as with you, so with me

Квентину пять лет, когда на его теле впервые появляется синяк, не принадлежащий ему. На самом деле, Квентин слишком юн, чтобы действительно понять это. Он только знает, что его лицо болит, хотя он не сделал ничего, чтобы заслужить такую боль, и это просто несправедливо. Его отец пытается объяснить ему истинное значение синяка, но каким образом пятилетка должен понять концепт родственных душ, существование одной сущности в двух телах, навсегда связанных между собой? С тех пор это начало повторяться с достаточной регулярностью, чтобы родители Квентина стали обеспокоенно шептаться за его спиной. «Наверное, она много дерётся», — думает семилетний Квентин, потому что родители говорят о его родственной душе исключительно в женском роде, и у него нет никаких причин думать иначе. Поэтому он читает книги о принцессах-воительницах, о мудрой Джейн Чатвин и перестает замечать, как родители переживают из-за алых отпечатков ладоней на его руках. Впервые, когда Квентин действительно все осознает, действительно получает причину для волнения, ему исполняется двенадцать лет. Это вечер пятницы, и Квентин должен был пойти в кино с Джулией, но вместо этого он корчится от боли на полу гостиной, пока кто-то в этом мире истязает ремнем спину его родственной души. Отец держит его за руку, и Квентин уже достаточно взрослый, чтобы стыдиться собственных слез, но до сих пор слишком юн, поэтому он просто желает избавиться от всего этого с помощью отцовских утешений. — Я должен ей помочь, — говорит он спустя несколько часов, когда кровотечение прекращается, и отец заканчивает с наложением бинтов. — Неважно, где она, моя родственная душа нуждается в помощи. — Ты уже ей помогаешь, — печально отвечает отец. — Ты делишь её боль. Всё, что ты принимаешь на себя, облегчает ее собственные мучения. И, возможно, «принятие чьей-то боли равнозначно любви к ним» — не лучший урок для усвоения в столь юном возрасте. К тому времени, как начинается переходный возраст, и депрессия постепенно набирает обороты, синяки, не принадлежащие ему, стали появляться реже. Квентин не хочет пропускать их, но все равно так происходит. Это ощущается эгоистично, отвратительно и жестоко, потому что, конечно же, он не желает страданий своей родственной душе. Но этот человек — неоспоримое доказательство тому, что чёртова идиотская жизнь Квентина имеет смысл. А если он может помочь кому-то, разделив с ним боль, значит, возможно, у него все ещё есть какой-то смысл для существования. Но иногда этого недостаточно. Его госпитализируют, и все доктора, все медработники твердят, насколько суицид — эгоистичное действие, насколько это жестоко — оставить свою родственную душу в подобных мучениях. Квентин, который не чувствует практически ничего в последнее время, ощущает укол вины от идеи причинения кому-то вреда, но… Ну, что ж. Если это его работа — делить чью-то боль, значит тот человек способен забрать и немного его мучений. Потому что Квентину действительно больно все чёртово время. Постепенно ситуация улучшается. А потом все становится хуже, затем снова лучше. И так жизнь обретает схожесть с большим замкнутым кругом. Родственная душа Квентина совершает что-то глупое, что приводит к сломанному запястью, и Квентин учится писать левой рукой. Он поступает в колледж, и каждый день, весь первый год он надеется встретить того самого человека и сразу же узнать его. Но никто не встречает свою родственную душу и мгновенно понимает, кто это. Это занимает недели, месяца, иногда даже годы, чтобы люди узнали, чтобы люди заметили шрам, синяк или порез от бумаги, выглядящие слишком знакомо. Когда Квентин блуждает по залитому солнцем газону Брейкбиллса, его встречает парень, лениво и ужасно соблазнительно растянувшийся на низкой парадной колонне. И никакого внезапного осознания не происходит. Он знакомится с Элиотом Вогом и думает: «вааау» и «как тебе может быть удобно в таких узких брюках?» и