Окно возможностей (Сотрясение)

Глава первая — Далер! Твою мать! Открывайся под пас! Мимо, едва не задевая его плечом, проносится знакомая мощная фигура с номером «22» на спине. Что? Далер делает попытку рвануть следом, но по какой-то причине его вдруг ставшие странно тяжелыми ноги отказываются слушаться. Он знает, что должен бежать вслед за Артемом, приказывает себе двигаться, но вместо этого, наоборот, замедляет свой темп и вскоре вовсе останавливается. Голова, как болит голова… Он морщится от боли, а когда снова открывает глаза, обнаруживает, что всё поле зрения заполнено перекошенным от ярости лицом всё того же Дзюбы. — Блядь, Далер, ты оглох?! — Артём, который всего секунду назад был так далеко, теперь стоит перед ним и орёт на него с высоты своих двух метров, — Я сказал тебе, открывайся под пас! Какого хера ты застрял сзади?! — Не дожидаясь ответа, Артем отворачивается и бросается в направлении развивающейся в их сторону атаки, оставив своего замершего партнёра по команде позади. Опять он на меня злится… Почему? Что-то с головой… Травма? Когда? Далер прижимает ладонь к пульсирующему болью виску и смотрит по сторонам, пытаясь понять что происходит. В ушах стоит сплошной то ли звон, то ли визг, почти заглушающий все прочие звуки. Это свисток судьи? Шум трибун? Нет, это что-то другое, звук будто внутри головы, весь череп заполнен этим звенящим воем взбесившихся пчел. Он всеми силами старается сосредоточиться, преодолеть свое странное, оглушенное состояние, но в это мгновение из-за спины выскакивает игрок в бело-синей динамовской форме. Всё слишком быстро. Далер видит, как кто-то из партнеров бросается динамовцу навстречу, лишь в последнюю секунду прерывая опасную передачу. На него опять зло орут, и он узнает голос Смольникова. Его зона. Он снова не закрыл свою зону, дал динамовцам устроить ответную атаку на их ворота, и Игорю пришлось бросать своего игрока, чтобы подчистить за Кузяевым. Идиот… Жгучий стыд за свою ошибку и страх того, к чему она могла привести подстегивают адреналиновым хлыстом, и Далер наконец-то заставляет непослушное тело бежать. Не важно, что с ним произошло, это может подождать, а прямо сейчас он должен двигаться, надо попытаться разбегаться, снова включиться в игру. Нельзя выпадать. Нельзя подводить. Команду, тренеров, болельщиков, всех. Он бросается наперерез бегущему по его флангу динамовцу. Да, это их выездной матч с «Динамо», в Москве, это он помнит. Еще вроде бы помнит разминку, ободряющее подмигивание Андрея в подтрибунном коридоре, помнит как команды выходили на поле, и… И? И он ничего не помнит между стартовым свистком судьи и злым рявканьем на него Артёма минуту назад. Кто-то из партнёров по команде делает пас в его сторону, Далер не дотягивается, упускает мяч, пытается преследовать убегающего от него соперника, но всё же проигрывает борьбу. Тело по-прежнему отказывается слушаться. Головная боль просто убивает. Память? В голове тошнотворным, туманным калейдоскопом мелькают лишь бессвязные обрывки каких-то воспоминаний, он отчаянно пытается зацепиться за них, но всё это похоже на попытку вспомнить ускользающий сон. Что-то было, какое-то столкновение, потом врачи, его проверили и… дали играть? — Эй, Далер? — он вдруг видит перед собой Ивановича, тот кладет руку ему на плечо, заставляет притормозить, смотрит хмуро и обеспокоенно, — Ты в порядке? — Всё нормально, — Далер дёргает плечом, стряхивая руку Бранислава, кивает, и автоматически бежит дальше, смутно раздраженный этим внезапным вопросом капитана. Страха нет. Он даже верит в то, что он действительно в порядке. Ну, почти. Ведь он в сознании, он может бежать, руки-ноги целы, есть только лишь этот странный провал в