У нас есть всё

Октябрь 192… года Элеонора казалась совсем юной и хрупкой, съёжившись на больничной койке. Препараты облегчили её боль, она теперь не была острой, но оставалась и терзала, грызла её изнутри тупыми зубами. В палате она была одна, врач вышел поговорить с её мужем. Элла слышала взволнованный голос Герхарда из-за стены. Ему никогда не удавалось держать эмоции под контролем, хоть он и пытался изо всех сил. Она понимала, что ничего хорошего доктор сказать не может, но теперь беспокойство мужа подтвердила его самые страшные догадки. Случилось что-то ужасное, непоправимое, теперь она будет болеть, никто не спасёт её. И Альфред, прекрасный Альфред останется сиротой. За что? Нет, так нельзя! Надо жить, жить, цепляться за жизнь, ради сына… Едва только Элеонора вспомнила о своём мальчике, на которого она смотрела, будто гляделась в отражение, как горячие слёзы прочертили дорожки по холодным щекам. Она что есть мочи прикусила губу, чтобы не потерять над чувствами контроль. Медленно повернулась дверная ручка, Элла напряглась, цепенея от стыда. Вот, сейчас войдёт врач и увидит, как она тут распустилась. Но, вопреки ожиданиям, в палату проскользнула Каролина. Она стала ангелом-хранителем для многих младенцев, присутствуя при сложных и первых родах. Именно Каролина была рядом с Элеонорой, когда Альфред появился на свет три года назад. Врачу пришлось срочно принять роженицу с двойней, а Каролина приняла роды у Эллы. — Ох, дорогая, — участливо протянула она своим голосом, похожим на мурлыканье большой кошки. — Боюсь, никто не сможет сказать тебе ничего, мы сами растерянны. Она подошла к койке, присела на неё и обняла Эллу, словно собственное дитя. Та крепко зажмурилась, позволяя слезам стекать, подобно двум ручьям. — В конце концов, у тебя есть Альфред, одна ты не останешься, а уж поднять тебя на ноги мы сумеем. Ты ведь знаешь, сейчас медицина шагнула так далеко… Слова крутились на языке Элеоноры, били по черепной коробке изнутри. Она не хотела об этом думать, говорить, но эта ноша тяжёлым камнем лежала на сердце. Задыхаясь от слёз, цепляясь за Каролину, сквозь сцепленные зубы Элла простонала, не в силах больше держать эту тайну в себе: — У меня задержка пятнадцать дней. Ноябрь 192… года Зима в этом году пришла рано, но была совсем не холодной. Несколько вечеров в неделю с неба сыпались пушистые белые хлопья, которые, в отсутствие ветра, словно застывали в воздухе. Несмотря на хорошую погоду, Элеонора целыми днями лежала в постели. Доктор пока запретил ей вставать, да и она сама была слишком слаба. Ноги совсем не держали и всё тело было вялым, как после долгой болезни. Хорошо, что Ханна, лучшая подруга Элеоноры ещё с самого детства, с радостью вызвалась стать нянькой для маленького Альфреда. Сейчас они ушли на прогулку, а Элеонора взяла в руки книгу, которую ей когда-то подарил один знакомый, промышляющий охотой. Раньше Элла открещивалась от любой литературы, в которой затрагивалась тема животных, тем более, она знала, что Белому клыку не поздоровится, но теперь решила взяться за чтение. Вот, какие ужасы в жизни бывают, ей-то чего страдать? Да, она болеет, да, неизвестно, что будет дальше, но надо жить, пока живётся. Хоть Элеонора и испытывала тоскливую нежность к зарождающейся внутри жизни, она старалась держаться. Будущее неизвестно, зачем раньше времени мучиться? И потом, даже если что-то случится… Каролина права, уже есть Альфред. Конечно, Элле так хотелось дочь, но если судьбе будет угодно… Невнятные размышления Эллы прервали радостные выкрики возле крыльца, а потом шум голосов усилился. — К нам гости! — крикнула снизу Ханна, и её слова подхватил звонкий голосок Альфреда: — Гости! Гости! Элеонора села на постели и, как могла, привела себя в порядок. Спустя десять минут и стука в дверь, в спальню вошёл Ульрик. Высокий и жилистый, он улыбнулся и встал возле кровати подруги на колени. — Прости, что не навестил тебя раньше. Щелкунчик выжимает из меня все соки. — Но меня всё же посетила звезда балета, надо же, — еле слышно усмехнулась Элеонора. — Рада видеть тебя. — И я