Undivided

Длительное однообразное наблюдение за неподвижно сидящей девушкой вогнало Венома в скуку, а потом и вовсе сморило. Просыпаясь, он забылся и привычно мысленно обратился к Эдди, ожидая, что тот обязательно посмеётся над его, почти что человеческой привычкой: «поели, теперь надо и поспать», но отклика так и не получил. Окончательно очнувшись ото сна и, в который раз, осознав, что дорогого человека рядом все-таки нет, симбиот опечалился, но напомнил себе, что решил надеяться. Просто продолжать надеяться, ведь нынешняя ситуация так или иначе решаема — он выберется отсюда во что бы то ни стало! «Просто подожди, Эдди, я вернусь к тебе». В коридоре застучали подошвы ботинок и Веном напрягся, однако шаги раздавались из той части коридора, который вел к камере девушки. Быстро юркнув в верхний угол, симбиот принялся следить за развитием событий. Через пару мгновений в поле зрения показались два охранника в закрытых масках с дыхательными фильтрами, неспешно шагающих к стеклянному кубу диклониуса. Они о чем-то переговариваясь смешными голосами и хихикали, потом у одного пискнула рация и он, мгновенно сдвинув маску на бок и став серьезным, доложил, что они уже прибыли на место и готовы, согласно распоряжению, доставить объект «Люси» в душ и, далее, в лабораторию на эксперимент. Получив подтверждение от своего начальства, он прикрепил рацию к ремню, и похлопал второго охранника по плечу, велев быть посерьезнее. На ответную ухмылку напарника, напомнил, что внешность может быть очень обманчива: пусть объект и имеет вид девушки, однако на самом деле это смертоносный монстр, который может прикончить любого в считанные секунды. «Люси. У диклониуса есть имя… Её зовут Люси» — отметил симбиот, продолжая наблюдать за людьми из верхнего угла своей камеры. Работники службы безопасности проверили маски и слаженно встали с двух сторон двери. Раздалось шипение и куб диклониуса заполнился полупрозрачным газом, поступающим откуда-то с потолка. Девушка закашлялась и безвольно завалилась на бок. Не в силах пошевелиться, она просто лежала и смотрела на охранников с ненавистью, как загнанный зверь, осознающий, что за ним пришли, чтобы подвергнуть очередным пыткам. В момент, когда этот взгляд вскользь мазнул по нему, Веном аж завибрировал от интенсивности эмоций. Он никогда такого у людей не замечал, то есть он видел людей, испытывающих это чувство, но одновременно столько боли и ненависти в одной человеческой особи — нет. Он запоздало отметил, что у нее красивые розовые глаза, но не под цвет волос, а темнее, такие красно-розовые, цвета крови. Да, может быть для людей такой цвет и был бы жутковатым, но никак не для него: Веном любил кровь, любил ее вкус и находил глаза этой странной девушки самыми прекрасными из увиденных на Земле, а мощные эмоции заставляли эти невероятные глаза гореть и смотреть «прямо в душу», как это называл Эдди. Эдди и сам умел так смотреть — прямо в душу, но не так, как эта Люси, Эдди смотрел в душу с теплотой и пониманием, поэтому Веному и запомнилось это крылатое выражение, которым пользовались гуманоиды. Он отвлекся от размышлений о прекрасных глазах на загудевшую вентиляцию в камере диклониуса, высасывающую остатки газа. Люси уже сидела и пустым взором смотрела на работников службы безопасности. Видимо газ, которым ее нейтрализовали, как-то воздействовал на ее разум, лишая способности сопротивляться и ясно мыслить. Один из охранников ловко проскользнул внутрь куба, присел рядом и надел ей на голову чрезвычайно странно выглядящий шлем: глаз совсем не видно, чуть ниже по три отверстия с каждой стороны, а на уровне рта — прорезь, закрытая стальными пластинами, очень напоминающими зубы: эдакая стальная пасть, прям как у самого Венома. Охранник тщательно зафиксировал все ремни шлема и махнул напарнику рукой. Вдвоем они подхватили тело девушки и потащили прочь. Замок на стеклянной двери куба за ними пискнул, поменяв индикатор с зеленого на красный, а симбиот проводил взглядом шлепающие по каменному полу маленькие голые ступни, которые быстро пропали из виду, и подумал, что ей ведь, наверное, холодно без обуви-то