памяти, мерзкий звон в ушах и головная боль. Возможно, ему просто нужна небольшая пауза. Если бы прямо здесь и сейчас не шел матч, если бы он мог хоть на минуту остановиться, немного отдышаться, сосредоточиться, он бы всё вспомнил. И с головной болью справился. Но если это сотрясение? Далер не раз за свою карьеру получал болезненные удары, неприятно падал, но у него никогда прежде не было настоящего сотрясения. Возможно, этот провал в памяти и головная боль и есть его признаки. Но, получи он настоящее сотрясение, разве тогда врачи дали бы ему продолжать играть? Снова пас в его сторону, соперник перехватывает передачу, Далер делает рывок на пределе всех сил, но тело по-прежнему слишком медленно реагирует на команды. Его нога цепляет чужую, и динамовец охотно валится на газон, тут же начиная стонать и корчиться, театрально разыгрывая адские страдания. Резкий свисток судьи где-то совсем близко вызывает новую вспышку агонии в черепе, и Далер не может не схватиться за голову. Идиотский, бессмысленный фол. Семак и ребята меня потом разорвут. Ладно, хотя бы в центре поля, не у ворот, не так опасно… Он отходит в сторону, закрывает глаза, пытаясь справиться с болью и этой странной амнезией, но в голову упорно лезет эпизод из выездного матча с «Анжи» десять дней назад, в котором они проиграли. И проиграли, как он до сих пор уверен, только из-за его грубейшей ошибки. Далер не помнит, что с ним было пять минут назад. Но зато он великолепно помнит тяжелое молчание партнеров по команде в раздевалке после того матча, и долгий разговор на следующий день отдельно с Семаком, и гневный выговор отца по телефону, и осторожные утешения Андрея вечером, от которых ему стало только еще хуже. Как Андрей мог его успокаивать и поддерживать, если это Далер тогда, как последний идиот завозился с мячом в своей же штрафной, позволил отнять у себя мяч, словно у пятилетнего ребенка и только стоял, открыв рот, глядя, как соперник буквально расстреливал их ворота… Он поклялся себе больше никогда не подводить команду, тренера, Андрея. Звук судейского свистка внезапно прорывается сквозь пульсирующую головную боль, и сразу же за ним следует ликующий рев стадиона. Далер открывает глаза, оглядывается и застывает, видя, что судья держит поднятую в воздух красную карточку, а с поля, осыпаемый матами Дзюбы, медленно уходит понурый Дриусси. Но почему?! За что? Что произошло? Ошеломлённо, Далер смотрит в спину уходящего в подтрибунные помещения аргентинца. Только сейчас весь ужас произошедшего начинает доходить до него. Ведь это был его фол, его подножка динамовцу, его ошибка, снова его! Если бы не это, то не было бы и этого штрафного, а значит не было бы и удаления Себы. И вот теперь, «благодаря» ему, они в меньшинстве. А игра и так не клеится с самого начала. Проиграем? Нет, пожалуйста, нет. Сколько до конца? Внезапно Далер понимает, что не имеет ни малейшего понятия о том, какой сейчас счет, какая идет минута матча. Какой даже тайм? Он оборачивается поискать глазами табло, но мир вокруг внезапно пытается уплыть куда-то в сторону, а зеленое поле резко кренится на бок. Не смей падать! Не смей! Он замирает, уперев руки в колени и свесив голову, тупо глядя перед собой и тяжело дыша. Секунда, вторая, и действительность вокруг стабилизируется. Он выпрямляется, немедленно ощущая отвратительный приступ подкатившей к горлу тошноты. Нет, только не это. Сейчас он уже не сомневается в том, что это сотрясение, но всеми силами убеждает себя, что оно не очень сильное. Ведь врачи не заметили никаких плохих признаков и оставили его в игре? А это значит, что он может доиграть. Должен. Обязан. Да и что такого, даже если сотрясение? Ничего ужасного в этом