Эпизод первый: Из Грязи.
Я никогда не верил в суеверия. Во всяческие мифы, наговоры, заклятья, легенды и прочую чепуху. Кто-то видел призраков, кто-то — вурдалаков на заднем дворе дома. И всё это — чушь. Слухи. Я — человек простой. Верю лишь глазам, а не ушам своим. Ну и… В этот самый момент, пробуждаясь от довольно странного сна с дикой головной болью, я не мог поверить не только своим глазам, но и своему собственному телу. Начнём с того, что я, по какой-то причине, оказался в лесу. Лежал на сырой земле, в засохших иголках, листве и ветках. Каждый острый камешек, каждая иголочка и кончик ветки пронизывал мою оголённую кожу, наполняя её лёгкой, едва заметной, но довольно надоедливой болью. Даже когда я, в панике, смог выкопаться из этой «дикой постели», раскидывая в сторону всю листву и ветви, камни и мох — ничего не менялось. Боль заменялась жутким холодом, пронизывающим аж до костей. Паника превращалась в тихий ужас, омрачняющий мой разум и, в какой-то степени, тело. Я не мог сдвинуться с места. Я был не в состоянии думать здраво. И моя голова, с хрустом, откинулась назад, позволив мне взглянуть на небо под моей головой, а телу — упасть на землю, прямо на выпирающий корень. Я… не мог понять, что происходит. Это было слишком уж похоже на начало какого-нибудь странного сна, и я был уверен в том, что сплю. Однако все чувства в моём теле… Вроде боли в голове и спине, или же холода, что заставлял дрожать моё голое тело… Они были реальны. Даже когда я решил ущипнуть себя, неважно где, или как сильно — ничего не менялось. Я сидел в неизвестном мне лесу. На податливой, влажной, холодной земле. В окружении деревьев. Абсолютно голый. Один. Пугался от каждого шороха и хруста, медленно оборачиваясь по сторонам. К моему счастью, одна единственная мысль в моей глупой голове дала реакцию, заставив меня, более-менее, улыбнуться: — «По крайней мере я не в городе голым оказался». Шутка-самосмейка, но правда в ней была. Я не смог бы выжить в бетонных джунглях, сверкая своим голым задом перед прохожими. Я бы умер там. Сгорел от стыда. Тут же — всё чуть иначе. Лишь звери (если они тут вообще есть) и деревья. Никто не засмеёт и не навредит… если я буду аккуратен. Я начал с самой простой и важной задачи — согреть себя. Набрать хвороста, веток, сырых листьев. Найти кремень или же пару хороших палок и камень. Слава богам (всем, которые существуют, и нет), я всё ещё помнил, как это делается и работает. Лишь спустя минуты, собрав всё, что валялось рядом, и добыв первую искру — я добился своего. Крохотный, медленно разгорающийся огонёк моего костра рос так же, как и моя вера в моё возможное будущее. Я не был таким бесполезным, как казалось изначально. Не сейчас, по крайней мере. Однако, не смотря на мою маленькую победу над силами природы — этого не хватало. Одного костра мне не хватит для выживания. Мне нужно было найти убежище. Еду. Воду. И ничего такого поблизости я не видел. Мне нужно было заняться поисками зверей и источников. Пока я грелся возле костра — я точил своё первобытное копьё, выбивая конец найденной мною палки острым камнем. Не хотелось бы бегать за своей добычей по всему лесу с одной лишь палкой, но если повезёт — я смогу хотя бы ранить её одним хорошим броском. А если провезёт — пробить, или даже убить. И, словно по воле вселенной, судьба давала мне испытание. За моей спиной стояла олениха. Я заметил её самым краем глаза. И я медленно поворачивался к ней, наблюдая за её настороженным, но любопытным взглядом. Это был мой шанс! У меня будет не только еда, но и шкура! И только я выпрямил свою спину, метнув копьё в сторону зверя — она дала дёру. Попал, но лишь поцарапал её. «А ну!» — Недовольный своими стараниями, я решился закончить начатое, и бросился следом за своей добычей. Решился метнуть своё копьё снова, пока она скакала от дерева к дереву. Лёгкий свист и визг зверя заставил меня вздрогнуть. Не моё копьё закончило работу! Не я убил её! Здесь был кто-то ещё! Но не успел я разглядеть очертания другого охотника среди деревьев — очередная стрела, с лёгким свистом, вылетела в мою сторону. Пробила моё плечо, заставив меня вскрикнуть от неистовой боли и упасть на землю. Моё тело было заполнено этой агонией. Я не мог дать отпор своему противнику. А с другой стороны… Я не хотел продолжать это сражение с самого начала. Я сдался моментально, только стрела успела найти место в моём плече. Отдался мучениям и закрыл глаза, теряя свою волю к жизни.***
