***
— Ох, дорогой мой, посмотри на это небо! — восторженно улыбнулся Азирафель, вскидывая голову наверх. На тёмном небе сверкали звёзды, а снежинки падали крупными хлопьями, теряясь в белокурых волосах. — Да, красиво, — приподнял уголки губ Доктор, рассматривая ангельский профиль в свете луны и сверкающего снега. — Домой? — Да, думаю… — Азирафель слегка нахмурился, словно пытался что-то вспомнить. Неожиданно его глаза расширились от ужаса. — Книги! Я совсем забыл! Перед той погоней я оставил сумку с книгами возле камина. И я чётко помню, что не успел её забрать перед тем, как на нас напали! Они же сгорели в той суматохе! - взгляд светлых глаз был полон такого горя, что у Доктора возникло неприятное чувство в груди. Словно давят чем-то тяжёлым и острым. Как хорошо, что думать о благополучии своего ангела в последнее время вошло у него в безусловный рефлекс. Доктор успокаивающе улыбнулся и, взяв поникшего Азирафеля под руку, завёл в ТАРДИС. На панели управления стоял кожаный саквояж, в котором тот привёз книги для занятий с детьми (он работал под прикрытием. И из него получился на редкость хороший учитель). — Небольшое чудо Повелителей Времени от меня, — широко улыбнулся Доктор, запуская двигатель ТАРДИС. Азирафель был созданием любви. Он любил всех, иначе просто не мог. Но как мать объясняет маленькому сыну, что она любит и его, и папу, но по-разному, так и Она наделила ангелов способностью любить совершенно в разных плоскостях. По крайней мере Азирафель надеялся, что он не был одним таким (к сожалению или счастью, такому научился лишь он — человеческий фактор). Именно поэтому он усилием воли подавил крылья, что готовы были распахнуться прямо сейчас — когда он несмело открыл саквояж, в котором целые и невредимые лежали его книги. ТАРДИС немного качнуло, и Азирафель рефлекторно схватился за вовремя поданную ладонь, чтобы не улететь к перилам. Доктор подарил другу ласковую улыбку. — Спасибо, дорогой, — Азирафель солнечно улыбнулся, чувствуя, как внутри наконец встает на место последний кусочек, превращаясь в жгучее чувство счастья. Всевышняя, неужели ты подарила людям настолько прекрасное чувство любви?***
В Лондон медленно, но верно шла зима, если верить календарю. Повсюду играли яркими огнями вывески, в воздухе витал аромат глинтвейна и выпечки. Люди сновали туда-сюда, слышался веселый хохот детей, торопливые, но не менее радостные разговоры родителей, спешивших купить подарки и украшения. Царила предрождественская суета, от которой в груди Азирафеля невольно теплело. Как ангел Господень, представитель Рая на земле (пусть теперь и бывший) и в принципе открытая душа он не мог не замирать от восхищения перед красочными витринами, раздавая всем подряд светящиеся божественным светом улыбки, от которых на душе становилось действительно легко и свободно — словно за спиной раскрывались крылья. Самому Азирафелю хотелось дарить ещё больше радости в эти дни. На небольшом столике в магазине появился чайник с горячим шоколадом и огромной тарелкой собственноручно приготовленных кексов с жемчужными бусинами посыпки. За последнее время Азирафель прочел довольно большое количество современных книг, так что первые полки были уставлены новыми, вкусно пахнущими изданиями, которые люди сметали за считанные часы. Доктор наблюдал за ним сквозь окна магазина. Теперь его тёплый свет был гармонично вписан в сверкающий вид города. Но, конечно, ярче всех светился сам Азирафель. Доктор погладил ТАРДИС по боку. — Вот такой он у нас. Старая подруга лишь зажужжала, сверкнув лампой. Доктор фыркнул, снова переводя взгляд на магазин. Он манил теплом, уютом и, что более важно, светлой улыбкой такого дорогого Доктору существа. Но там было столько людей, а его ангел выглядел настолько вовлеченным в эту кутерьму, что отвлекать его было смерти подобно. Но искушение оказалось слишком сильным, и Доктор, нацепив на нос тёмные солнцезащитные очки с круглыми линзами, лёгкой, но быстрой походкой ворвался в магазин, принося за собой недолгую прохладу, которая тут же исчезла, растворившись в горячем паре, поднимающемся от носика чайника. — Почему ты в таких очках, да еще и вечером, дорогой? — поздоровалась за Азирафеля улыбка. — Ты так сияешь — берегу свои глаза, раз уж ты говоришь, что они у меня красивые, — широко улыбнулся Доктор, наслаждаясь румянцем, окрасившим чужие щеки, и смущенной улыбкой. — Вечно ты… — Азирафель не договорил, весело рассмеявшись вместе с Доктором. — Но я не вру, ты и правда светишься. Божественные штучки? — он стянул очки, отправляя их в карман. Засунув в рот сразу два кексика, Доктор оперся плечом о стеллаж. — В каком-то смысле. Рождение Христа, сам понимаешь. Полагаю, это получается неосознанно — моя сущность хочет любить и одаривать Её благословением всех вокруг, — Азирафель старался говорить серьезно, но вид деловито жующего уже четвертый кекс Доктора веселил. Тот хмыкнул, подходя ближе. — Тогда твоя сущность справляется на все сто, — он улыбнулся, чуть наклонив голову, всматриваясь в переливающиеся из-за многочисленных лампочек глаза напротив. — Ты светишься ярче всех звёзд вместе взятых. — Ты преувеличиваешь, — смущенно отмахнулся Азирафель, переключая свое внимание на маленькую покупательницу, чтобы хотя бы постараться скрыть румянец на щеках.***