нет. Это просто его первый сотряс, поэтому он сейчас не совсем понимает, как ему быть. И да, хорошо, ему немного, совсем немного, но всё же страшно. Но ведь он столько раз видел, как оставались в игре и доигрывали свои матчи другие футболисты. С перевязанными и даже окровавленными головами, тоже с провалами памяти, но продолжали играть, не сдавались. А у него всего-то головная боль, и, возможно, небольшой синяк или шишка, не больше. Надо перетерпеть. Надо доиграть… Хватит подводить команду, слабак! — Сколько осталось? — Далер спрашивает пробегающую мимо широкую спину. — Пять минут! — Артём бросает через плечо. — До конца матча? — До переры… — Отбежавший на пару метров Дзюба резко останавливается и оборачивается, пользуясь короткой паузой в игре, — В смысле? Ты что, не помнишь? — Злости на его лице больше нет, он шагает ближе, его брови удивленно ползут на лоб. — Эй, стой. Да стой ты! Посмотри на меня! Поле, как назло, выбирает именно этот момент, чтобы снова попытаться выскользнуть из-под ног Далера и от него требуется огромное усилие, чтобы устоять на ногах. — Блядь… РЕФ!!! СТОП, СТОП! Боль снова бьет в висок от близкого рёва Дзюбы. — Не кричи… — Далер морщится и пытается прогнать настойчивые пятнышки темноты, ползающие по периферии поля зрения и новую волну тошноты. Он видимо всё же покачнулся, потому что в следующую секунду железные пальцы впиваются в его правое плечо. — Всё нормально, пусти, — он вяло пытается вытянуть руку, но Дзюба даже не думает отпускать и продолжает звать судью.  — Реф! ЭЙ!!! ЗАМЕНА!  — Стой. Не надо, Артем. Но Дзюба не слушает, а куда-то его тянет, буквально тащит, заставляет идти. С поля? Нет, нет. Рядом с ним внезапно возникает их главный врач, Гришин, что-то негромко спрашивает. У него или у Тёмы? Далер снова морщится. Всё вокруг странно и неприятно рассинхронизировано, звуки не стыкуются с картинкой в глазах, ноги словно опущены в цемент. Тёма справа от него, торопливо говорит, жестикулирует, поддерживает под руку. Врач слева, насторожено смотрит и держит под спину, будто считает, что Далер сейчас упадет. Но он точно не собирается падать, он может доиграть, ему нужна минутка, совсем немного передохнуть. Если бы только они все оставили его в покое… — Стойте. Я… — он пытается остановить Дзюбу и Гришина. Никто его даже не слушает, и Далер, не имея никаких сил, чтобы спорить и сопротивляться, решает принять неизбежное и позволить себя увести, сдаться.  — Артём! Ну пять минут до перерыва, что ты устраиваешь?! Семак? Далер вскидывает голову и фокусирует зрение. Да, Тренер, прямо у бровки. Руки в карманах, губы сжаты в тонкую линию, глаза черные и злые. Он явно не доволен и даже не пытается этого скрывать. Низелик, помощник Главного, рядом с ним и тоже почти в бешенстве, переругивается с Дзюбой. А с чего бы им быть довольными? Их 14й номер лажает во второй игре подряд, сейчас вот соорудил глупый фол, который привёл к удалению Себы. Это по его милости команда осталась вдесятером, а теперь этот 14й даже доиграть пять минут не может из-за какой-то ерунды. Слабое звено. Я опять всех подвёл. Нет, нет, не хочу. Далер останавливается у самой бровки и снова пытается освободиться от хватки его сопровождающих.  — Да он даже не понимает какой сейчас тайм! — новый рев Дзюбы раздается над ухом. — Вы совсем тут уже?! У него сотряс! Убирайте его! Он даже стоять нормально не может! Далер хочет ответить, что он стоял бы совершенно великолепно, если бы его сейчас не тянули и не дергали одновременно в разные стороны. Но его по-прежнему не слушают, все вокруг говорят и спорят, будто его рядом нет, и он ненавидит это. Он делает несколько глубоких, осторожных вздохов и дурнота медленно отступает. — Михаил Юрьевич, подождите, не надо… Я доиграю. Повело на секунду, — Далер старается говорить и выглядеть уверенно, доказать, что он в порядке, но ведь он и правда сейчас чувствует себя немного лучше, чем пару минут назад. Гришин смотрит на него с сомнением, в нём явно борются профессиональное желание не упустить что-то серьезное, и понимание того, что излишняя перестраховка и потеря сразу второго важного игрока стартового состава почти гарантированно лишит команду шанса на победу. Далер видит, как Семак разочарованно поворачивается ко всей сцене спиной. И почему-то именно вот эта реакция Тренера ранит сильнее, чем любая головная боль. Не хочет видеть игрока, сломавшего игру всей команды, правильно. — Я хочу доиграть. В перерыве проверите еще раз, но сейчас дайте доиграть, — Далер собирает все силы и говорит твердо. — Пять минут, я смогу. Дзюба поворачивается к нему, — Кузя, не лезь, Шатов разминается, подменит тебя. Хочешь дуриком потом на всю жизнь остаться? Это сотрясение, ты что, не понял? — Я в порядке, — обрывает его Далер. С одной стороны, он благодарен Артему за заботу, но и злится, что тот самовольно назначил себя его нянькой и, похоже, собирается принимать все решения за Далера. Спасибо, но он справится сам. Время идет, и рефери, который в первые секунды тоже с беспокойством поглядывал на Далера, теперь настойчиво требует, чтобы все ушли с поля и не мешали продолжить матч. Неохотно Гришин уступает, и Далер доигрывает оставшиеся пять минут этого тайма, периодически ловя на себе обеспокоенные взгляды одноклубников. Отработав в защите у ворот при очередном угловом, он, прежде чем вернуться на свою позицию, успевает быстро улыбнуться Андрею. Я в порядке. По хмурому выражению лица Лунева ясно, что тот ему абсолютно не верит. Врачи обрушиваются на него со всех сторон одновременно со свистком судьи на перерыв. Едва они покидают поле, как его снова начинают проверять, светить фонариком в глаза, задавать одни и те же вопросы и щупать его несчастную голову. Следующие несколько минут он находится в эпицентре напряженного спора врачей, тренеров и одноклубников. Все говорят одновременно, и ему стоит огромных усилий заставить всех наконец-то заткнуться и выслушать его самого. Не только выслушать, но и поверить, что он сможет доиграть. Он так убедителен, что даже сам начинает верить, в то, что говорит. Они приходят к компромиссу. Его выпускают на поле, но Далер клянется, что, если почувствует любое ухудшение, он немедленно попросит замену. Но он не просит. Как Далер и надеялся, постепенно он более-менее разбегался, головная боль и периодические приступы тошноты становятся терпимее. Он уже не так выпадает из общего движения, нормально справляется со своими задачами, старается быть полезным, чтобы хоть как-то скомпенсировать команде его ошибку с тем фатальным штрафным. И всё же они проигрывают. Он сам доходит до раздевалки, сам переодевается. Успевает даже обменяться парой фраз с бродящим по раздевалке убитым горем Дриусси, тихо просящим у всех прощения за то, что подвел команду своим удалением, глупо, по-детски отбросив в сторону тот мяч. Далер пытается ему объяснить, что это была не вина Себы, что это только он, Далер виноват, ведь это он заработал тот проклятый фол. Это он подвел их всех, уже во второй игре. Вроде бы на него снова кричат, теперь всей командой. Он не очень хорошо соображает, но кажется это не крики злости. Кто-то рядом называет его бестолочью и мягко ерошит волосы, сгребает в объятия, продолжая бормотать ему в ухо что-то утешительное. Голос и движение руки теплые и знакомые… Андрей, конечно, это Андрей. Далер вяло пытается отстраниться, ведь вокруг них вся команда, разве можно вот