Я не представлял, что станет со мной дальше. Не хотел и не выдел смысла. Я, вроде как, должен был умереть однажды, а оказался… в лесу. Но даже когда моё тело отдалось боли — я продолжал видеть грубые образы среди деревьев. Из момента в момент, я то приходил в себя, то засыпал вновь, лениво вылавливая куски окружения в моменты пробуждения. Деревья, людские очертания, цвета, ощущения, запахи. Я двигался из одного сценария в другой, практически моментально, сам того не понимая. А уже потом, вновь почувствовав неистовую боль в своём плече — потерял все связи с реальностями и снами, позволяя ей, словно стеблю сорняка, обхватить и сковать моё тело. Кто бы мог подумать, что смерть будет столь… мучительной. Внезапное, морозное чувство охватило меня. Ударило прямо в лицо, заставив раскрыть глаза от испуга. «Дышишь ещё, Леший?». — Громкий, хриплый голос ударил меня в ухо. Заставил меня обратить внимание на очертания довольно рослого, тощего, но не самого красивого мужчины. Старика даже. Я бы даже сказал, что он напугал меня своим морщинистым, изукрашенным кожными болезнями, лицом. Он стоял возле меня, с деревянным ведром в руках и хохотал, наблюдая за моим встревоженным и напуганным взглядом, с улыбкой прохрипев: — «Эт хорошо». Вскоре я сам начал понимать, что так радовало его глаза. Он стучал дном ведра по деревянным прутьям клетки. Я сам этого не заметил, пока не огляделся по сторонам. Что-то вроде рваной палатки с парой клеток в ней… и внутри одной из них — сидел я. Сидел на деревянных, твёрдых, гнилых прутьях, позволяя стопам провалиться в щели меж ними. «Баять можёшь?» — Спросил меня мой тюремщик, гоняя ведро по «рёбрам» моей клетки и наслаждаясь глухим, но довольно различимым стуком дерева о дерево. Я же… Мне было страшно. И больно. Больно думать о том, что я всё ещё дышу. Что я, по какой-то непонятно причине, остался в живых и продолжаю плавать в мучениях неизвестного мне мира. И я не мог полностью вспомнить то, что происходило до всего этого. Все эти дыры в моей голове… они заставляли меня рыдать. Пасть в отчаяние. То, что я должен был помнить, от самого детства до старости моей — исчезло. Я не знал, как вернуть всё это. Внезапно, я вздрогнул от едва заметного мне удара. Тюремщик закончил свою «игру» быстрым и сильным ударом ведра по моей клетке, рявкнув на меня с заметным гневом: — «Чего слёзы свои льёшь, бестолочь? Понимаешь меня или нет?» Я не ответил ему. Ни жестами, ни голосом. Я продолжал свои попытки найти объяснение всему этому и рыдать от безысходности. Тюремщик же рявкнул что-то в гневе и кинул в меня ведро, которое быстро отскочило от прутьев и упало на землю. Он отвернулся, бормоча что-то себе под нос. А я… «Почему я ещё жив?» — Я задался вопросом, произнеся его вслух, и тюремщик услышал меня. Отозвался едва различимым: «Ась?», дабы я повторил свой вопрос. Он ответил на него с громким хохотом и плевком в лицо, прохрипев мне: — «Дурак ты, Леший. Стрелой в плечо не убьёшь». «Почему меня не убили?! Почему ты, майонезный шлепок, пародия на паршивого пирата, не закончил свою долбанную работу и не пришил меня к дереву второй стрелой в череп?!» — Мой тихий плач превратился в громкий рёв, пока я наблюдал за своим тюремщиком с гневом в глазах. И он… был слегка удивлён моим вопросом. И не только этим. «Вши знают, что ты вавакаешь мне тут, Леший–изгой». — Ответил мне тюремщик спустя секунды, почёсывая свою грязную голову. А после, усмехнувшись и подумав хорошенько, он нашёл мне ответ, прохрипев: — «Стрелять я не стрелял. Тебя наши, Древенские, с охоты достали. Вот на них и лай. А что они с тобой будут…» Наш разговор был оборван лёгким звоном и едва различимыми шагами снаружи. Тюремщик