Исповедь Саламандры

      Лена приходит домой возбуждённая, растрёпанная, с пятнами краски, въевшимися в пальцы и усыпавшими щёки. И с огромной радостью, которая птицей бьётся в рёбра, кажется, намереваясь покинуть грудную клетку. Лене очень хорошо, так что хочется громко смеяться! Лена вспоминает, как отчаянно пыталась отказаться от просьбы учительницы раскрасить плакат к 23 февраля, и невольно краснеет.       «Хорошо, что не отказалась!» — ликует Лена, аккуратно выкладывая в стопку на стол тетрадки из ранца. Взгляд падает на зелёно-синие пятна на руках, и Лена хихикает. Наверное, сейчас она самая счастливая восьмиклассница во всём Питере.       Ларсен, этот старшеклассник из соседней парадной, который просит называть его исключительно так, тоже оказался в актовом зале среди тех, кто помогал его украшать. А увидев Лену, пыхтящую над плакатом в два раза больше неё, легко спрыгнул с стремянки (едва не опрокинув её на себя) и вооружился кисточкой. Рисовал он, вообще-то, достаточно просто. Но зато подкидывал такие потрясающие идеи, от которых у Лены загорались щёки, и хотелось пищать от восторга.       Ларсен был просто генератором идей! Он болтал, рисовал пальцами по плакату и Лениному лицу. А она возмущённо тыкала его по уже покрытым лёгким пушком щекам в ответ.       — Ленусь, ты вернулась? — на пороге комнаты возникает мама, высокая, худая, с тонкими бровями, которые нехорошо сдвигаются к переносице, едва цепкий взгляд скользит по Лене. — Лариса Владимировна предупредила, что ты будешь рисовать плакат. Но не на себе же!       Лена виновато опускает глаза и тут же натыкается на стрелку на колготках. Нервно выгибает пальцы. Это уже вторая пара за месяц. Новые мама не будет покупать: заставит носить старые тёплые, своей чернотой превращающие и без того худые Ленины ноги в спички.       Мама следит за её взглядом и недовольно поджимает губы. И ничего не говорит. Но Лена уже давно знает, что молчание — хуже тысячи бранных слов. Это значит, что мама огорчена. Зла. Разочарована.       — Прости, мам, — Лена корит себя за то, что позволила Ларсену заманить её в ботинках на школьный каток и покатать её, но маме ничего не говорит: — Я всё исправлю.       Мама молча уходит. И уже с другого конца квартиры, из кухни, зовёт на обед.       Тарелка гречневого сума дымится перед Леной. На ней длинный домашний свитер, старые лосины и румянец на щеках. Родители вполголоса переговариваются о кредите на новую, более просторную, картиру в другом районе под залог машины. Отец цокает и качает головой. Ему эта затея явно не нравится, а мама твердит, что они всё выплатят, если продадут эту квартиру.        — Мам, пап, — когда родители синхронно выдыхают, Лена подаёт голос: — Я знаю, кем стану.       — Странное заявление, — пожимает плечами мама, промакивая тонкие губы салфеткой, — юристом, разумеется. Они отлично получают, даже если сидят в конторе.       Лена хмурится, отрицательно мотает головой, но не успевает ничего сказать, потому что своё мнение выражает отец:       — Не говори ерунды. Она станет экономистом. К тому моменту, как она закончит институт, юристов расплодится будь здоров, а хороший бухгалтер любой компании нужен.       — Вот и нет! — бледно-золотые локоны взметаются вверх и прилипают к губам, так что приходится их поспешно убрать. — Я буду художником! Буду рисовать компьютерную игру. Ларсен сегодня рассказывал о такой: у него потрясающее воображение! Он хочет создать не просто игру, а настоящий параллельный мир. Там не будет постоянных забот, проблем, кредитов, врагов!       Лена говорит, и ложка в руке подрагивает, и капли супа летят на тарелку, на стол и даже на стены. А она не видит. Ничего не видит, кроме огня в глазах Ларсена и потрясающей игры, в которую поскорее хочет окунуться. Сегодня она, ни секунды не раздумывая, дала согласие участвовать в этой затее. И готова дать его снова и снова.       Но чем ближе она подходит к концу, чем холоднее становится суп, тем чётче и чётче перед Леной встают лица родителей. Хмурые, равнодушные.       Разочарованные.       И Лена говорит уже не так уверенно. И уже не говорит, а бормочет — почти что шепчет. И то, только чтобы не оставлять мысль незавершённой.       — Пустые мечты, Лена, ведут к краху.        Голос отца как будто вбивается в сознание чьей-то безжалостной сильной рукой, сжимающей не молоток — молот. И от этого Лене становится холодно. Мягкий свитер не греет — холодит и царапет нежную кожу.       — Творческие люди всегда оказываются в могиле. Или на пороге бедности, — равнодушно пожимает плечами мать. — Я знаю много таких примеров, поверь. А тем более рисовать компьютерные игры! Что за бред?! Я вообще считаю, что для прогрессивного будущего нужно их запретить. Люди там зарабатывают агрессию, злобу, алчность. Забывают об ответственности и не скатываются по наклонной, а летят в Тартары!       