— Удивительно, что звёзды сегодня так хорошо видно. В городах так не бывает. — Это всего лишь маленькое чудо, — улыбнулся Азирафель, отпивая из кружки-термоса горячий чай с корицей. Доктор повернул к нему голову, хитро улыбаясь. — И удивительное отсутствие людей в праздничную ночь тоже ангельских рук дело? — Совершенно не понимаю, о чем ты говоришь, — стараясь быть максимально серьёзным ответил Азирафель. Доктор тихо фыркнул, упираясь затылком в спинку скамейки. Они сидели в уютной тишине. Доктор поймал себя на мысли, что вот так просто сидеть и наслаждаться моментом непривычно, но приятно. Он не знал, насколько этому способствовал белокурый ангел, сидящий рядом, однако признавал, что готов просидеть так до самого утра. В груди снова начал шевелиться соблазн повернуть голову обратно, чтобы полюбоваться ангельским профилем, но пока что Доктор боролся с ним. Не то чтобы особо успешно. — Я как-то не спрашивал, что, вообще-то довольно невежливо с моей стороны, но всё же. Откуда ты? Я имею ввиду планету. — Галлифрей, — Доктор улыбнулся. — Красивое место. — Почему тогда ты его оставил? — … Должен был, — немного помедлив, ответил Доктор, всматриваясь в ночное небо. Нет, там не было его дома, просто хотелось сфокусировать свое внимание хоть на чем-то, чтобы не упасть в пучину воспоминаний. — Ты говорил… — если честно, Азирафель не очень-то и хотел заводить этот разговор. Но на сердце уже давно скребли кошки от знания, что его друга душит вина за что-то, а сам Азирафель ничего не может с этим поделать, — что мои промахи как ангела не сравнятся с твоими грехами, — светлая ладонь накрыла загорелую, вынуждая Доктора всё же повернуть голову. — Но ты никогда не рассказывал, что это за грехи. Мне даже представить сложно, что такой чудесный человек как ты мог совершить что-то ужасное. Ангельские глаза подкупали. В ночи, когда на небе сияют тысячи звёзд, они, казалось, сверкали ярче Сириуса. И Доктор не выдержал. Слишком долго он носил эту тяжесть в своём сердце, слишком много ночей провёл, захлебываясь горечью и осознанием непростительности своего поступка. Слишком долго клеймил себя «одиноким странником» и «непрощённым», скитающимся по вселенной. Слишком долго держал в себе слёзы раскаяния. И слишком долго не ощущал спасительных объятий, которые укрывали от всего мира. Он уже и позабыл, сколько облегчения приносит успокаивающий шёпот и поглаживание по голове. Не был готов к волне горячей любви, захлестнувшей оба быстро и болезненно бьющихся сердца, когда белоснежные крылья укрыли их обоих, создавая теплый кокон, где все будет хорошо. — Я прощаю тебя. Доктор поднял голову, с удивлением глядя на мягко улыбающегося Азирафеля. Тот нежно провел по каштановым волосам, слегка ероша их. — И я не делаю тебе одолжения, дорогой мой. Каждый, совершивший злодеяние, должен понести наказание. Наказание заключается в раскаянии, ибо при раскаянии человек осознает всю тяжесть своего греха. И в этом его спасение. Не стоит корить себя, ты уже сполна расплатился. Руки Доктора стиснули чужие плечи. Глупые сердца не желали успокаиваться, тянясь всеми силами к нежному, светлому существу напротив. «Он понимает. Он прощает. Он будет рядом», — эти мысли барабаном били в голове, не давая мыслить здраво. Азирафель приподнял крылья, пропуская внутрь их своеобразного гнездышка, пусть и скудный, но свет. А потом сделал то, к чему Доктор был не готов, хотя подобных случаев у него поднакопилось — коротко прикоснулся к его губам. Легким, невинным, успокаивающим поцелуем. — Ох, дорогой… — Азирафель широко и ласково улыбнулся, глядя на несколько потерянного Доктора. — Твоя любовь… Она прекрасна, — он завороженно обвел взглядом чужое лицо. Доктор встрепенулся, услышав слово «любовь», но Азирафель не дал ему натворить глупостей самым простым и смущающим способом: приложив палец к его губам. — Не стоит говорить то, чего действительно не имеешь ввиду. Азирафель смущенно улыбнулся, убирая палец с приоткрытых губ. Переведя дыхание, он застенчиво произнес: — У меня в этом не так много опыта, все же я никогда не был настолько близок с людьми, но… Как-никак все же был. Доктор плохо помнил поцелуи со своим супругом. Или на тот момент это была супруга… Он правда не помнил, слишком много времени прошло, и слишком болезненно пытаться вытащить наружу эти воспоминания. Но он точно помнил, что никто раньше не целовал его с такой кроткостью и нежностью. Лёгкие, словно прикосновения перьев, но настоящие, полные любви и ласки поцелуи закружили голову. Доктор отстранился, судорожно втягивая ртом воздух. Азирафель улыбнулся, очаровательно заливаясь румянцем.