Меж вереском и звёздами

Тени, растянутые закатным солнцем, украдкой проползли в сад. К осени рдяные маки под суровым присмотром старого Хэмфаста Гэмджи вымахали до небывалой величины и теперь заглядывали в круглое окно Бэг-Энда вместе с подсолнухами, спутавшими пламя в камине со светом далекого солнца. По одной из тропинок бодро вышагивал Сэм, держа в руках садовые инструменты. Довольно мурлыкая себе под нос одну из песен, сочиненных Бильбо, садовник подрезал кусты сирени. — У нас, в закатной стороне, не молкнет песнь дрозда, цветут цветочки по весне, журчит в ручье вода, и даже в полуночный час там в небесах всегда горит сверкающий алмаз — эльфийская звезда, — допел он последнюю песню и пошел спать, втайне надеясь хотя бы во сне увидеть эльфов, о которых столько рассказывал старый хоббит. Фродо взвесил в руке конверт, оставленный Бильбо на каминной полке. Гости разъехались, удовлетворив аппетит, но никак не любопытство. Слухи множились быстрее, чем исчезала еда за столом. Верно было лишь то, что дядюшкину речь здесь запомнят надолго, и от остатков былой репутации, уже порядком подмоченной приснопамятным приключением, теперь и вовсе не осталось и камня на камне. Перед глазами хоббита еще плясали разноцветные блики — память о знаменитом фейерверке Гэндальфа. Вскрыв конверт, Фродо почувствовал, как на его ладонь упала холодная тяжесть. Дядюшкино кольцо. Казалось, что этот крохотный кругляш золота вобрал в себя весь свет камина и теперь сиял словно жидкое пламя, заключенное в холодный металл. Хоббит поднес кольцо к глазам, невольно восхитившись совершенством форм, и тут же спрятал его в карман. В комнате всюду лежали сваленные по углам подарки, каждый из который был надписан знакомым почерком. Казалось, что уходя старый хоббит не оставил себе ничего, кроме выцветшего дорожного плаща, верного посоха, порядком раздобревшей рукописи и своих стихов, бережно хранимых в кладовой памяти. Фродо понимал, что ему бы радоваться за дядюшку и за себя заодно. Подумать только — теперь он хозяин Бэг-Энда… Сирота из Баковин, теперь он имел все, что только пожелала душа, но что-то томило, не давая радоваться свалившемуся счастью. В конец измаявшись, хоббит подбросил в камин несколько сосновых поленьев и поворошил остывшие угли, чтобы было не столь зябко сидеть за столом. Вытащив из одного из ящиков старую карту, он принялся ее разглядывать так, словно видел впервые. Уходя в дальние прогулки, Бильбо часто возвращался домой с цветами, которые остальные хоббиты почитали за сорняки. Старого Гэмджи же и вовсе чуть удар не хватал всякий раз, когда он видел, что за траву тащит домой мистер Бэггинс. Но сам Бильбо учил Фродо смотреть на этот мир глазами эльфов и видеть красоту даже там, где взгляды остальных натыкались лишь на сорняки. В вазе и сейчас стояло несколько стеблей душистого вереска, который уже начинал отцветать, роняя твёрдые как камни цветы. Несколько засохших лепестков упали прямо на изображение дракона, развеялись по Дейлу и затерялись в чернильных дебрях Лихолесья. Всегдашняя смешливость оставила Фродо, и муторная тяжесть сдавила сердце, не давая отвести взгляд от карты. Зря он не принял предложение; не ушел неведомо куда, чтобы найти свой клад, а теперь уж ищи ветра в поле… — Дурак ты, Фродо, какой же ты дурак… Одна за другой на небе вспыхивали звезды светильники Элберет. Вот показался красный Боргил, вслед за ним и Рэммират растянул по небу свою звездную сеть, а Менельвагор поднял искрящийся меч. Сон все не шел. Допив остатки эля из старой кружки с отколотой ручкой, Фродо устроился на подоконнике. Раскурив старый Тоби, хоббит бросил взгляд в окно. Словно отражение звезд, в Приречье зажглись медовые огни трактиров. После полного забот дня, хоббиты охотно стекались в «Плющ» и «Зеленый дракон», чтобы вытянув