I was whole, whole I would remain

283 З.Э. – Королевская Гавань. Элия и раньше пела «Гимн Матери», но было легко забыть, насколько длинной была молитва, когда ты закрыта в молчаливой грандиозности королевской септы. Когда она наконец поднялась вместе с Алис и Нимеллой, с ноющими и затекшими коленями, цветные тени от витражных окон на мраморном полу ушли уже далеко, вместе с солнцем в небесах, а свечи на алтаре Матери, зажженные ими, уже погасли. Снаружи задувал холодный сквозняк, перекрывая знакомые запахи благовоний и свечного воска. Нимелла поежилась, пробормотав: – Ну что это за весна? Каждую неделю новая буря, честное слово. Элия рассеянно кивнула, все стараясь растереть колени, пока Алис спешно заново зажигала свечи, не желая, чтобы остатки пропадали. Ее повторяющаяся молитва была еле слышна: – Матерь, Матерь всеблагая, помилуй наших сыновей. «Матерь, женщин оборона, помилуй наших дочерей» - закончила про себя Элия, глядя, как снова разгораются свечи. «Утешь безумство супостата», вот уж точно. Она сама уже не знала, чье именно безумство она молила утешить. Роберта или Рейгара? Или собственное? Последние несколько месяцев она была злее, чем когда-либо за все двадцать шесть лет своей жизни. И хуже всего в ее гневе было то, что она даже не могла его излить, а вместо того иногда спускала его по капле там или здесь. Мира и облегчения это не приносило. Эшфорд обернулся катастрофой. Не в начале, когда они праздновали победу Тарли: повстанцев отбросили, для Простора очистили путь вторжения, быстрая победа была практически гарантирована – но это была ошибка. Эшфорд не стал победой, потому что Баратеон и огромная часть его армии все еще были живы-здоровы, и в настоящий момент они гнали сторонников короля по трем направлениям. Им нельзя было позволять отойти. Тарли держал Эшфорд. Лучше бы он дал замку пасть, а вместо того окружил бы повстанцев полностью. «Они бегут» - это не оказалось смертельным приговором для штормовых лордов. Насколько они знали, Баратеон поделил свою армию на три отряда. Один стоял у Черного Приюта, сдерживая людей, посланных ее братом, которых, вместе с армией Вилей, вел по Костяному Пути Люцифер Дейн, рыцарь Горного Приюта, надеясь застать Штормовые Земли врасплох тем, что не пошли через Принцев Перевал. По крайней мере, Принцев Перевал они бы уже прошли. Теперь же не было ясно, сумели ли они пробраться через Костяной Путь и вышли ли из Марок. Дорнийцы не единственные люди, привыкшие грабить в тех краях, и Дондаррионы били как молнии, которыми были украшены их гербы. Вторая часть стояла к северо-востоку от Грандвью, где Тирелл и Редвин медленно, но верно оттесняли людей Грандисона к Штормовому Пределу. Они никак не могли предотвратить грядущую осаду, но они определенно отодвигали ее наступление, пытаясь выиграть Штормовому Пределу время собрать людей и припасы для обороны. А третья часть блуждала где-то на южных границах Королевского лета, возможно, найдя укрытие у Фелвудов, а может быть в Бронзовых Вратах. Ричард Лонмаут уже несколько раз с большим воодушевлением предлагал сжечь Фелвуд дотла, или начать казнить всех жителей по одному, пока они не выдадут, где располагается Баратеон, а Графтон предложил прочесать Бронзовые Врата в его поисках и удвоить награду за головы штормовиков. Вполне вероятно, Малый совет решит прибегнуть и к тому, и к другому, хотя имел место великий страх – если они потеряют Лонмаута и Графтона, то лишатся еще двух умелых военачальников. Может быть числом они все еще превосходили повстанцев, Элия вспомнила старую поговорку своей матери (правильной она была или нет): «Тысячи мышей рванут прочь, поджав хвосты, стоит появиться единственной кошке». Она все больше боялась, что Роберт Баратеон и был той самой кошкой. Восстание, которое должно было быть подавлено много месяцев назад быстро становилось легендарным среди простонародья. Можно было подумать, что повстанцы швыряют деньги и целуют младенцев, пока едут мимо, и может быть, в какой-то мере так и было. Часть ее испытывала облегчение, что Роберт, его люди и наемники еще не бились в ворота их города. Они были слишком немногочислены, разбросаны, вдали