направил своё ухо в сторону этих звуков и, вскоре, улыбнулся. Он ожидал гостей, судя по всему. Кто-то вошёл в палатку, неспешно и уверенно. Он выглядел грозным, сильным, полная противоположность моему, стоящему рядом, тюремщику. Гость стоял прямо, показывая нам свои шитые, кожаные одежды, словно это была его сияющая латная броня. И рука его держалась на плетёном поясе, на котором едва-едва держался кинжал или нож, что медленно стучался о крохотные стальные кольца, прикреплённые к его меховому килту. «Ишь, кого на ветрах принесли!» — Тюремщик был очень рад своему гостю, обхватив его запястье двумя руками. Смотрел на него, приподняв голову, дабы видеть лицо этой «ходячей горы». Гость же… Он, в основном, наблюдал за мной, пока его приветствовали с улыбкой и радостью в глазах: — «Здравья тебе, Тилла». «Здравья, друг мой Знахарь». — Ответил ему гость, грубым и громким голосом. Он даже не посмел повернуться в его сторону в момент приветствия, продолжая осматривать меня с ног до головы, задумчиво приподнимая, то опуская свои густые брови. А затем, ударив пальцем по моей клетке, спросил его в том же тоне: — «Давеча оклемался этот… Дремучий?» Меня бесило то, что я практически ничего не понимал из их слов. Они были настолько старинными, что я только и делал, что терял своё время, разгадывая их смысл. — «Давеча, Тилла. Ток стрелу вынул, ток раны заговорил, ток уложил — очи открыл тута жи». «Херню несёшь и не краснеешь даже, пёс гнильный! Пока ведром в меня не кинул — не проснулся! Даже глаза разуть не подумал!» — Я не прослушал ложь этого… «знахаря». Может, я и не понимал ничего из их слов, но саму суть я улавливал. И я не побоялся пользоваться своим собственным словарным запасом, своим собственным сленгом, дабы эти два кретина хоть немного погадали над тем, что я им говорил. И это было не единственное, что меня бесило: — «Знахарь, чтоб его… Даже обработать её не посмел! Перебинтовать не подумал! Какой из тебя, рожа гнусная, знахарь, если ты и таких простых вещей не умеешь делать?» «А ты, я смотрю, молвить горазд, Леший. Может и ересь сякую, но горазд таки». — Тут же подметил Гость. Да и подметил с улыбкой… что меня взбесило. Взбесило так, что я самолично, собираясь с силами, начал вставать на ноги, покрывая его нехорошими словами. Обвиняя его: — «А ты вообще молчи, кретин! Это ведь ты в меня стрелу вбил, да? Охотником себя зовёшь, и в голову попасть не можешь? Или же ты специально сюда припереть решил, лишь бы я тебе, бугаю, глаза порадовал? Какого чёрта ты, ублюдок, мать твою…» Попытка напугать их не сработала. Не успел я вытянуть руку и притянуть его к себе, как он сделал точно самое. Однако он сделал это быстро, с силой, с желанием навредить мне. Его добрый вид лишь скрывал его гнилую, жестокую натуру, которую он, собственно, не побоялся показать мне. И я боялся этой его… натуры, не говоря уже про силу, которой он обладал. Другой, свободной рукой, он схватился за рукоятку ножа, отцепив его от пояса, шепча мне попутно, в грубом тоне: — «Ишь мы, как куролесить можём, с хозяевами то». Мои глаза не могли оторваться от ножа в его руках. Я пытался выбраться из его крепкой хватки, но он вцепился в меня лишь сильнее, чуть ли не ломая моё плечо своими пальцами. И этот нож он медленно вдвигал в мою рану, наблюдая за тем, как я кричу от боли и бью его свободной рукой, в попытке освободиться. И он лишь наслаждался этим. «Слушай, Леший. Тут мой мир. Моя Древня. Мой лес дремучий. И тепереча ты тут — моя добыча». — Голос этого ублюдка влезал глубоко в мою голову. Наполнял меня страхом и дрожью, которую я изо всех сил старался ему не показывать. И пока его нож залезал глубже в мою рану — он продолжал намекать мне на мою судьбу. Что я буду делать, и что со мной станет вскоре: — «Каждый Скиф, каждый путник, нагой или нет, с батогом или без, что ступит в мой лес — оброк платит. И ты, Леший, оплатишь его. Если не животом, то трудом и потом. Али же ты смерти желаешь?» Я понимал, к чему всё это. Это были не простые люди. Не охотники. Бандиты. И этот балбес был одним из тех, кто дерёт