ходить. Симбиот переместился на пол и замер, переваривая полученную информацию: во-первых, ее зовут Люси и над ней тоже ставят эксперименты. Во-вторых, душевая в этом здании находится где-то неподалеку, но до нее надо идти. Но зачем на нее надели непрозрачный шлем? Неужели диклониусы могут управлять людьми при помощи визуального контакта? Но охранник же не поддался ее воздействию и продолжил свои действия? Тогда зачем скрывать глаза? «Наверняка сила диклониусов в их глазах» — эта догадка показалась ему вполне логичной, но непонимание зачем все-таки одевать шлем на существо, которое взглядом не может ни заморозить, ни поджечь, не давало покоя. Симбиот покружил по камере, стараясь отвлечься от этой мысли, но никак не получалось. Хотелось получить ответ незамедлительно! Жизнь с Эдди и доступность информации во всемирной сети разбаловали его не на шутку: ответы находились быстро — или сам Эдди знал, или же всегда мог помочь Гугл. А тут — сиди и гадай — зачем? Его подмывало нарушить свое молчание и задать своим мучителям вопрос: зачем на диклониуса надели шлем, но он сдержался — слишком велика цена за один ответ. Обойдется и без него. Симбиот уже собрался поспать, раз ничего интересного больше не происходит, когда услышал шаги, сопровождаемые поскрипыванием. Веном отлично знал этот звук — скрипели колесики транспортной тележки, на которой перевозили стеклянный термос с плещущейся ненавистной ему прозрачной жидкостью без запаха и вкуса, парализующей все тело. «Опять опыты… Все никак не угомонятся эти чокнутые ученые» — мысленно взвыл симбиот, привычно распластываясь по полу и замирая. Те же самые охранники-ксенофобы подошли к его двери, и сразу же щелкнула крышка герметически закрывающейся емкости с нейротоксином. Это странное слово он услышал в разговоре охранников, когда те обсуждали, что ученые усовершенствовали состав этой самой жидкости, погружающей в беспамятство и не позволяющей ему прийти в себя, поддерживая его в неком трансе, чтобы симбиот внезапно не очнулся до того, как начнутся опыты. Да, однажды ему почти удалось выскользнуть из этой чертовой емкости, но, видимо, на этом вся его удача и закончилась — ученые очень быстро учились на своих ошибках. Когда один из охранников взял в руки щипцы из блестящего металла, Веном инстинктивно сжался, собираясь в небольшую кляксу — ему нужно было состояние отключки от ультразвука и слепящего света, чтобы не чувствовать это противное онемение, пусть лучше так. Он потерял контроль над телом и расплылся в черную лужицу на стеклянном полу. Его подхватили холодными стержнями с двух сторон и поместили в контейнер. Крышка, с негромким чмокающим звуком, закрылась над ним, и Веном почувствовал как начинает неметь тело и мысли отключаются, достаточно сильно, а не как обычно — частично, когда он встречал свет и звук лужей, а не кляксой. Охранник резко толкнул тележку, от чего симбиот заколыхался в своей маленькой мобильной тюрьме, словно какой-то пудинг в стаканчике, оба ксенофоба хмыкнули, что он похож на «дерьмо, плавающее в канализации», и тележка, поскрипывая колесиками, покатила вперед по коридору. Казалось, лабиринты коридоров лаборатории никогда не закончатся. Охранники шли и шли, противно пищали открывающиеся и закрывающиеся двери, проплывали вытянутые лампы и светлый потолок, кое-где слышалась японская речь, иногда мимо сновали очертания людей в белых халатах, а его все катили вперед и катили. Наконец его занесли в помещение залитое ярким светом. Ярким светом, не предвещающим ничего кроме боли. Его переместили в другой сосуд. Теперь для перемещения использовалась уже механическая рука, которая перекладывала его в боксы с различными веществами, не давая выскользнуть или вывернуться, а он болтался, словно тряпка, в металлических пальцах, пытаясь просто выжить. Рука бросила его в емкость, заполненную каким-то странным паром и сразу же появилась боль: яркая и отрезвляющая — пелену бессознательности как рукой сняло, а его начало выгибать в разные стороны. Сегодня они экспериментировали с новыми газами: кажется его пытались усыпить или растворить. Веном успешно противостоял воздействию, меняя