друг от друга, чтобы объединиться и напасть вместе. Здравый смысл и разум давали четко понять, что восстание обречено. Ей казалось, что до этого многие годы, но через несколько коротких лет оно вспомнится, как что-то быстротечное, едва заметное. Она должна была думать о будущем. О мирном будущем, где она все еще будет королевой, и у Вестероса все еще будет король Таргариен. Она должна была это помнить. Роберт должен понимать, что поражение будет единственным для него исходом. Он должен был это понимать. По меньшей мере, Рейгар больше не считал это нелепой и пустячной докукой, отвлекавшей его от его истинного предназначения – выращивания трех драконов. Со смерти Коннингтона он стал другим. Жестче, подумала она, хотя было еще не понятна, была эта жесткость железом или медью. Ее не было рядом, когда ему сообщили вести, но когда она пошла его искать, она нашла его у Лианны, и слава богам, она успела прийти вовремя. Она до сих пор не была уверена, что собиралась сказать девчонка, но она видела лицо Рейгара. Элия видела мужа рассерженным раньше. Рассерженным, раздраженным, встревоженным, обиженным. Но это не был холодный гнев, к которому она привыкла. Это было бешенство. Она не представляла, почему он пошел к Лианне Старк, услышав новости, какого возможного утешения он, по его мнению, от нее ожидал – думал ли он, что узнав о смерти одного из его друзей, она внезапно смягчится к нему и снова примет в свои объятья? А может он думал, сказать ей, что Роберт убил его, в надежде, что она проклянет его как убийцу и изменника? Может, он пытался доказать, что кровь была не только на руках Рейгара? Но кто же послал лорда Джона, подумала она горько. Ты. Нравится тебе это или нет, ты послал этого человека в битву вместо себя, человека, который, и ты это знал, боготворил тебя, поклонялся тебе, как божеству – и Роберт его убил. Он взмахнул молотом, но это твои действия привели к смерти Коннингтона. Но теперь для нее это не имело значения. Коннингтон мертв. Это было шоком, но не настолько, чтобы она разразилась рыданиями или даже притворилась скорбящей. Они даже не нравились друг другу, о любви и речи не шло. Она не пришла в восторг и даже не была довольна известию о его смерти, но она и не станет ощущать вины за недостаток сожалений о нем. И все же, увидев Рейгара, она была встревожена. Что тогда сказала Лианна? – Вот и хорошо, – выплюнула ему в лицо девчонка. – Хорошо, я рада, может теперь ты поймешь – все еще думаешь, боги на твоей стороне? Надеюсь... О чем бы она там не надеялась, никто не услышал, потому что Элия силой одного только взгляда сумела заставить сира Барристана немедленно вбежать в комнату, молчаливого, сурового взгляда: «вы хотите, чтобы все это случилось опять, сир?» - и Селми встал между ними двумя, и Рейгар ушел, а Лианна сказала: – Ничего бы он не сделал, ваше величество, – она ровно смотрела на нее, обхватив живот. – Он никогда ничего не делает, наш король. Может быть. С тех пор прошло два месяца. Первая скорбь Рейгара утихла, но ярость оставалась. Он даже не прикасался к арфе. Он начал собирать в косу свои длинные светлые волосы. Она не знала, смерть Коннингтона была причиной, или просто понимание, что не случится быстрой и решительной победы, о которой он спокойно распорядится издалека, и после которой пребудет в Штормовые Земли, дабы судить и казнить всех и вся, кто остался. К ней вернулись воспоминание о другой фразе ее матери: белым ручкам Рейгара придется приняться за черную работу. Она подумала, что ему это было труднее выносить, чем ей. Он никогда не испытывал желания доказывать, что он король-воин. Мысль, что богов не волнуют его желания, для него была в новинку. За пределами королевской септы бушевал ветер, отражаясь от стен и крыш. Он сорвал с нее вуаль, и Нимелле пришлось бежать, чтобы поймать ее, и Алис склонила голову от надвигающейся бури и схватила Элию за руки, пока они бежали по камням снова внутрь. Нимелла уже сняла плащ, прикрывающий ее рубаху и штаны, держа его в руках. У нее была привычка тренироваться с копьем каждый день перед ужином, и несколько недель с ней можно было найти Лианну Старк. Но Лианна Старк