Главное - упасть внезапно

Пролог, вступление. Как хотите. "...Папа хватает меня за шкирку и, перехватив поудобнее, поднимает над землей. Он улыбается, но как-то вымученно, а в глазах его, обычно таких храбрых и сосредоточенных, плескается затаенное отчаяние, и они странно и непривычно блестят. Я ничего не понимаю и радостно хохочу, одновременно пытаясь удержать на себе отцовский капюшон с плащом, которые больше меня раза в четыре и свисают до самой земли, отчего я похожа на собаку, которая запуталась в простыне. Отец неспокоен, и я чувствую это, хоть еще и не могу понять причины. Но он все равно улыбается, как тогда, когда говорил, что мама не вернется, потому что у нее есть дела очень далеко отсюда. Я поверила, поскольку была совсем маленькой. И верю сейчас, барахтаясь в его плаще. Верю его немного отчаянной улыбке, за которой он прячет боль, чего я еще не могу увидеть и понять в силу возраста. Он сажает меня на колени, его руки слегка дрожат, а движения быстры и даже немного неловки. Я начинаю понимать, что что-то не так, но не придаю этому особого смысла - мало ли, что случилось. Он во многих передрягах побывал. Отец протягивает мне свои скрытые клинки. Что это именно они, я еще не понимаю, но с радостью принимаю очередную игрушку. Как иначе назовет это шестилетний ребенок? -Запомни то, что я сейчас скажу тебе, Шель. Ничто не истинно, все дозволено. Запомни. Напиши это золотыми буквами на своем сердце и пронеси через самые сложные времена твоей жизни. Сейчас ты не поймешь, но запомни. Ничто не истинно... Все дозволено. И он снимает с меня свой плащ с капюшоном и привычным, ловким движением набрасывает его на себя. Я, сжимая в руках лезвия и повторяя раз за разом в голове то, что сказал отец, кручусь вокруг, заражаясь неясной тревогой и слыша, как все сложнее выдавливать из себя слова отцу. А он становится передо мной на колено и торопливо шепчет, крепко держа за плечи: -А сейчас... Помнишь дядю Лота и тетю Цисси? Беги к ним. И не вздумай возвращаться назад. И не оборачивайся. И помни: "Ничто не истинно, все дозволено" - и папа слегка толкает меня в сторону дороги и, закрыв лицо капюшоном, бежит в противоположную сторону. Мне нечего делать. Страшно. Но я не оборачиваюсь и бегу по дороге вперед..." Это был последний раз, когда я видела отца. С тех пор прошло шесть лет, но я отчетливо помню этот день. Глаза. И кредо отца я тоже помню. Его звали странным именем - Шелдон, и он всегда говорил мне, что "борется со злыми людьми, которые жаждут власти и идут на все, чтобы ее получить". От него мне, кроме наставления и скрытых клинков, достались довольно значимые проблемы на всю жизнь: убив моего отца, тамплиеры пытаются найти и меня. Правда, у них маловато наводок, но что-то такое я слыхивала, да и пытались меня как-то поймать не из-за украденной вещицы и совсем не обычные солдаты. Я все еще не понимаю, почему Шелдон Шейлис стал ассасином. Быть ассасином не значит работать им. Быть ассасином - это стиль жизни, вера в такую жизнь и в то, что тамплиеры - не друзья народу, а одни из злейших его врагов. Ну, такой вывод я могла сделать, пребывая в шестилетнем возрасте... Хотя, нет, в шестилетнем возрасте я думала, что папа просто ищет и забирает у плохих дядь их игрушки за то, что они убили мою маму. Да. Примитивность мышления, на самом деле, таится во мне до сих пор. Ну да это сейчас не важно. И все же, я не понимала. Ни отца, ни его веру, ни его кредо. Наверное, придется еще пару лет побегать по городу, потихонечку таская все, что плохо лежит, с прилавков... И из карманов. Я же должна была что-то есть. И на что-то жить. И вообще Лот, похоже, дурно на меня повлиял. О Лоте, кстати. Долго у тети Цисси я не пробыла. Меня нашли. И ее с мужем тоже. То есть, примерно в восьмилетнем возрасте я снова куда-то убежала. Не одна, а со старшим сыном Циссили ( "тетя Цисси" звучало совсем несерьезно, Циссилиния - сложно и вообще как-то... круто), которому вроде было на тот момент тринадцать. Он чуть ли не с пеленок был несколько вороватым и нервным, но довольно беспардонным и веселым. Эту беспардонность я у него переняла в утроенной мере