ноги и всласть откушав грибного пирога, рассказать байку-другую и поделиться мыслями касательно видов на урожай. Хотя в ту ночь все разговоры рано или поздно сворачивали прямиком к Бэг-Энду и пресловутому кладу, якобы схороненному в одной из его многочисленных кладовых. Фродо смахнул со штанов остатки табака, тут же подхваченных холодным ветром. Неясные мечты о приключениях окутали его словно дым. Он смутно догадывался, что встретить дракона вживую и сразиться с гигантскими пауками не то же самое, что слушать рассказы о них, завернувшись в плед у камина. И все-таки, и все-таки… Хоббит поднял глаза к звездам. Одна из них, не слишком крупная и не слишком мелкая, чтобы затеряться средь других, словно воззрилась на него в ответ. Но не успел хоббит ей как следует налюбоваться, как звезда погасла, не оставив после себя ничего, кроме воспоминания о своем свете. Хоть Фродо частенько потешался над Сэмом, верившим в разные приметы, но сейчас ему самому стало не до смеха. Завещание было оформлено чин по чину: писанное красными чернилами, заверенное самим таном в соответствии с освященными мудростью прошлого традициями. В конец издерганный незваными посетителями, штурмовавшими Бэг-Энд с самого утра, Фродо попробовал улыбнуться, но улыбка та получилась жалкой, словно у хоббита болел зуб. Лобелия вернула завещание и напыжилась, силясь придумать что-нибудь пообиднее. — Какой из тебя Бэггинс. Ты — Брендибак, вот ты кто! — выпалила она и удалилась, гордо держа подаренные Бильбо ложки, призванные пополнить ее и без того немаленькую коллекцию. Фродо вынул руку из кармана и обратился к Мерри. — Слыхал? В собственном доме последними словами поносят. — Еще чего, тебе, считай, комплимент сделали. Ну сам посуди — какой из тебя Брендибак? Посмотрев друг на друга, хоббиты покатились со смеху, однако, как следует повеселиться им не дал Пипин. Запыхавшись от духоты и беготни, хоббит сообщил, что несколько особливо назойливых субъектов силятся расковырять пол в кладовке в поисках знаменитого клада господина Бильбо. Вытуривая взашей всех незадачливых кладоискателей, Фродо с какой-то непривычной для себя веселой злостью подумал о том, что всем этим Мохностопам, Опоясням и Трупобыхам, не помешала бы основательная встряска для просветления ума. Рука словно сама скользнула в карман, сжав кольцо. — Ну, что, может до «Дракона»? — спросил Пипин, хлопнув его по плечу. — А? Поначалу Фродо подумал, что Перегрин имел в виду приключение Бильбо и Смауга, и лишь затем понял истинный смысл его слов. Гэндальф опять куда-то запропастился. На этот раз маг говорил загадками больше обычного, но суть их сводилась к одному: «Я уеду. Жди в самый неподходящий момент». — Ты же знаешь, я всегда за, — сказал Фродо и снял плащ с вешалки.

***

Его заперли на самом верху башни, ободрав одежду как кожу, отняв прелесть и себя самого. Мир перед глазами плыл, то угасая, то вновь вспыхивая резкой болью, и горькая слюна не могла наполнить пустой желудок. Его выворачивало наизнанку от яда Шелоб, било дрожью от холода и ударов кнутов. Он не мог ни сидеть, ни уж тем более стоять. Он пытался вспомнить лица друзей, улыбку леди Галадриэль и далекий дом, но видел лишь огненное око, что призывало его к себе, каленым железом выжигая в его душе все хорошее, что в ней когда-либо было. На секунду Фродо померещилось, что кто-то пел до боли родную песню, но кто мог петь ее здесь, в этой твердыне, где даже камни сочились ядом? Облизав иссохшие губы, Фродо тихонько запел, будучи не в силах вынести одиночество и нестерпимую тишину, и голос Сэма словно вторил ему в ответ. — А тут, во тьме, среди камней, где мертвая земля, где с каждым часом все темней, сижу, как в склепе, я. Но солнце пусть затмила тень, и звезд как будто нет, с тобой я не прощаюсь, день, с тобою, звездный свет.