всякого, кто залезет в их лес. Я… не понимал, что это за мир такой старинный, и что я в нём забыл, но я не собирался отдавать себя в рабство этому кретину. Ожидая моего ответа, он прижал лезвие кинжала к моему горлу, пока я, стискивая зубы, схватив его за запястье руки, отвечал как можно понятнее и выразительнее: — «Уж лучше сразу глотку мне перережь». Я сам пытался двинуть его руку, что прислоняла кинжал к моему горлу. Пытался покончить со всем этим и не дать ему удовольствия от моих мучений. Но он был слишком силён для меня. Все мои усилия были тщетны. Плюс, как я и думал, он не стал меня резать. Вместо этого, он толкнул меня обратно в клетку, недовольно оглянув меня перед тем, как повернуться к выходу. «Теперечи что делать, Тилла?» — Знахарь тут же накинул на него очередной вопрос, встав рядом с ним, пока тот, медленно отодвигая занавес в сторону, ответил ему довольно скромно и кратко: — «Покамест… ничего. И так выдюжит». И перед тем, как покинуть палатку — он взглянул на меня снова. Осмотрел меня с ног до головы. Посмотрел на то, как я держусь за кровоточащее плечо и дрожу, сжимая зубы от боли. Либо думал, либо наслаждался тем, как я мучаюсь. А после — добавил: — «И, чтоб тя… кинь ветошь ему… Или хитон какой есть».***
Кто бы мог подумать… Я оказался в плену у самых настоящих дикарей, разговаривающих на довольно древнем, практически непонятном мне, языке. И даже в такое время — люди остаются людьми. Жестокими и жадными. Тот, кого называли «Знахарем» — Тюремщик — вскоре кинул мне в клетку парочку грязных, совершенно непригодных тряпок. Нитки на них практически не сгибались из-за обилия засохшей грязи и, порою, крови. Дыры в некоторых были столь огромны, что я мог всю руку продеть сквозь них. И помимо всего этого, что-то ещё виднелось на этих тряпках, однако мне не хотелось гадать, что это может быть или кем оно было оставлено. Среди этих тряпок я так же подметил что-то вроде штанов, рваных и грязных. И я решил поносить их… до тех пор, пока у меня не выпадет возможность надеть более «пристойную» одежду. Однако одежда и клетка — не единственное, что я нашёл в своей «новой» жизни. Я вспомнил старую. Вспомнил, что со мной произошло. Чем всё закончилось. Я выпрыгнул из окна своего дома. Моя собственная жизнь становилась невыносимой ношей для меня в то время… и я решил её сбросить. Однако когда я перевязывал свою рану старой тряпкой, разрывая её на части и связывая куски с кусками — я задался вопросом, на который я не смог дать ответ: Как я здесь оказался? Что стало с «прошлым» мной? Так или иначе, я решил воспользоваться возможностью. Дать себе шанс, пока такой шанс есть. Уж лучше я буду мучить своим существованием тех, кто меня запер, нежели себя самого. Спустя время, когда я нашёл себе место в клетке — очередные гости вошли в тёмную палатку. Они вели за собой какое-то… чудище, одетое в тряпьё, что медленно и невольно шло за ними, бряцая цепями своих кандалов. Страх играл на мне, как на музыкальном инструменте, ибо изначально я боялся появившихся, незнакомых мне, людей. И потом, когда они завели ещё что-то … неизвестное мне, внутрь палатки… Я впал в дрожь. Я был напуган возможностями. Путями, исходами. Возможно, я стану кормом для этого мистического зверя, или же стану таким же зверем спустя время. Мне неизвестно, что можно сделать в этом мире. И потому я опасался всего и вся. Люди открыли соседнюю клетку, кинув неизвестное мне существо внутрь, а потом, прорычав что-то вроде: «Не будешь дерибать нас более, странь!», закрыли клетку, оставив меня одного с… этим зверем. Я едва мог разобрать вид моего нового соседа. Свет едва-едва пробегал сквозь палатку, не рассеивая холодных теней внутри. Я мог разглядеть только едва заметные, получеловеческие очертания, и чёрную, как ночь, шкуру. И зверь этот молчаливо разглядывал свои… то ли ладони, то ли лапы. Я… боялся заговорить с этим существом, и оно поступило так же. Наши взгляды встретились лишь единожды, а уже потом, спустя секунды, мы отстранились друг от друга как можно дальше, сев в самые дальние углы. Подобный шаг со стороны зверя давал мне хоть какой-то покой. Ни оно мне мешать не будет, ни я ему.***