с добавкой легкого собственного кретинизма. Вот он и был Лот, названный в честь отца. Но я звала его Лотком, разумеется. Лот - скучно и нудно. И даже почти не глупо. И его смерть формально была первой смертью, которую я увидела в живую... Почти год прошел с момента его гибели, почти год в Бостоне я живу совершенно одна. Глава I, как бы вводная За время, проведенное на улице, я успела привыкнуть к своему положению настолько, что уже даже не жаловалось торговцам на свою несчастную судьбу, а просто молча подходила и тащила еду, не спрашивая и не клянча. Черт возьми, какой смысл просить разрешения, если никто ничего все равно не даст? Вот вот. Именно. НИ-КА-КО-ГО. Очередной раскат грома заставил вздрогнуть и поежиться меня в своем "доме". Этот "дом" никак не назовешь таковым, поскольку состоял он из двух старых бочек, сверху накрытых железным и ну ни капельки не ржавым листом, выполняющим роль довольно непутевой крыши, которая нависала надо мной чисто для галочки и никак не спасала меня от проливного дождя. И уже минут двадцать я сижу в луже, насквозь мокрая и злая. Поняв, что эта дыра для такой ночи никак не может выполнить роль пристанища, я, воровато оглядываясь, выскочила на залитую водой улицу и поскакала по лужам в другой конец города. В итоге через выбитое окно я забралась в чей-то пустующий дом (я раньше уже ночевала как-то тут с парой других бездомных детей, брата и сестры, которые были младше меня и явно почти не имели шанса на выживание. Что потом все-таки и было доказано) и наконец-то смогла уснуть. Утро 5 марта 1770 года* Я проснулась от довольно навязчивого и громкого шума. Пытаясь подавить зевок и понимая, что за ночь одежда - ну, ее подобие - абсолютно не просохла и наглейшим образом прилипает к телу, я поползла к окну, которое служило входом. Уже на подходе к оному выбитому объекту интерьера, я, не задумываясь и до конца не проснувшись, начала вопить колоратурным сопрано : -Нормальные люди спят тут, а какие-то бля... Я высунула голову из окна и наткнулась взглядом на плюющегося проклятиями солдата, которой припер мушкетом к стене яростно матерящегося горожанина. Потихоньку оба мужчины заткнулись и подняли взгляды на меня (припертому к стене горожанину это далось с заметным трудом), явно введенные в ступор видом мокрой встрепанной девочки лет двенадцати, беспардонно матерящейся на всю улицу. ...-дыри мешают...Спать... порядочному...человеку. Эм... - тихо заканчиваю я, понимая, что бытие мое сейчас накроется медным тазом. -Так это же та самая... Воровка! - оживляется солдат и тут же отнимает свое орудие калечения людей от стены и несчастного человека и, явно не с радужными намерениями дать мне конфетку, наводит его на меня. -Вот дерьмо. Я проводила взглядом поспешно ретирующегося мужчину, воспользовавшегося минутным отвлечением от поставленной задачи "красного мундира", и, не сдерживая своего темперамента, выдала ему вслед тираду на тему "возможной помощи избиваемому британским солдатом ребенку", которая была прервана резким выпадом этого самого солдата своим дурацким мушкетом. Обладая ну просто сногсшибательной реакцией, я, разумеется, не увернулась и незамедлительно получила очередной повод для беспокойства в виде неплохой такой дыры в плече, кровоточащей очень даже ничего. Взвизгнув, я выпрыгнула из окна на бедолагу, повалив его на вымощенную камнем улицу и бросилась в ближайший проулок, слыша краем уха, что на улице уж как-то подозрительно часто раздаются ругань и женские причитания, и далеко не один и не два горожанина сцепились с бостонскими солдатами. Явно же что-то не так. Неужели я стала свидетелем какого-то запоздалого бостонского бунта? Превосходно. Когда на улицах города беспорядки, есть неплохой шанс что-нибудь у кого-нибудь стащить. На какой-то подворотне, зажимая рукой рану и понимая, что ну никак не смогу сбежать от "мундира", я нырнула в стог сена, довольно сырой после прошедшего ночью ливня. Конечно, рана была небольшая и не первая в моей жизни, но все равно только этого мне и не хватало для полного счастья. Стараясь не шевелиться и чувствуя, как одежда повторно пропитывается влагой, я терпеливо ждала, пока этот чертов британец перестанет меня искать. Услышав наконец топот сапог своего преследователя, я неслабо испугалась, когда его шаги оборвались около моего укрытия. "Только не смотри здесь... Умоляю, только не здесь... Меня здесь нет..." Хоть сквозь мокрое сено звуки слышно не ахти как, через несколько мгновений я услышала истинную причину стопора стражника... А именно - выстрелы. Смешно. Вот уж на выстрелы соваться я не буду. Я, конечно, больная, но не настолько. ...