Героев восхождение.

      А я невъебенно крут, знаете ли.       Из окна раздался запоздалый восторженный мат Ицуки, а затем он с выкриком «Свет даёт мне силу!» начал хреначить оттуда со скоростью чёртового пулемёта по убегающим церковникам, которых окрикивал, стараясь вернуть в строй, Первосвященник. Для полноты картины следует сказать, что далеко не все священнослужители решили дезертировать — дрогнула едва ли половина, и остались как раз самые суровые ребята. Тем хуже для них, впрочем.       Хотелось бы, конечно, чтобы лучник вместе с Рен, осторожно спрыгнувшей со второго этажа, да очухавшимся Героем Копья довоевали за немного выдохшегося от использования своих божественных резервов меня, но я зло отгонял эту мерзкую мысль на периферию сознания — Только что вот какую хрень отчебучил, так и что, после всего этого просто свалиться где стою? Я ребятам другое обещал! Первосвященник — мой!       Пламя в груди согласно зарокотало, разгораясь. Убегающая толпа поверила, что я могу творить чудеса, и оно так тонко намекало, что не нужно обманывать их надежды.       Честно говоря, несмотря на чёткое понимание цели, мысли в голове роились как бешеные, мешаясь в кучу, наслаиваясь друг на друга. Сознание полностью отключилось ещё когда я ломал шею тому бедному парню, полностью заменившись какой-то защитной реакцией организма — дикой, звериной сущностью.       Опьянённый боем, криками людей, видом свежей крови. Готовый рвать и метать. Подстегиваемый верой людей в то, что он будет это делать.       Я.       Безумие застлало мне глаза красной пеленой. Рыча, я бросился в сторону Первосвященника, не замечая никаких препятствий на своём пути.       Мотоясу благоразумно придержал рвущуюся в бой Рен, глядя на мою бешеную атаку. А посмотреть было на что.       Мне преградили путь по всем правилам римских легионов — ровными строями выуженных откуда-то из одеяний ростовых щитов. Левый кроет правого, правый бьёт, ага.       Ударить не успели — я опередил.       Как, верно, вервольф, вставши на две ноги, бьёт когтями, также я вдарил разгоревшимся в левой руке пламенем по стене щитов. Видимо, они намоленные — не поплыли как масло. Но где сталь, а где однажды уже плавленый мной адамант? Пусть и с явным сопротивлением, но я достал как минимум пятерых человек — четырёх напрямую, а пятого из второго ряда так приложило по щиту телом товарища, что его буквально раздавило меж ним и стеной третьих рядов. Брызнул фонтан крови, орошая идеально белые мантии священников, кто-то поражённо ахнул.       Меня в едином порыве попытались рубануть тонкими церковными клинками с выступающими крючьями на концах лезвий, но я взмахнул адамантовым ножиком, единым движением превращая сразу несколько мечей в металлолом. Я двигался настолько быстро, что казалось будто само время остановилось для всех кроме меня. Раздвигая, сминая и просто раскидывая дурной силой ряды святош, я уверенно пробирался к пытающемуся горланить что-то ободрительное Первосвященнику. Мне пытались ударить в спину, но не успевали за моей скоростью. Я уже не резал и жёг врагов, я их просто ломал руками, как кукол, давя шлемы вместе с головами и одним взмахом руки продавливая кирасы и ломая рёбра.       Их страх, их предсмертные мысли обо мне, их полная неуверенность в своей победе и вера в мою неуязвимость давали мне просто бешеные силы, которые так и распирали изнутри.       — Замолчи! — прикрикнул я на продолжающего вещать главного гада, и он действительно замолчал, побледнев как сама смерть. И остальные казались его отражениями — так приложил всех мой гортанный, рокочущий, нечеловеческий голос.       Они были уже сломлены.       