так, при всех его обнимать? Но объятия только усиливаются, сил вырываться у него нет, да и желания тоже, и он позволяет себе на минуту расслабиться, утонуть в этих больших, добрых руках. — Ты мой дурик, такой дурик, такой умный и такой глупый, ну когда же ты перестанешь себя за все подряд ругать, а, бестолочь ты татарская? И не смей меня больше пугать, слышишь, никогда больше, Далерка… — тихий шепот прямо в ухо перед тем, как выпустить его из объятий, — Потерпи еще немного, скоро будем дома… Далер молча кивает в ответ. Он дотерпит, он постарается. Но, когда он наклоняется, чтобы завязать кроссовки, силы оставляют его. Тело продержалось так долго, как это было возможно, но даже его резервы были не бесконечны. Далер подозревал, что это случится, и всё же он не ожидал, что это произойдет так скоро и внезапно. Он приходит в себя от резкого запаха нашатыря, ударившего в нос и от еще более резких ударов чей-то ладони по щеке. Его голова лежит на чьих-то коленях, вокруг чьи-то ноги, множество ног, несколько встревоженных лиц нависают над ним. Он на полу раздевалки. Все вокруг говорят, громко, вопросы и слова сливаются в тошнотворный гул, не давая сосредоточиться и что-либо понять. Он что, отключился? Похоже на то. Снова вопросы, снова резкий и болезненный свет фонарика. Отвечать сложно, двигаться невозможно, сил едва хватает держать глаза открытыми. — Он в прострации, — Далер отдаленно слышит чей-то голос, похожий на голос Гришина. Хочется спать. Он знает, что необходимо двигаться, им пора ехать в аэропорт. И он обещал Андрею, что дотерпит. Но энергии нет ни на что. Смутно, он осознает, как чужие руки тянут его, помогают встать, сажают на скамейку, держат устойчиво, не давая упасть. Кто-то шнурует его кроссовки. Далер чуть хмурится, пытаясь понять кто. Тёмные, коротко-стриженные, немного вьющиеся волосы. Андрей. Тот поднимает голову, протягивает руку и треплет Далера по щеке, ободряюще улыбается, хотя улыбка эта никак не вяжется с его бледным лицом и испуганными глазами. Андрей что-то говорит, слова звучат слабо, их заглушает всё та же яростная головная боль, вернувшаяся с новой силой, и противный высокий звон в ушах. Хочется ответить, улыбнуться Андрею и всем остальным, успокоить, сказать, что с ним всё хорошо. Но прямо сейчас это слишком сложно. Всё его существо сосредоточено на решении простых задач. Дышать, держать глаза открытыми, не отключаться. Встать, идти. Далер вдруг обнаруживает себя в какой-то машине, сидящим на заднем сиденье, с головой, лежащей на чьём-то плече. С усилием, он выпрямляется и смотрит прямо во внимательные и обеспокоенные глаза Гришина за стёклами очков. — Далер? Ты лежи пока. Сейчас, минут через пять в больнице будем, нас ждут. — Больница?  — Да. Невролог посмотрит тебя. Если что, то тут с тобой переночуем, если решат тебя оставить на ночь, понаблюдать. Далер какое-то время молчит. — Моя сумка? — Всё в порядке, я видел Андрей твои вещи забрал, в самолете отдаст, ну или в Питере уже, если мы с тобой отдельно полетим. — Не надо отдельно. Мне уже лучше, — Далер садится ровнее, — Просто опять немного повело, сейчас нормально. Гришин хмурится, — Как с памятью? — Не чётко, но я помню, что вроде был удар, да? Кто-то врезался в меня. Но мне правда лучше. Не надо в больницу. Врач кивает, — Ладно. Сейчас тебя посмотрят, а там решим, как быть. Он замолкает и лезет в карман за телефоном, звук вызова которого кажется Далеру отвратительно резким и слишком громким. — Да, Богданыч, мы почти подъехали. Что? О… — он бросает быстрый взгляд на Далера, — Сейчас ему скажу, наверное, забыл включить. Да, отзвонюсь сразу, после осмотра. Давай… — он даёт отбой, — Далер, телефон включи, родители не могут