Истекает уже пятая минута, когда я из своего малость задолбавшего укрытия услышала, как кто-то... Ладно бы бежал. Шум доносился сверху, словно кто-то носился по крыше и карабкался по окну. Кажется, кто-то настолько напился, что ему уже все нипочем... Время от времени сжимая зубы от нудной боли в плече, я уже не могла дождаться, когда этот невидимый для меня псих перестанет греметь сверху и сыпать на меня то, что плохо лежит на подоконниках. И поэтому я совсем не ждала, что КТО-ТО МОЖЕТ НАГЛЕЙШИМ ОБРАЗОМ РУХНУТЬ В ЭТОТ СТОГ СВЕРХУ НА МЕНЯ, едва не выдавив из моего потрепанного жалкого организма позавчерашний стыренный завтрак. -Что за хер?.. - доорать до конца я не успела, так как мой сосед по сену, перепуганный не меньше моего, вежливо (в виде недвусмысленного затыкания моего рта соломой) попросил меня примолкнуть. Ну да, такой умный, найди себе другое сено! Высказать это вслух я не могла, хоть и хотелось. Мимо теперь "нашего" укрытия пробежал патруль солдат, что я поняла по замершему рядом (а точнее, сверху) таинственному упавшему с крыши и по возгласам офицеров аля "ОН ГДЕ-ТО ЗДЕСЬ!" Когда мы кубарем выкатились из укрытия... Впрочем, начало нашего диалога можно смело пропускать, поскольку нецензурных слов в нем было (с моей стороны, конечно) намного больше, чем цензурных, а "упавший с крыши" просто стоял и потрясенно молчал. Выслушав мой пламенный монолог, молодой индеец (ох стырить кочергу у бабушки, и правда индеец!) едва заметно кивнул, указывая взглядом на кровь, ни много ни мало пропитавшей половину моей и так не самой белоснежно-чистой рубахи, и тихо, с крошечной толикой немногословности выдал: -Вы ранены. -Да ну нафиг?! - я с саркастическим выражением лица всплеснула руками и сделала огромные глаза, - я-то думала, что это вино!.. Индеец отошел на шаг назад, но разглядывать продолжил еще с большим интересом. Кажется, он вообще не понимал, что я говорила не всерьез. -...Кстати, а вино-то я давненько не пыталась стырить! Хм. О, хорошая идея! Слушай, парень, ты правда индеец? - ответа не последовало, и я продолжила - Не, ну серьезно? Хотя подожди... Не, не чистый индеец. Метис что ли? Хм. А косичку по культуре заплетаешь... - я начала ходить вокруг совсем смешавшегося индейца, который стал делать осторожные попытки пятиться назад, - ...или тебе так тупо нравится? Хм. Я хотела сказать что-то умное, но забыла. А, имя на "ио" заканчивается? Или на "ган"? А может... -Коннор Кенуэй... - несколько неуверенно пробормотал метис, делая еще один неуверенный шаг назад. -Коннор? Да еще и Кенуэй? Что же за имя такое для индейца? Нет, врешь, тебя не так зовут! - я встала перед ним, пытаясь глядеть свысока (хоть и была ниже чуть ли не на полторы головы) и скрестив руки на груди. Да, обычно на парней производят впечатление не так, но я не могла сдержать свой характер. -Радунхагейду, - после секундного молчания наконец выдавил этот... Рду... -...Рдундугей... что? А, ладно. Там вон... Солдат идет. Тот самый. Кажется, мне пора делать ноги. Я уже развернулась и собралась было улепетывать со всех ног, как вдруг этот... Рдундугей... окликнул меня. -Как твое имя? - я не ожидала услышать такого вопроса. Я, затормозив, быстро окинула взглядом молодого индейца. И сколько же ему? Четырнадцать? Пятнадцать? Черноволосый, кареглазый и такой встрепанный, что я даже не знала, какое впечатление он на меня производил. И все же я, уже на бегу, ответила ему, едва ли не поступившись всеми принципами сразу: -Шелен Шейлис! * - 5 марта 1770 года — расстрел английскими солдатами толпы жителей во время беспорядков в Бостоне. Событие получило название «Бостонская бойня».