Лене очень хочется спросить, не летит ли их семья в Тартары с не до конца уплаченным кредитом за поездку заграницу и с планами на новый кредит. Но молчит. Лишь выслушивает наставления матери и отца о том, что мечтать — вредно. Она знает, что многие говорят: «Мечтать не вредно». Но только не её родители.       Они не просто считают — они знают, что мечты отравляют кровь и заставляют людей смотреть на мир через розовые очки. Потому что мама тоже когда-то мечтала. Мечтала стать известной певицей, жить в Калининграде, разъезжать в турне по Европе и России. А вместо этого пошла учиться на воспитателя и в двадцать родила Лену и вышла замуж за папу. И вот теперь принимает звонки в оконной компании.       А папа мечтал иметь свой двухэтажный коттедж. На выходных ездить в Финляндию и Швецию. Летом отдыхать в лучших отелях Турции, а не в Подмосковье работать на бабушкиной даче. Но в девяностые шаткий бизнес рухнул и теперь папа работает начальником какого-то технического отдела.       Они, конечно же, знают всё лучше. И, безусловно, хотят Лене исключительно добра. И чтобы добиться хорошей жизни, Лене надо сорвать флёр мечтаний. Да, больно, но зато полезно.       — Мечтать — глупо. Одними мечтами сыт не будешь. Они только отравляют жизнь и искажают людское представление о ней! — папа говорит громко, распалившись, и машет ложкой. Суп давно остыл, а папе всё равно. Он повышает и повышает тон, как будто мама с Леной не слышат его. — Нет смысла заниматься тем, что тебе нравится, если это не приносит денег. Не, есть, конечно, отдельные дураки, которые живут в подвалах, но занимаются любимым делом и думают, что делают мир лучше. Ну не дебилы ли? — Лена неуверенно кивает. — От голых мечтаний счастливым не станешь. Как вообще можно быть счастливым без денег?       Пока папа берёт передышку, к диалогу подключается мама. Она, в общем-то, говорит то же самое, что и отец. Только аргументы приводит более чёткие. Рассказывает историю о сестре знакомой, художнице, которая живёт с непутёвым сыном (у которого условный за хулиганку), дочкой, слепо верящей, что выйдет замуж за миллиардера, и трёхлетней внучкой. Она работает на четырёх предприятиях уборщицей, да ещё и получает пенсию, чтобы выжить.       — А ведь мечтала стать дизайнером. Стены разрисовывать.       И мама замолкает.       И только во взгляде — немой вопрос: «Ты так же хочешь?»       Лена уже давно не поднимает взгляда, застланного полупрозрачными щиплющими слезами, на родителей. Она изучает яркие пальцы, и пятна краски кажутся ей стыдным клеймом или ядом.       А когда мама пророчит Ларсену судьбу бомжа и советует держаться подальше от «непутевого мальчишки», Лена пищит, что не голодна, и мышкой юркает в свою комнату. Там душит горькие слёзы в подушке. И думает, что родителям не верить глупо. И в самом деле пора распрощаться с глупыми мечтами. Воздушным замкам пора рассыпаться и превратиться в небольшую квартиру. Как у всех.        «В этой жизни на успех везёт лишь избранным или изворотливым», — всегда говорит мама и, свысока глянув на Лену, добавляет, что она не похожа ни на избранную, ни на изворотливую, а значит, надо отбросить в сторону мечты и р а б о т а т ь.       Поэтому на следующий день, встретив Ларсена в коридоре, она нервно рарправляет юбку, липнущую к чёрным колготкам, и бормочет: «Извини». Ларсен как будто всё понимает и по-хозяйски, непозволительно дерзко, притягивает её к себе за талию. От его близости становится чрезвычайно жарко. Пальцы с неотмытыми пятнами краски поправляют воротник свитера. Ларсен мягко перехватывает её за руку. И Лена, как под гипнозом, смотрит на его светлые мозолистые пальцы с такими же пятнами, как у неё.       — Никто не может запретить мечтать, — Ларсен с улыбкой ободряюще потирает Ленин бок и сжимает пальцы.       А Лена с трудом удерживается от глупого, наивного, просто-напросто детского, желания сложить их ладони, как Тарзан и Джейн. С трудом верится, что Он и Она — из одного мира.       — В любом случае, я оставлю тебе место. Специально для тебя создам вора. Чтобы ты могла стать богатой!       — Спасибо, — сдержанно улыбается Лена и всё-таки находит в себе силы выпутаться из его рук, тем более, что вокруг уже змеем-искусителем вьётся нехороший шепоток. — Не стоит утруждаться. Я не приду.       Ларсен хмыкает и, пригладив волосы пятернёй, отходит.       А какое-то смутное чувство, как радость вчера, птицей бьётся в грудную клетку и твердит: «Придёшь».       Лена мотает головой: вряд ли. Мечтать вредно, потому что ей едва ли повезёт. А мечты отвлекут её от работы. И хотя всё нутро Лены сопротивляется этой точке зрения, она её принимает.       Потому что так считают родители.       А родители н е м о г у т ошибаться или желать зла.