Первый мой сон был ужасным. Я спал сидя, неудобно искривившись и извернувшись, позволяя спине втираться в кривые прутья своей клетки, а заднице — в большие щели между ними. Я даже чувствовал, что ни черта не выспался, или же не спал вовсе, когда двое мужчин, вместе с моим тюремщиком — знахарем, разбудили меня метким броском ведра в лоб. Они вытащили меня наружу, бросив меня в холодную грязь, а после, надев петлю на мою шею, неспешно повели меня за собой, словно пса на поводке. Заодно они приказали мне: «Не копырзиться», что бы это не значило. Всё это время, следуя за своими «хозяевами», я разглядывал своё окружение. Как и говорил человек, которого Знахарь звал «Тилла» — все эти люди жили в одной, довольно крохотной и сплочённой, деревне. В окружении густых деревьев, без дорог и путей в деревню… или же из неё. Жизнь в ней нельзя было назвать «бурной», но какие-то движения были заметны, и даже видны. Дома были похожи на самые обычные избы, за исключением одного довольно высокого и, украшенного табличками и мехами у входа, дома. Некоторые из этих изб были слегка перекошены, а один из них — был сожжён. Останки того дома всё ещё тлели и дымились. Ничего, кроме обугленного основания на его месте. Вскоре меня привели к конюшне. Бросили меня прямо к копытам двух коней и заставляли меня убирать за лошадьми. Пытались ткнуть лицом в помёт, били палками и кричали что-то невнятное, но я, сквозь страх и боль, продолжал отказываться. Я не мог бежать, я не мог дать сдачи, я дрожал и боялся каждого нового удара. Вся моя сила воли уходила лишь на то, чтобы сидеть на месте и терпеть. Мне было плевать на то, как накажут меня за моё непослушание, и каким зверским это наказание будет. До тех пор, пока я не помру — они не выбьют из меня пользы. «Кто не работает, тот не яствует!» — прорычал в гневе Знахарь, пнув меня ногой в живот, перед тем, как кинуть меня обратно в клетку. Я видел по лицам этих троих — они не были рады мне. Не были рады моему глупому упрямству. Никто не хотел волочить меня обратно в клетку, да и бить меня до смерти тоже никто не собирался. Это меня радовало, но ненадолго. Боль в моём теле медленно росла. Становилась невыносимой. Даже моя разбитая бровь, заливающая кровью мой глаз, не прекращала кровоточить часы спустя. Я мог только помогать себе грязными тряпками и надеяться на то, что я не поймаю какую-нить инфекцию. Наказание не заставило себя ждать. Сам Тилла решил навести мне визит и повозиться со мной. «Ну что, Леший, будем ватажиться с тобою». — Именно так, с кнутом в руке, он поприветствовал меня, перед тем как зайти в клетку. Он собирался научить меня манерам, а я хотел, чтобы он меня убил, или оставил в покое. Хотел показать ему, что меня держать тут бесполезно. Первое, что пришло в мою больную голову — кинуть в него лежащим рядом камнем. Ринуться на него, пока был момент и схватиться за его нож. Ударить его в ногу, или даже в шею, если мне повезёт. Но… это всё произошло лишь в моей голове. Только я посмел бросить в него камнем, как Тилла, одним лишь своим взглядом, полным гнева и злости, заставил меня забыть про всё, что я собирался делать. Я впал в ступор. Был напуган. Страх завладел мной и сковал меня. Я не смог достичь поставленной цели, а Тилла, схватив меня своими крепкими руками, кинул в самый угол клетки, начиная быстро и беспощадно лупить меня кнутом. Я только и мог, что кричать от боли и пытаться укрыть себя руками, вжимаясь в угол клетки всем своим телом. Для меня эти пытки длились вечность, пока Тилла всё же не вышел из палатки. Я слышал, как он приказал всем «убрать камни» из палатки и клеток, после чего меня выкинули на улицу и держали на земле, пока двое его «сподручных», вычищали палатку. Убедившись, что в палатке не осталось и малейшей гальки — меня кинули обратно в клетку. Оставили меня в ней… кривиться от боли и стонать, желая смерти ещё больше прежнего. Даже зверь, вернувшись в свою клетку спустя, как казалось, вечность, видел мои страдания и слышал мои мольбы: — «Убей меня… Если в тебе есть хоть… что-то человеческое…»***
