе?
«Я не схожу с ума, не схожу. Я не мог дописаться до такой степени, я еще очень-очень молод. Пожалуйста, Ханна, Габи, помогите мне… Пожалуйста!»
Сиэлю еще никогда не было так страшно. Он кивает Себастьяну и обливается потом. Омлет тает во рту. Кусочек шкурки от помидорки реалистично застревает в зубах. И это — пугает еще сильнее.