рад, что ты не лишилась своего чувства юмора. Никто не говорил о больнице или процедурах. Только о погоде, об Альфреде, который с удовольствием ел принесённое Ульриком печенье и о том, что Рождество в этом году, дай бог, окажется снежным. Декабрь 192… года Снова Элеонора лежала в палате с белыми стенами, на белом матрасе, укрытая белым одеялом, в белом здании, окружённым белым городом. Боль снова вернулась, теперь она безжалостно рвала ноги, мышцы сводило судорогой, но Элла была даже благодарна. Богу ли, судьбе, не важно. Главное, что её живот округлился и при этом не болел. Только бы не пришлось ничего отрезать! Элла беспокойно завозилась, тут же зашипев от прилива острой боли. Сейчас ей побоялись давать обезболивание, для плода это могло бы быть смертельно, однако, медсестра побежала за грелкой. Обычно от тепла становилось легче. Элеонора прикрыла глаза, пытаясь уснуть. Так и время летит быстрее, и боли не чувствуешь. Но расслабиться так и не удалось, а потом кто-то тихонько постучал в дверь. — Войдите, — несколько раздосадовано бросила Элеонора. Пришла явно не медсестра с грелкой. На пороге стоял Герхард. В том самом свитере, который Элла связала ему на седьмую годовщину их свадьбы. Недовольство сразу померкло, даже боль чуть поутихла. Элеонора поглядела на мужа с любовью. — Я заскочил к тебе, у нас обед, — он подошёл к койке, покрутился возле, но не сел. — В рабочей одежде. Ну, я на минутку. Элла подползла к краю, прижалась щекой к ноге мужа. Он порывисто вздохнул, согнулся, обхватил её руками за плечи. Элеонора уткнулась носом в край свитера. Он насквозь пропах Герхардом и запахами дома. Она зажмурилась, нежность и боль смешались внутри неё. Невыносимо хотелось попроситься домой, но Элла никогда не стала бы так травить душу ни Герхарду, ни себе. Так они и застыли, разлепившись только тогда, когда пришла медсестра. Январь 192…года Рождество Элеонора встретила в одиночестве, если не считать Каролину, которая была на ночной смене и составила Элле компанию. Но не это было самым плохим в жизни. Куда печальнее было то, что левая нога с каждым днём слушалась всё хуже и хуже. Правую Элла, по указанию врачей, массировала, и она потихоньку возвращалась в норму, а левая болела, едва только до неё дотрагивались хоть пальцем. Хотя, хорошая новость была в том, что теперь Элеонора могла вставать. Слабости не было, только иногда, в снегопад, так что Элла достаточно бодро вышагивала по больничным коридорам. Конечно, опираясь на трость, но это было лучше, чем ничего. Тем более, нужно было побольше двигаться, это благотворно влияло на развитие плода. За столь долгое пребывание в больнице, Элеонора познакомилась со всеми, так что очень удивилась, когда увидела в одной из рекреаций незнакомого человека. Элла не смогла определить, мужчина это или женщина, но всё же подошла. Завести новые знакомства никогда бы не помешало. — Доброе утро, — вежливо поздоровалась Элла. — Что вас сюда привело? Вне этих стен никому бы и в голову не пришло завязывать разговор подобным образом, но здесь это было более чем уместно. О чём ещё говорить в больнице, как не о болячках? Даже имя становится условностью, на первый план выходит болезнь, чтобы её было легче вытравить. — Доброе, — человек приветственно склонил голову. У него был притворный голос, как у пересмешника, но, в отличие от этой птицы, человек подражал голосу довольно неумело. — Я с деликатной проблемой. Даже сам я не очень понимаю, что со мной. Элеонора не стала продолжать разговор, только привалилась к подоконнику, чтобы перевести дух. Этот человек показался ей пугающим, он отталкивал от себя одним своим видом. Не похоже было, что он мучается от своей болезни, но с ним явно что-то было не так. — Я прошу ампутировать мне часть тела, — внезапно сказал человек. Его тон был таким же бесстрастным, как и его глаза, которые уставились на белую мглу позади холодного стекла. — Врачи думают, они не согласны, пока что. — Надеюсь, вы скоро поправитесь, — торопливо сказала Элеонора и поспешила прочь, несмотря на то, что нога протестующее заныла. Слова странного