Спустя, возможно, часы, когда солнце начинало садиться — меня решили вывести на очередное «служение». Четыре мужика, под командованием Тиллы, вывели меня и зверя из наших клеток, и повели в очередное место, нуждающееся в нашей помощи — к большому дому в центре деревни, откуда шли множественные голоса людей. Радостные и недовольные. Мужчин и женщин. Возможно, это был их паб, или же таверна, но нас вели точно не выпить и поболтать. Пока я следовал за Тиллом, мои глаза разглядывали более чёткие детали и очертания моего соседа по клетке. Это сложно было назвать зверем, но и на человека оно не было похоже. Оно стояло прямо, на двух лапах, возвышаясь над нами всеми практически на голову. Чёрная шерсть отдавала едва заметный блеск, который невозможно было бы увидеть без солнечного или лунного света. Особенно хорошо я смог разглядеть небольшие, звериные уши, и маленький, можно сказать — козлиный, хвостик, кончик которого выглядывал из-под дыры в тряпье, в которое было одето чудище. Жаль, что я смог рассмотреть чудище со спины. Представить своего соседа по несчастью… довольно сложно, если ты не видишь их лица. Когда мы дошли до таверны, нас завели за дом — в кухню. Туда нас со зверем и кинули, оставив наедине с Тиллом. И пока Тилла держал меня за волосы, заставляя наблюдать за каждым шагом зверя — я пытался разглядеть комнату, в которой я нахожусь, не говоря уже про зверя. Довольно простая кухня со столом, печкой, бочками, лампы со свечками внутри… ничего из этой гнили не привлекало моего внимания. А вот зверь… я не мог назвать «её» зверем более. Я чётче видел очертания существа и каждое её действие под светом ламп. Смотрел за тем, как она, аккуратно похлопав ушами, зашла в какую-то… кладовую под полом, и вышла в совершенно другой одежде — кухонной. Юбка и халат выдали её натуральные формы и очертания, подчёркивая мне не только их, но и её необычное, чёрное лицо. Я видел в ней человека, не смотря на отсутствие носа, острые, на вид, зубы, и кроваво-красные глаза, скрывающиеся за неухоженными и грязными, чёрными волосами, которые она укрыла серым наголовником. Её лицо можно было назвать... пустым, при отсутствии эмоций. Подобно пустому, чёрному холсту, на котором сверкали лишь две рубиновые искры. «Баса! Аж очи радует, а, Леший?». — Слова Тилла не радовали не меня, ни Существо, хотя я ничего толком не понял. Существо же, услышав, что о ней говорят, быстро отвернулась и, взявшись за деревянное ведро с водой и тряпкой, начала мыть пол, рядом со мной и Тиллом. Она даже не смела поднимать своей головы, пока Тилла, наклоняя мою голову, приговаривал мне: — «Смотри и запоминай. Наместо неё пойдёшь». Я, как и в прошлый раз, не собирался слушаться приказов этого обалдуя. Всё моё тело и так ныло от побоев, а он ещё меня заставлял меня работать. Я был готов взять на себя ещё десяток ударов хлыстом, лишь бы достучаться до него. Молча, с озлобленным взглядом и не поднимая головы, я продолжал глядеть в пустоту, не двигаясь. Это было моим протестом. Отказом. «Прихериться дураком решил, али шалопутом родился?» — Спросил он меня с гневом в голосе, но я не ответил, продолжая смотреть в никуда, ему же на злость. Однако Тилла отличался от остальных, и он не оставит меня в покое вот так просто. Он слышал, что побои и наказания мне нипочём. Что я не только ни слушаюсь, но и веду себя довольно агрессивно. И Тилла решил пойти другим путём. Бросив меня в сторону, он моментально наклонился к работающему существу и поднял её за запястье, прижав лезвие своего ножа к горлу. С лёгкой улыбкой, он заставил обратить моё внимание на эту ситуацию, сказав спокойно и тихо: — «Горла лишиться хочешь, Леший? А она вот… не хочет». Существо не могло сопротивляться ему. Не могла двинуться, крепко схватившись за запястье Тилла и показывая нам свой оскал. Даже простые попытки встать с колен подвергали её опасности. Она была готова бороться… в отличие от меня. Слёзы выступили на лице существа, пока она, застыв на месте, позволяла Тиллу делать