дозвониться до тебя, волнуются, папа не выдержал и набрал Семака. Волна стыда и тревоги на мгновение перекрывает его боль и усталость. О, дерьмо! Как он забыл?! Родители, ведь они смотрели матч и видели всё, и удар, и как его Дзюба уводил, и как в конце игры он уходил с поля в сопровождении врачей! Далер всегда отключал телефон, едва только садился в клубный автобус, который вёз их на стадион и включал только после матча, чтобы никто и ничего не отвлекало. Родители это знали, он обычно набирал их сам. Но сейчас он просто обо всём забыл. Он лезет в карман куртки и к счастью находит свой айфон в одном из карманов, включает его, смотрит с ужасом на количество пропущенных звонков и сообщений, большей частью от родителей, но много и от приятелей по универу, даже от игроков других клубов, сборников. В груди немедленно теплеет, когда он видит уже 5 сообщений от Андрея. Волнуется. Он улыбается, палец зависает ответить Андрею первым, но он останавливает себя, чувствуя укол вины, и набирает отца. — Да, всё в порядке… да пап, правда… нет, это по трансляции казалось, на самом деле ничего страшного, — Далер закрывает глаза, сосредотачиваясь на том, чтобы его голос звучал легко и уверенно, почти беспечно, — Пап, ну в 14м в финале чемпионата мира Крамер с Гараем столкнулись, немец потом говорил, что помнит только второй тайм, но доиграл же. Куртуа весной в Лиге чемпионов с сотрясением тоже не просил замену. Я тоже доиграл, ничего страшного. Жаль только проиграли. Да… Да, обязательно проверят, мы вон как раз к больнице подъехали, прости, уже не могу говорить, надо идти. Я перезвоню. Маме скажи, что всё нормально. Он отключает телефон, откидывает голову на спинку сиденья и чувствует, как Гришин тихонько похлопывает его ладонью по колену. — Ты молодец. Если надо будет, дашь мне потом телефон, я с родителями сам поговорю, успокою. — Спасибо… — губы едва слушаются, ему снова отчаянно хочется спать. Машина притормаживает, водитель с кем-то быстро говорит через приоткрытое окно, и они проезжают дальше, через большие ворота, на территорию клиники. Через несколько секунд они останавливаются окончательно, и Гришин осторожно тормошит Далера за плечо. — Приехали. Давай, Кузя, пойдем. Можешь сам идти? Разумеется, он может. — Долго будет это всё? Ну, проверка? — Обычно около часа. Снимок сделают. Если надо, то МРТ, тогда подольше. — Долго… — Далер морщится. — Волнуешься, что рейс задержат из-за тебя? — Гришин мягко смеется. Он кивает. — Не переживай. Подождут сколько надо. Это вообще не твоя забота. Были бы заграницей, было бы сложнее, а тут, дома, вообще не проблема. И не ты первый, кого ждут, пока врачи проверят после игры. Ребята понимают, ведь в другой раз команда может задержаться из-за них самих. Они проводят в больнице почти два часа. Невролог ожидаемо хочет оставить его на ночь для наблюдения и более детального обследования, но Далер категорически против. Ведь ничего явно плохого они не нашли? Не нашли. Легкое сотрясение? Но ведь легкое. Лететь можно? Вот тут невролог не уверен, как и Гришин. Риски есть. Но ведь это всего-то 50 минут полета. Далер принимает решение сам. Он вернется домой с командой, а уже в Питере его как следует дообследуют. Он хочет домой. Хочет заснуть не в больничной палате, окруженный мониторами и проводами, а в своей кровати, прижавшись спиной к широкой груди Андрея, чувствуя его теплое, щекотное дыхание у себя на затылке. Хочет проснуться утром и увидеть рядом не безликие лица медперсонала, а добрую широкую улыбку его любимого мужчины. Неохотно, но его отпускают. Гришин звонит кому-то из машины по пути в аэропорт, давая знать, что они в пути, что всё в порядке, можно сообщать работникам