человека всё ещё звучали в её голове. Февраль 192… года Метель была похожа на пушистую лапу игривого котёнка. Она закручивала снежинки и так, и эдак, увлекала вниз, а после подбрасывала вверх. Тогда казалось, что снег идёт с земли и растворяется в небе. Хотя, они оба сейчас слились воедино, невозможно было различить, где верх, а где низ. Элеонора сидела в кресле-качалке и, прикрыв глаза, наблюдала, как Ульрик возится с Альфредом. Тот пытался подпрыгнуть так, как ему показал мужчина, но пока что прыжки давались ему с трудом. Ему больше нравилось бегать, но на улицу сейчас лучше было и носа не высовывать. — Ничего удивительного, что опера сейчас не работает, — Элла покосилась на окно. — Хороший хозяин и собаку на улицу не выгонит, в такую-то погоду. — Да, как будто весь мир ослеп. — Ульрик оторвался от Альфреда и серьёзно поглядел на Элеонору. — Как бы Герхарду спокойно добраться до дома. Ни зги не видно, и сугробов, верно, намело размером с дома. Элла нахмурилась, и хотела было сказать Ульрику в ответ что-то колкое, но сдержалась. Незачем было разводить спор на пустом месте, и потом, друг просто волновался за её мужа. В конце концов, они все трое были знакомы уже очень давно. — Только бы столбы не свалило… — задумчиво сказала Элла. — А то останемся без связи. Ульрик закивал и снова вернулся к игре с Альфредом. Кажется, ему никогда было не познать отцовство, хотя, возможно, у него уже имелись незаконнорожденные дети. Герхард и Ханна в этом не сомневались, а вот Элла наоборот. Вряд ли мужчина стал бы проявлять такой интерес к трёхлетнему малышу, будь у него свои дети. С другой стороны, Ульрик мог и не обременять себя отеческими обязанностями, более того, даже не знать, что дети у него имеются. «Как же с вами не просто», — подумала Элеонора, поглаживая свой живот. — «Но я всё равно буду очень рада тебе». Март 192… — Может, нам стоит взять собаку? — Герхард задумчиво отпил кофе и отставил чашку. От горячего напитка вверх поднимался пар и Элеонора немного выпала из реальности, пока наблюдала за ним. Вопрос мужа растворился в воздухе, словно кофейная дымка. — Что ты сказал, дорогой? — Может, — терпеливо повторил мужчина, — нам завести собаку? Это было утро воскресенья, Элла приготовила завтрак, Герхард вымыл посуду и теперь они наслаждались обществом друг друга, пока Альфред играл в гостиной. Боль в ноге стала постоянной спутницей Эллы, но она настолько привыкла, что теперь редко обращала на неё внимание. А приезжающей раз в неделю Каролине неизменно говорила о своём хорошем самочувствии. Правда ведь, кроме ноги у неё ничего не болело, а тепло и вовсе помогало облегчить боль. Теперь Элеонора ходила в великолепном чулке, который прекрасно грел. Это Ханна постаралась, сказала, что давно хотела связать что-то полезное. — Тебе мало забот? — искренне удивилась Элла. Герхард покачал головой. — Вовсе нет, но, мне кажется, Альфред скучает. Всё то время, пока ты была в больнице, он выглядел потерянным. Да, с ним были Ханна и Ульрик, но ему не хватало чего-то своего. — Но теперь ведь я не в больнице, — заметила Элла. — И в ближайшее время туда не собираюсь. Всё наладится. Герхард немного помолчал. Элеонора читала его, как открытую книгу. Нет, её муж не собирался отступать, он придумывал, какие бы ещё аргументы привести. Пожевал губами, чуть нахмурился. Потом глаза его сверкнули. — Но когда появится второй ребёнок, на Альфреда будет ещё меньше времени. Ему нужен друг. — Или тебе? Герхард опустил голову, а Элеонора беззлобно рассмеялась. И у больших мальчиков мечты должны сбываться. Апрель 192… года Раф был достаточно взрослым, понимающим и благодушным, чтобы сразу прижиться в семье. Иначе, как чудом, его появление в доме нельзя было назвать. Люди, жившие через две улицы от семьи Вегенеров, спешно покинули Данию, а пса пришлось оставить. Рафу было три года, они с Альфредом были ровесниками, по человеческим меркам, так что быстро нашли общий язык. Теперь Фредди нигде не появлялся без своего белого товарища, а Раф, в свою очередь, не отпускал своего маленького хозяина слишком далеко. Только