с ней всё, что вздумается. Тилла даже не постеснялся сжать её грудь свободной рукой, вслушиваясь в её лёгкий писк, пока его нож, впивающийся в горло существа своим лезвием, медленно двигался выше и выше к подбородку. Он… Тилла… поставил меня в тупик. Играл на моих нервах, пока я стоял на месте, парализованный трудным выбором. Что если Тилла убьёт её? А что если он мухлюет? Что он сделает, если я продолжу отказываться? И позволит ли он себе избавиться от единственного покорного слуги? Я не мог думать здраво в таких ситуациях! Время для меня было единственным ресурсом, который нужно было беречь…. И у меня его практически не было! «НУ!» — Крик Тиллы, словно гром среди ясной погоды, заставил меня вздрогнуть. Все мои мысли, каждый продуманный мною шаг — вылетели из меня в миг. Я уже не мог думать о чём либо, кроме как… о существе, что всем своим видом молила о пощаде. Она хотела жить… И я буду нести огромную вину на своей душе, если я разменяю её жизнь на свою. Мне пришлось повиноваться. Склонить свою голову, встать на колени, пододвинуть к себе ведро и начать драить всё, что было подо мною. Каждую деревянную поверхность, гнилую, грязную или нет. Терпеть каждую занозу в руке и продолжать движение. Но даже когда я решил повиноваться Тиллу — он не отпустил свою служанку. Вместе, они наблюдали за тем, как я, покорно и поспешно, старался следовать указаниям своего нового «Господина». «Во, странь! Глянь на него, хупавого. Влеготку делает!» — Судя по его тону — Тилла был доволен моими стараниями. Возможно он даже пытался показать ей пример… В любом случае, он разговаривал с ней так, словно она была негожа для работы. Продолжай бы я стоять столбом — Тилла точно бы её прирезал. Само сердце, сдерживая боль и гнев, говорило мне, что я поступил верно. Но даже если выбор был верным — я чувствовал себя поражённым. Мне не досталось сладости победы.***
За несколько часов работы — я услышал многое. Почувствовал многое. Меня заставляли готовить, подавать напитки и еду, чистить печи, молоть зёрна. Я впитывал в себя удары и крики, грозные команды и недовольные гласы незнакомых мне людей, стараясь сделать всё по их желаниям и указаниям. Сделать всё превосходно и не получить единого слова в мой адрес. Но люди эти были злыми. Жестокими. Самые дикие из чувств повелевали ими. Я был готов в любой момент залиться слезами после каждого громкого слова в мой адрес, но я лишь получу по шее за это. И я терпел изо всех сил… так же, как и Существо. За нами присматривали везде и всюду. Нас трогали, били, проклинали криками. И мы не могли остаться одни. Даже на секунду. Честно говоря… Я был невероятно рад вернуться в свою клетку. Когда нас вытащили наружу и повели к палатке, я смог выпустить из себя единственный вздох облегчения. Даже когда меня не держали ноги — я пытался доползти до своего «уголка», дабы там, в темноте и холоде, забыть все эти грозные, истерзанные болезнями, лица. Хотя бы на пару минут… После того, как меня с Существом бросили в клетку — Знахарь передал нам нашу заслуженную награду. Еду и напитки почтённым гостям: кусок хлеба и воду. Знахарь делал это по велению своего «Владыки». Делал с недовольным лицом и без капли желания. Он кинул кусок хлеба с кувшином в соседнюю клетку к существу, и она моментально поймала и кувшин, и хлеб. Мне же он кинул всё остальное в пол силы, практически у своих ног. Я мог только тянуть своё дрожащее тело к нему, пока всё, добытое моим трудом и потом, падало в щели меж прутьями, прямо в грязь. Ему нравилось видеть то, как я страдаю. Он желал этого. С громким и довольным: «Пхах!», он поспешно вышел из палатки, довольный на вид и с широкой, ехидной улыбкой. Оставил меня умирать. От голода. В агонии. Что же… Весь этот день стал чётким предсказанием моего скорого будущего в этом мире. Я стану собакой для мародёров, желающих насладиться моими страданиями и слезами. Замучить меня, пока я не стану молить их о пощаде, или же смерти. Мне не нравилось это будущее, и я хотел оборвать его своими собственными, дрожащими руками. Как можно скорее. Снаружи, по дороге