теперь была на шестом месяце, и даже неосторожная Нимелла не рисковала махать рядом с ней копьем. И судя по всему, чем больше становилась Лианна, тем злее должна была Элия быть. Теперь не было вопроса, что будет, если у Рейгара родится ребенок. Ребенок уже был. Может быть, Рейгар унаследовал слабое семя Эйриса, может быть ребенок никогда не будет дышать, не издаст свой первый крик, но это будет твердое, бесспорное доказательство неверности Рейгара. И это была просто неверность, постоянно напоминала она себе, просто связь, иначе она сошла бы с ума. При дворе не было мужчины, женщины или ребенка, которые не знали бы, что Лианна не хотела здесь находиться. Многие из них верили, что любовь Лианны к Рейгару увяла и умерла в секунду, когда Эртур Дейн поразил Брандона Старка. Это не было полной правдой, но Элия была довольна, что так говорили. Не было бы ничего хуже, если бы придворные вдруг начали шептаться, что Рейгар верит, что возрождает заново Эйгона Завоевателя и его сестер. То, что она больше проводила времени, думая о бастарде Рейгара, и Эйгоне и его королевах, чем о собственных детях, выворачивало ее наизнанку. Она не хотела, чтобы у них оставались воспоминания о ней, как о беспокойной и озлобленной, об их отце как о вечно отсутствующем или осыпаемым бранью, об их бабушке, как о сосланной на Север. Она пыталась проводить с ними по крайней мере час в день. Это было больше, чем в свое время могла проводить с ними время ее мать. Она никогда не сомневалась в любви Лорезы Мартелл к ней и ее братьям, но она не могла быть одновременно принцессой Дорна и матерью. Они говорили или с одной, или с другой. Отец, вот кто играл с ними, кто учил их новым вещам, кто водил их плавать в Водные Сады, кто показывал ей и Оберину, как карабкаться по деревьям, прежде чем его здоровье начало подводить. Он читал им, и пел им, и она никогда при этом не считала его меньше мужчиной, чем он был. Он не был их правителем. Мать была. Он был ее консортом, как бы необычно это не было для остальной части Вестероса. Элия обожала его в том числе и потому, что он ничего от них не ждал, не то, чтобы у него не было амбиций или обязанностей – он просто не налагал их на своих детей. Конечно, теперь она была королевой-консортом с собственными детьми, будущее которых уже продали, теперь она считала иначе, теперь она думала, как же тяжело было ее матери иногда, как бы она хотела, чтобы та была еще рядом. Рейгар был бы не ровня Лорезе думала она, нет, она знала. Ее мать могла сурово смотреть в глаза Тайвина Ланнистера в его собственном доме, и пусть она не могла заставить Старого Льва дрогнуть, она не была той, кто отвернет взгляд первой. Теперь Оберина звали Змеем, но именно их мать научила их терпеть. «Мужчины, вроде Тайвина, не имеют терпения», – сказала она как-то Элии. «Как только ты вручишь им топор, они начинают рубить деревья. Они не ждут, пока прекратятся дожди, корни пересохнут, а кора отойдет. Для них время – еще один враг, которого надо поразить, а не союзник». Элия умела ждать. Она умела ждать, говорила она себе, она ждала, она ждет, она будет ждать, пока не прекратится дождь, пока не кончится буря, пока не поднимется солнце и не станет снова гореть высоко в небе над ними. Сначала восстание. Потом Рейгар. Она не позволит ему отобрать у нее Эйгона. Эйгон все еще в опасности. Он не обязан быть сыном своего отца или внуком своего деда. У него будет другой путь, просто не тот, что предвидит себе Рейгар, она это знала. Пусть даже у Лианны будет сын, а не дочь, она не позволит случиться второму Танцу. Никогда. Она позволит Рейгару совершить те же ошибки, что его предки. Эйгон теперь уже ходил, и с каждым днем он становился больше, уже достаточно большим, чтобы кричать при виде нее и бежать ей навстречу вместе с Рейнис, когда она входила в комнату. Но он был слишком груб с котенком Рейнис, которого она звала Балерион, хотя звучало больше похоже на Барон, когда она говорила, и ей уже приходилось разнимать драки брата и сестры, теперь, когда Эйгон уже был достаточно большой, чтобы щипаться и шлепать в ответ. – Я хочу к Визерису, – заявила Рейнис, прижимая мяукающего черного