вот за счастье пришлось заплатить, причём, очень высокую цену. — Как это отрезать… — Элеонора была в таком ступоре, что даже не смогла задать вопрос. — Почему? — Потому, что может начаться гангрена, и тогда ни тебя, ни ребёнка твоего, никто не спасёт, — резко ответил доктор Торренс. Он был зол на то, что Элла скрывала боли в ноге. — А если бы ты сказала раньше, мы бы что-то придумали. А сейчас уже поздно. Местный наркоз и операция, всё! После её успокаивала Каролина, когда Элла пришла к ней, понимая, что больше ей идти сейчас не к кому. — Возьми себя в руки, — твёрдо, но ласково сказала медсестра. — Да, это ужасно, но, как говорила моя тётка, нечего плакать по разлитому молоку. — Я не понимаю, — всхлипнула Элла, поднося чашку к дрожащим губам и делая неуверенный глоток. — Как можно добровольно позволить отрезать свою часть тела? — Это делается для того, чтобы ты выжила. Сама подумай, если не провести операцию, ты умрёшь. А мы все здесь давали клятву Гиппократа. Не голову тебе отрежут, а всего лишь ногу. Конечно, Каролина волновалась и по-своему сочувствовала подруге. Это чуть согревало душу Элеоноры, но неизвестность всё ещё пугала её. Май 192… года Как мало человеку нужно для счастья, не испытывать боли, только и всего. Элла испытывала странную смесь облегчения и страха, когда впервые полноценно осмотрела свою ногу. Она теперь была совсем не такая, как раньше, заканчиваясь чуть выше лодыжки, но в остальном выглядела здоровой и перестала болеть. Порой, правда, она начинала ныть, но доктор предупредил Эллу, что это фантомные боли. Они должны будут пройти через некоторое время. Однако сейчас это мало беспокоило Элеонору, она куда больше боялась за своего ребёнка. Время от времени низ живота начинало тянуть, малыш толкался, и каждый раз это заставляло Эллу хвататься за живот. Конечно, во второй раз всегда страшнее, потому как знаешь, что тебя ждёт. Посовещавшись, решили, что роды будут проходить дома. Каролина тут же вызвалась помочь. Среди других постоялиц родильного отделения Элла чувствовала себя немного неуверенно. Пусть она и переваливалась с боку на бок при ходьбе, другие мамы смотрели на неё косо. Не каждый день встретишь одноногую женщину, которая собралась рожать. Последние дни в больнице пролетели быстро, а в вечер перед выпиской Элеонора опять наткнулась на странного человека. Несмотря на то, что виделись они месяца четыре назад, не меньше, Элла всё равно его узнала. Хотя, он, конечно, изменился. Похудел настолько, что даже больничная рубашка не могла скрыть его худобу, а лицо было таким бледным, словно из него выкачали всю кровь. Широкие скулы, плечи, ладони. Что он делает здесь? — Как вас пустили? — удивлённо, но спокойно спросила Элеонора. — Неужели никто не понял, что вы… волк в овечьей шкуре? Сравнение пришло на ум само собой, и с языка сорвалось случайно. Глаза человека полыхнули недобрым огнём. — Такие, как ты, глупые, — он с завистью, плохо прикрытой презрением, поглядел на живот Элеоноры. — Помяни моё слово, придёт время, и мы задавим вас, заткнём вам рты. Вы не посмеете и слова сказать против нас. Элла не стала продолжать разговор, отвращение заставило её уйти. Жалость к женщине, которая в муках родила такое, сжала её сердце. Июнь 192… года Копенгаген был отрезан от всего мира плотной дождевой завесой. Порывистый ветер налетал на дома, бился в окна и двери, выл, словно зверь. Потерянный, одинокий, с отчаянной яростью бросался он на ставни и те стонали под его напором, но стояли, не пропускали его, становясь надёжным щитом для всех, кто живёт в доме и того, кто только собирается появиться. — Какой необыкновенно холодный июнь! — Ханна, поплотнее закуталась в шаль и, опустив книгу, поглядела вниз. Там, на пушистом ковре, который, кажется, до сих пор хранил тепло персидского солнца, сидел четырёхлетний Альфред. Он с самым серьёзным видом передвигал лошадей, которые утопали в ворсе, солдатики валялись позади, забытые и своим хозяином, и скакунами. Раф, растянувшийся на том же ковре, внимательно следил за игрой. — Плата за тёплую зиму, — качнул головой