авиакомпании, что «Зенит» скоро будет готов вылететь домой, в полном составе. Они поднимаются по трапу на борт последними. Все остальные члены команды и тренерский штаб уже минут двадцать сидят внутри и ждут только их. Идя по проходу между рядами кресел, Далер вяло улыбается и только осторожно кивает на вопросы и шутки одноклубников. Да, он в порядке. Да, его голова очень крепкая… Он буквально падает на своё место. Его крепкая голова сейчас опять убивает его. После недолгого облегчения боль вернулась, и даже выросла на ступеньку выше. Наверное, надо сказать об этом Гришину, но Далер уверен, что в таком случае врач немедленно высадит его из самолёта и однозначно оставит в Москве. И или останется с ним сам, или это будет кто-то из его помощников. Далер не любит суеты вокруг себя. Не любит никого напрягать своими проблемами. Он умеет терпеть. И он отчаянно хочет домой. Поэтому он просто закрывает глаза и откидывается в кресле. Заснуть. Надо попробовать заснуть, хотя бы ненадолго. Чьи-то руки шарят вокруг его талии, и он испуганно распахивает глаза. — Ты не пристегнулся, — Андрей, место которого прямо перед креслом Далера, сидит рядом, в соседнем кресле. Он вытягивает из-под Далера оба конца ремня и защёлкивает пряжку, хмурится. — Ты как? Честно. — Голова болит… Хочу спать, — Далер отвечает вяло. — Посидеть с тобой? Далер только слабо мотает головой и снова закрывает глаза, смутно осознавая, как его сосед с тяжёлым вздохом встаёт, чтобы пересесть на своё место. Он чувствует сжатие ладони Андрея на своих пальцах. Затем эта ладонь мягко гладит его волосы и… это поцелуй? Он ещё успевает вяло удивиться, что Андрей снова рискует открыто, при всех, проявить свои чувства, но через минуту нарастающая тяжесть набирающего высоту самолёта вдавливает его в спинку сиденья, затихшая было тошнота немедленно активизируется, и он больше не может думать ни о чём другом, кроме как о необходимости добраться до туалета. Он дышит короткими, рваными вдохами, боясь открыть глаза. Ладони и пальцы болят от силы, с которой он вцепился в подлокотники кресла. Ещё через пару минут Далер уже отчаянно жалеет, что упрямо настоял на том, чтобы вернуться с командой в Питер. Вариант остаться в Москве в больнице сейчас не кажется таким уж плохим. Во всяком случае, начни он блевать там, это никого не смутило бы. А сейчас всё, что он может, это только отчаянно молиться, чтобы дотерпеть до того времени, когда можно будет отстегнуть ремни и встать. Он не знает, сколько прошло времени. На плечо ложится чья-то рука и его слегка тормошат. — Далер? Гришин. — Эй? Открой глаза. Он не хочет. Все силы направлены на попытку удержать контроль над своим сдающимся телом. — Далер, посмотри на меня. С трудом, он подчиняется, зная, что Гришин не отстанет. Врач с тревогой смотрит на него, — Тошнит? Он может только кивнуть в ответ. Но, когда Гришин лезет в карман на переднем кресле и достает коричневый бумажный пакет, Далер всё же выдавливает из себя хриплое, — Нет. Гришин, кажется, понимает его смущение и немедленно начинает расстегивать пряжку на ремне. — Я помогу. Не спеши. С помощью врача Далер поднимается и делает несколько неуверенных шагов по проходу. Гришин поддерживает сзади. Кто-то возникает перед ним, держит за плечи, помогает идти, но ноги опять не слушаются. Что-то не так. Очень не так. Он слышит голоса рядом, но смысл их до него не доходит, все становится странно отдаленным, чудовищная боль в голове неуклонно отрезает от него окружающую действительность. Последнее, что фиксирует его ускользающее сознание, это чей-то крик за его спиной (Держи его, Андрей!), и приближающееся к лицу сине-серое напольное покрытие салона самолета. И больше нет ничего. (tbc)