котенка к груди, пока Элия пристраивала Эйгона с игрушками. – Я хочу Виззи и Варга. Элия понятия не имела, кем или чем был Варг, пока минут через десять не вспомнила, что своего серо-белого котенка Визерис назвал Вхагар. Она оставила Эйгона с кормилицей, и взяв Рейнис за маленькую ручку повела ее в поисках своего деверя и его кота-дракона. В последнее время все, о чем говорил Визерис, были драконы. Наверное, это был возраст. Оберин с ума сходил по лошадям в семь лет. Он сломал руку вскорости после дня рождения, когда его сбросило с седла, и она была втайне рада, что он был заперт внутри, и они могли больше времени проводить вместе. Они писали друг другу «тайные» послания на неправильном валирийском, притворяясь, будто сражаются с невидимым врагом, будто они шпионы и убийцы. Визерис и Вхагар были с Лианной, где в последнее время часто можно было найти мальчика. Элия хотела быть ему больше матерью, но она не могла заменить Рейлу, и у нее были собственные дети. Она хорошо относилась к Визерису, но не всегда было легко забыть, что он был сыном Эйриса, как и Рейгар. Лианна была юна и во многом все еще невинна, пусть даже сама она так не считала, и Элия никогда не старалась сохранять между ними то же расстояние, как между девочкой и собственными детьми. Лианна сидела на низкой каменной скамье в молчаливых коридорах Девичьего Склепа, глядя, как Визерис дразнит своего котенка веточкой. Сир Джонотор Дарри стоял неподалеку и, судя по его виду, мечтал оказаться на поле боя в поединке с самим Робертом, вместо того, чтобы терпеть эту пытку. Элия не посочувствовала его страданиям. Она отпустила Рейнис, которая выпустила вырывающегося Балериона, и побежала к Визерису, крича от восторга, с новым Черным Ужасом у ее ног. Элия присела рядом с Лианной. Они уже беседовали раньше, конечно же, но никогда не сидели рядом, две женщины, жена Рейгара и любовница Рейгара. – У моего отца была кошка, когда я была маленькой, – вспомнила Элия через некоторое время. – Не могу вспомнить ее имя. – Уверена, ее звали не в честь валирийских богов, – пробормотала Лианна, и Элия коротко посмеялась. – Нет, я так не думаю. Лианна вдруг дернулась, и Элия оглядела ее. – Ребенок? – Он пинается все больше и больше перед закатом, – Лианна не отводила глаз от смеющихся детей. – Ему не нравится ночь. – Ему… – Элия осеклась. Мальчик. Чего она бы хотела больше? Чтобы Рейгар оказался неправ или девочку Уотерс? Повстанцы не сплотятся вокруг Висении, сказала она себе. Будет она похожа на Рейгара или нет. Она не будет законнорожденным сыном. Висения никогда не сможет претендовать на трон брата. Только не после Рейниры. Не при наличии Рейнис. Девочка – не угроза. Девочка – не опасность. Но девочка значила бы, для Рейгара, что все было не зря. Что великое благо будет достигнуто. И она не была уверена, что смогла бы это стерпеть. – Вы думаете, это будет мальчик. – Я знаю, что это он, – твердо, упрямо сказала Лианна. – Это мальчик, я чувствую это, я знаю, это мальчик. Мой сын. – Она поколебалась и добавила. – Я бы назвала его Брандоном, но не могу. Это не будет правильно. – Ее бесстрастное лицо чуть дрогнуло, и Элия едва не обняла ее, но она понимала, что меньше всего на свете Лианна Старк хочет, чтобы она видела ее плачущей, поэтому она поднялась на ноги и пошла судить гонки, которые решили устроить Рейнис и Визерис, позволив девочке спокойно взять себя в руки. Дождь капал на крышу над ними, ровный и ничего не чувствующий. Позже Элия подняла на руки спящую дочь, котенок цеплялся за ее юбки, и она посмотрела, как Лианна отправила Визериса к себе, на ее лице было пустое выражение. – Я однажды спросила Рейгара, что он будет делать, если это будет сын, – теперь, наконец-то, Лианна Старк посмотрела на нее. – Он сказал, что тогда мы попытаемся снова. Лицо Рейнис, прижавшейся к ее груди, было теплым и мягким. Элия поправила дочь и сказала, тихо, но твердо. – Если это будет сын, я поговорю с королем. Она ничего не могла сказать больше, потому что Дарри стоял поблизости. Лианна почувствовала, что под словом «говорить» имелся в виду не просто разговор. Она коротко кивнула с мрачным пониманием и отвернулась.