Ульрик, стоявший возле подоконника. Он глядел за окно, где уже сутки лил дождь. Улица казалась вымершей, а ещё там наверняка было холоднее, чем в самые суровые морозы. Нет снега, который укрыл бы землю тёплым покрывалом, только промозглый ветер и ледяные капли дождя. — Надеюсь, скоро всё закончится, — многозначительно сказал Ульрик, поглядев вниз. Как будто взглядом он мог пройти сквозь пол, пройтись по коридору в гостиную, самое тёплое место в доме. В комнату, дверь которой сейчас была плотно закрыта, где огонь бросал неясные тени на стены, а серый свет не мог проникнуть сквозь плотно задёрнутые шторы. — И самым благополучным способом, — закивала Ханна, а после вернулась к чтению. Комната погрузилась в молчание, но было в нём нечто необыкновенное. Приглушённый свет лампы, под которой читала Ханна, тихое шуршание страниц и шорох ворсинок ковра, приглушённое сопение пса. Даже шум дождя стал тише, хотя вой не прекратился и то нарастал, то утихал. — Пора бы уже, пора, — наконец, пробормотала Ханна. — Время пришло… — Мне можно увидеть маму? — поднял голову Альфред. Он был похож на щенка ирландского сеттера со своими медными волосами и любознательными тёмными глазками. — Пожалуйста! — Никогда ничего не выпрашивай, — несколько строго сказал Ульрик. — Так поступать плохо, надо уважать себя. — Господь с тобой, Рик, — Ханна с упрёком поглядела на друга, а потом обратилась к малышу: — если бы я могла, я бы позволила тебе повидаться с матерью, но сейчас никому нельзя её беспокоить. Подожди ещё, скоро ты сможешь её увидеть. Альфред вздохнул и вернулся к своей игре. И что значит это «скоро?». Так ему говорили уже много раз, и оно всё никак не наступало. Раф, вторя своему маленькому хозяину, испустил глубокий вздох и мягко хлопнул хвостом по ковру. — Ясно, что торопить события нельзя, но и затягивать с таким делом… — Ульрик не успел договорить. Сверкнула ослепительная вспышка, а в следующую секунду по небу прокатился такой раскат грома, что содрогнулась вся земля. Свет погас, все четверо, находящиеся в комнате, разом вскрикнули, оказавшись вдруг в полумраке, в маленьком доме, окружённом сокрушительной бурей. Завывание ветра теперь проникало в самые уши, поднимаясь снизу, как будто сама земля стонала. Казалось, не капли дождя разбиваются о стёкла, но камни. Оцепенел от ужаса Альфред, сжала книгу в онемевших пальцах Ханна, замер возле окна Ульрик, вжался в пол Раф. Само время застыло перед прыжком, а после, преодолев препятствие, понеслось вперёд с пронзительным воплем. Он был высокий и жалостливый, но заставил всех встрепенуться, отмереть. И снова дождь перестал так громко барабанить острыми кулаками в стёкла, засуетилась Ханна, шурша платьем и щуря глаза, чтобы не наступить на игрушки или на хвост Рафа. — Вы слышали, вы слышали, — всё повторяла она, поскорее пробираясь к выходу из комнаты. Неженатый Ульрик, хоть и был уже не юнцом, слепо последовал за Ханной, потянулся за взрослыми и Альфред, зацокал когтями Раф. Едва все четверо вышли в коридор, держась друг подле друга, как внизу лестницы забрезжил неровный свет. В следующую секунду из полумрака появилось лицо Герхарда, освещаемое неярким светом свечи. — Так и знал, что пригодится, — невпопад сказал Ульрик. В гостиной было тепло и светло после мрака, царившего во всём остальном доме. Элеонора, уже накрытая чистой простынёй, со счастливой усталостью баюкала на руках крошечного младенца. Малышка уже поела и теперь крепко спала, сытая и согретая. — Это девочка, — с гордостью объявила Элла, смотря на всех вошедших с безграничной любовью. — Абсолютно здоровая и очень крепкая, — добавила Каролина, вытирая руки накрахмаленным полотенцем. — Через неделю я загляну к вам, но если вдруг что-то случится, вызывайте меня в любое время. Альфред бросился к матери, с удивлением глядя на сестру, Ульрик растроганно пожал руку Герхарду, а Раф радостно тявкнул и завилял хвостом. — Какое имя вы ей дадите? — поинтересовалась Ханна, ласково улыбаясь, глядя на новорожденную. — Лаура, — в один голос сказали Герхард и Элеонора, и улыбнулись всем, кто был в гостиной.