размер, форму и структуру тела, но от боли это не спасало — она не прекращалась. Человечество любило боль странной любовью, он даже статьи про это читал, когда заинтересовался кровожадностью гуманоидов — они не убивали просто ради еды, они убивали и по другим причинам: из-за власти, денег, зависти, ревности. Оказывается боль имеет столько видов! Тянущая, режущая, колющая, ноющая, судорожная… И люди знали как вызвать каждый ее вид, разрабатывали все новые и новые инструменты пыток, словно причинение боли было высшей формой искусства… Однако то, что он испытывал сейчас, трудно было описать даже теми цветастыми эпитетами, которыми были переполнены словари гуманоидов. Его словно разрывало на атомы агрессивными газами, он не мог никак справиться с этой нескончаемой агонией, когда уже кажется, что конец, — вот сейчас все станет цвета открытого космоса и от него даже пятнышка не останется… Ну вот еще мгновение и — небытие… На какое-то время его поглотила благословенная тьма, но новая ослепительная вспышка боли снова вернула его в жестокую действительность — он для них не представитель развитой расы, не инопланетный разум, от взаимодействия с которым человечество может приобрести новую информацию и данные, продвинуться в своем прогрессе, нет — он ничто иное как паразит, эдакая непонятная черная слизь, на которой надо опробовать все, что им придет в голову, и записать в журнал… Пытки длились вечность. Веном то впадал в беспамятство, то приходил себя, познавая все малейшие оттенки боли, отчаяния и безысходности, уже перестав удивляться людской кровожадности, которую они маскируют под любознательностью, их изращенности и безжалостности в реализации своей цели. В момент, когда ему казалось, что он так там и останется, навечно застывшими отдельными черными каплями, размазанными по стенкам очередной емкости с зеленым газом, все прекратилось. У него было несколько версий, почему они прекращают опыты, но сегодняшний подтвердил самые худшие его опасения — убивать его в планы чокнутых японских ученых не входило. Они явно наблюдали за его состоянием, ведь сегодня несколько раз филигранно балансировали на грани между жизнью и смертью — останавливали опыты, дожидались регенерации и механическая рука по-новой пихала его в очередной куб. А когда он уже был без сил и регенерация замедлилась до критического уровня — решили отпустить приходить в себя и восстанавливаться для следующего захода. Кровожадные людишки… Его поместили обратно в емкость для транспортировки и покатили обратно в его стеклянную тюрьму, где он опять будет один… без Эдди. Он не обращал внимания ни на глумящихся охранников, которые нарочно дергали тележку, заставляя его колыхаться в нейротоксине и усиливая онемение тела, ни на лампы, ни на что. Ему хотелось плакать, да, наверное, так можно обозвать это состояние безысходности, как ему его описывал Эдди, когда иногда замирал в одной позе, уставившиь на улицу и скорчив лицо, как будто ему больно, но ему не было больно физически. Однако клинтарцы не умеют плакать и это прискорбно. В этот раз для регенерации потребовалось значительно больше времени. Он валялся на стеклянном полу мелко подрагивающей лужицей и восстанавливался. Ради Эдди. Он не мог бросить Эдди… Ничего после этих опытов не хотелось, ни думать, ни спать, ни-че-го. Хотелось вакуума открытого космоса — не чувствовать, не знать, не быть. Но память подкидывала очередное воспоминание с Эдди: как тот одевается в костюм на какое-то интервью, а Веном ему мешает, требуя шоколадки, как дорогой человек гладит его по голове и уговаривает полчасика потерпеть — надо дописать полстраницы, чтобы не забыть мысль, как смеется, когда симбиот его щекочет, потому что фильм, который они смотрят, скучный и надо что-то повеселее… Эдди… Как же плохо без тебя… Возможно, мучители захотели проявить благородство и через какое-то время ему принесли еды. Или просто испугались, что переусердствовали и столь ценный образец сейчас закончит свое существование. Его не стали даже оглушать, видимо посчитав, что он почти при смерти и отпора дать не сможет. Это они зря, конечно, но симбиот