в палатку, я сумел добыть и спрятать несколько небольших камней. Я специально падал на землю, прямо на них, и старался сжимать их в своих кулаках, дабы никто не заметил. И эти камни, в моих глазах, были моим единственным шансом сбежать. И нет, я не собирался резать деревянные прутья своей клетки три вечности, на глазах у своей соседки. Я не собирался терпеть целые дни и бежать в густые леса, где меня, определённо, либо догонят, либо оставят умирать. У меня в голове пульсировала лишь одна мысль. У меня был лишь один, самый простой и короткий путь к спасению. Я бил камнем о камень. Сидел спиной к существу, дабы она не видела моих трудов. Стараясь делать всё быстро, аккуратно и со всей возможной силой, я пытался выбивать из них аккуратные, ровные куски, дабы сделать грубое лезвие хоть из одного камня. Боль в моих руках становилась сильнее с каждым ударом. Острые края камней вбивались в мои ладони, окрашивая себя моей кровью. Мои руки, спина… Всё моё тело, подобно заржавевшей машине, едва-едва повиновалось моим указаниям. И вскоре, сквозь слабость и агонизирующую боль, я добился своего. В моих окровавленных руках оказался единственный, небольшой камень, с довольно острым, на вид, краем. Грубое каменное лезвие. Ключ к моему… «спасению». Страх перед смертью было единственным, что держало меня за запястья. Однако смерть — мой единственный союзник в этом месте. Я должен был привыкнуть к этому. С дрожью в ладонях, я обдумывал своё решение. Искал альтернативные пути, осознавая вскоре, что их нет. И с каждой прошедшей секундой, всё ближе и ближе прижимая острый край камня к своему горлу, я уверял себя: «Это единственный правильный выбор». Боль в моём теле должна будет пройти. Все мысли, терзающие мой разум — исчезнут в небытие. Я стану свободен. Мне нужно лишь прижать край камня как можно сильнее к моему горлу, закрыть глаза, и двинуть его в сторону. Так быстро и сильно, как только возможно. А затем… «Нет!» — Незнакомый мне голос, звонкий, полный ужаса, заставил меня оцепенеть. Огромная сила сжимала мои запястья, не давая мне двинуть руками, как бы я не старался. Даже открыв глаза, я не мог увидеть, что останавливало меня. Лишь тусклый блеск у моих рук. Чёрную шерсть, сливающуюся с тенями. — «От-т… Отпусти меня!» «Нет!» — Повторило Существо, практически крикнув мне в ухо. Продолжала держать меня за запястья и тянуть мои руки вниз, к ногам. И я не был способен сравниться с этой силой. Я был слаб… как и всегда. Ничтожен… Отдавал свои последние силы, себе же в урон, пока неизвестное мне существо в соседней клетке аккуратно повторяло мне: — «Нет». Как я мог сопротивляться ей? Почему она предотвращала мои попытки покинуть это ужасное место? Я… не мог понять её, и противостоять ей я тоже не мог. Я не смог удержать камень в своих руках. Не смог выбраться из её крепкой хватки и убежать в другой угол клетки. Теперь я, слабый, ничтожный, скованный дикой усталостью и истерзанный мыслями о самоубийстве, не мог противиться судьбе более. Я был куклой в шерстяных руках существа, и скоро, утром, я стану куклой и для… «них». Новые порции боли наполнят меня. Новые синяки появятся на моём истощённом теле. И меня будут мучить, смеяться надо мною. Снова и снова. «Человек». — Существо звало меня, и хватка её, что прижимала моё тело к деревянным прутьям, начинала слабеть. Она не решала отпускать меня, но и давить мой избитый живот и грудь она тоже не хотела. Всё, на что она решилась спустя секунды покоя — передать мне кусок своего хлеба. Целый, мягкий, чистый. Даже не отламывая себе половины, аккуратно перекладывая его прямо в мои руки. «Мне… н-не нужна твоя забота. М-мне не…» — Всё моё тело желало покоя. Оно пыталось отдаться воле этого существа, даже если я противился ей. Противился сквозь слёзы и немощь. «Забота тебе не нужна». — Повторило существо за моей спиной, тихо дыша через рот. Чуть приподнявшись, она начала зажимать пальцы моих дрожащих, окровавленных рук. Давала мне возможность сжать тот кусок хлеба, который она отдала мне. И шептала, уверенно, тихо: — «Забота тебе необходима».