Меня пытались поразить, не пропустить, но уже как-то не по-настоящему, обречённо. Лишь единицам смертное отчаяние придало сил, и большая их часть решила благоразумно бежать. Остальные же смирились со своей участью, уже признав себя побеждёнными и мёртвыми.       — Прочь! — рыкнул я, и они послушно расступились. Вернее, расступились они по приказу Первосвященника, но кто знает, как бы они повели себя если бы тот промолчал?       Хотя и так непонятно, кого они послушали — вон как далеко разбегаются.       А эта мразь, оставшись наедине со мной, десяток его охранения считать не будем, начал водить какие-то пассы своим причудливым артефактом. Он хотел было открыть рот — видимо толкнуть какую-то пафосную речь, но закусил губу. Я приближался слишком быстро, и у него не было на такую дурь времени.       Ещё хотя бы пару секунд, и я бы добежал, разорвал его. Но он завершил свои манипуляции, ударил копьёмечелуком оземь, как стукал посохом незабвенный дедушка Гэндальф. Застонали оседая люди вокруг него, выпиваемые досуха этим злобным колдовством.       А потом приложило меня…       Не совсем понимаю, откуда по мне прилетело этим ревущим, нескончаемым потоком пламени, но знаю одно — хреново пришлось даже что-то вопящему Щиту, который я как-то интуитивно развернул в самую широкую, «гордынческую» модификацию.       Скажу без прикрас: мне не то чтобы было печально и неуютно — мне было пиздецки больно и я словно заживо запекался в своих доспехах.       Но я жил. Я жил в этом ревущем пламени.       Потому что я сам горел пламенем. Местами своим, местами чужим, занявшимся из-за веры людей… как бы не были якобы слабы местные, всего примерно пара тысяч на растоянии менее километра уже превращали меня в настоящего полубога. Хотя, я и так герой*, ха-ха.       Огненный протуберанец схлынул, оставляя после себя небольшой кратер с оплавленной землёй и меня на пятачке почти не затронутого участка почвы. Прикрыл Щит, прикрыл, ничего не скажешь…       Броня даже не оплавилась. Так, закоптилась слегка, но так как она и так чёрная, заметно было не особо. Действительно мощным человеком был их этот великий Мелрин, ничего не скажешь. Или это мой огонь прикрыл доспехи от чужого?       Наверное, для всех остальных это со стороны выглядело круто — Бах! Земля оплавлена, а я стою внешне невредимый в центре филиала ада. Но вот для меня это было не совсем так.       Не знаю точно, что там у меня творилось под доспехами, так как от шока боль я уже не чувствовал, но хруст встающих на место костей и споро востаналивливающееся зрение, первым делом попавшее под огненный поток, говорило само за себя. Вот это регенерация! Да я чёртов монстр!       Мы секунд наверное двадцать стояли в напряжённой тишине. Затем я наконец смог открыть заново отросший левый глаз, найти взглядом Первосвященника, словно сдувшегося в размерах, и побрести к нему.       Неотвратимо, неторопливо, словно сама смерть я приближался к крепкому мужчине, который моими трудами сейчас больше напоминал древнего старика — поседел и осунулся. Он не бежал, он только бездумно пялился на меня пустыми, сумасшедшими глазами, сев там где стоял, и бормотал что-то себе под нос. Я поторопился, чтобы прервать его, боясь что он пытается приложить меня каким-нибудь предсмертным проклятием, но подойдя, услышал только два слова, которые Первосвященник повторял как мантру: «Светоразящий! Негорящий!»       Я пинком отбросил выпущенный им из рук артефакт, схватил за шею поднимая ввысь. Нет, никакой реакции.       Потряс, чуть сжал руку — твердит, пусть и беззвучно, задыхаясь.       Так тому и быть.       Я приставил трансформировавшийся в адамантовый клинок щит к груди священника, одним движением вбил его в сердце. Он охнул, обмякая, а я с довольством от того, что завершил это дело, припечатал, рокоча скорее не обожёнными голосовыми связками, а самой своей сутью:       — Твоя душа — моя!