решил все же «доломать комедию до конца», как это называл Эдди. Он продолжил лежать, пока в него прицельно кидали его же едой. В этот раз мясо было даже порезано на куски помельче, но он совсем этого не оценил — так и лежал под сочащимися кровью кусками, чтобы не взбеситься и не сожрать этих уродов. Охранники-ксенофобы тоже непривычно быстро бросили мясо и резво зашагали обратно, даже не уделив стандартных пары минут на демонстрацию своей ненависти. Возможно знали, что за состоянием подопытного сейчас внимательно следят через камеру. Он отмахнулся от мысли об охранниках и снова начал думать о Эдди. Вспомнились все те моменты, когда они вместе смотрели телевизор или ходили по магазинам, где он пытался втихаря бросить в корзину побольше любимых шоколадок, а его человек ворчал, что у него скоро будет диабет и кариес, а Веном смеялся ему в ухо и заверял, что Эдди это не грозит. Как он заботился о болеющем Броке, щупальцами притаскивая из кухни ему чай и жаропонижающее, потому что не знал, как лечить такие заболевания, а тот его тепло благодарил за заботу и ужасался, как бы выжил, если бы Венома с ним рядом не было. «Как ты там, Эдди? Надеюсь есть кому тебе помочь, когда ты болеешь?» Веном снова пожалел, что не может плакать, чтобы облегчить свою боль и тоску по Эдди. Брок говорил ему, что плакать иногда надо — становится легче, боль перестает быть острой и появляется желание что-то изменить. Он не мог плакать, зато мог думать о журналисте и о своей жизни с ним, перебирая такие ценные воспоминания, переоценивая свое поведение и делая новые выводы: он мог бы меньше обижаться, меньше ссориться и дуться на Брока. Он бы мог больше о нем заботиться, смешить его и поддерживать. Он мог согласиться на кошку или собаку, больше помогать ему, ободрять его. Эдди ведь такой замечательный, а Веном не ценил его настолько сильно, насколько следовало. От этих невеселых выводов, анализа своих ошибок и невозможности их исправить как можно быстрее, потому, что он застрял здесь и не может выбраться, Венома захлеснуло такой всепоглощающей яростью к своим похитителями, к этим чертовым японским учёным, лишивших его самого дорогого на планете Земля — его Эдди, что он выплыл из состояния транса, в котором пребывал. В мгновение ока превратившись в один большой зубастый рот, он сожрал мясо, и сконцентрировался на метаболизме и регенерации. Когда ему совсем полегчало, Веном подпрыгнул вверх, к камере и микрофону, и принялся, с остервенением, грызть пластик, чувствуя, как мелкие детали устройств падают на стеклянный пол. «Вот так вот. Вы не умеете по-хорошему, ну вот будет по плохому!» — злорадно подумал Веном, продолжая разгрызать стеклопластик и металл. Он понимал, что они все равно поставят новые, но ему хотелось нанести им урон, если он не может откусить им бошки — хоть оборудование сломал и какое-то время он не смогут за ним наблюдать. Когда он поуспокоился и успел поиграть в футбол образовавшимся на полу мелким мусором, то ощутил внимание, направленное на него. Внимание, которого он так долго ждал! Втянув в себя ноги и сформировав голову с лицом, (да он считал свою морду лицом!), прильнул с передней стенке своей камеры, улыбаясь во весь рот, и рассматривая красно-розовые глаза напротив. На него неотрывно смотрела ушастая девушка, сидящая в своем стеклянном кубе на кровати. Он отметил, что на ней надет уже другой балахон, ноги ее, хоть и по-прежнему босые, чистые, а она выглядит более живой, чем раньше. Значит не такие тяжелые опыты на ней сегодня ставили, раз у нее хватило сил добраться до душа? Может ее даже покормили для разнообразия? «Привет, Люси!» — радостно подумал симбиот и облизнул свои острые зубы длинным языком. Его загадочная соседка, машинально облизнула губы в ответ, копируя его, и попыталась улыбнуться. Красивые губы дёрнуло, будто судорогой, и вышел какой-то кривой оскал, вместо нормальной человеческой улыбки. «Ничего, я еще научу тебя улыбаться!» — мысленно пообещал ей Веном и прилип к потолку, раскачиваясь из стороны в сторону, продолжая скалится во весь свой немаленький инопланетный рот и наблюдая за следящим за ним диклониусом.