ещё, возможно, «привет, можно я буду следовать за тобой всю свою жизнь?» Но это не означает ничего особенного. Почему это вообще должно что-то означать? Спустя несколько месяцев ножовщик проводит лезвием по ладони Квентина, по ладони Элис, по ладони Марго, и ничего не происходит. С каждой минутой этот ритуал становится все более разочаровывающим, но мир неожиданно останавливается, когда лезвие касается ладони Элиота, и Квентин вскрикивает, наблюдая, как кровь стекает каплями на землю одновременно с двух ладоней. Элис удивлённо вздыхает, а тихий шёпот Марго разрушает внезапно создавшуюся неловкую тишину, но Квентин до сих пор не может отвести взгляда от бледного пораженного лица Элиота. — Я не могу жениться на твоей дочери, — Элиот выдыхает, не отводя глаз от Квентина, и это не совсем верно. Ничего не изменилось, им все ещё нужно убить Зверя, а клинок — единственное их решение, и не то, чтобы до этого кто-то считал, что эта левая фермерская девушка может оказаться родственной душой Элиота. Так что ничего не изменилось, за исключением того, что… изменилось, в общем-то, все. Им предоставляют уединенное место в лавке ножовщика, и они отправляются туда, чтобы, что, поговорить? Что, блять, нужно делать в таких ситуациях? Нахождение родственной души должно было быть радостным событием, но теперь, как и все остальное, оно омрачалось приближающейся угрозой нападения Зверя. Квентин сидит на скамейке рядом с рабочим столом, притянув колени к своей груди и наблюдая, как длинные ноги Элиота быстро двигаются от одного конца комнаты до другого, когда он наворачивает круги по небольшому пространству лавки. Квентин понимает, что для Элиота он всего лишь разочарование. Элиот заслуживает такую же величественную родственную душу, как… как он сам. Он заслуживает кого-то, кто отвезёт его в Париж и Лондон и будет действительно знать, чем там можно заняться, кроме как устроить погоню за детскими сказками. Элиот, должно быть, думает о том же, потому что он останавливается перед Квентином и горько спрашивает: — Ты вообще хотя бы гей? — Нет. Я имею ввиду… Я би? Я думаю, что би. Это двадцать первый век, Элиот. Все немного бисексуальны. Элиот смеётся, закатывая глаза, и продолжает наворачивать круги. — Ага, вау, очень утешает, спасибо. — Я переспал с тобой! — замечает Квентин, потому что, ну… Это реально случилось, причём меньше, чем неделю назад. — Ты переспал с Марго, я просто попался под руку. — Да, именно, поэтому я поскользнулся по пути к ней, и упал на твой член своим ртом. По крайней мере, это останавливает Элиота от его яростного хождения, и он поднимает на Квентина поражённый взгляд. — Я не помню этого. Квентин вздрагивает, чувствуя накатывающую волну стыда, и притягивает колени ближе к себе. — Да, ну… Пожалуй, действительно было не так уж впечатляюще. — Я сомневаюсь в этом, — тихо говорит Элиот, и, кажется, он наконец-то смиряется, выпустив всю свою спесь. Стук его обуви отдаётся эхом в лавке, когда он снова подходит к Квентину, чтобы сесть с ним на скамейке всего в нескольких сантиметрах друг от друга. Элиот достаточно близко, чтобы Квентин почувствовал жар, исходящий от него, ощутил себя молью, следующей за огнем. Он чувствовал это с самого начала, — желание вторгнуться в пространство Элиота, не зная как. Неудивительно. Блять. — Ты злишься на меня, — утверждает, а не спрашивает Квентин, потому что действительно так все и кажется. Но Элиот качает головой, переминая в руках ткань своих брюк. Когда он поднимает лицо, в его глазах мелькает та ранимость, которую Квентин уже видел, когда Элиот рассказывал ему о том, как узнал о существовании магии. — Мне страшно, — признает Элиот. — Ты наверняка заметил, что я довольно ебанутый, Кью. Я никогда не думал, что встречу свою родственную душу. Я действительно всегда считал, что сперва умру я, или же он. Это заставляет Квентина вздрогнуть, и он вспоминает о длинных шрамах на своей собственной спине. На его лице, наверняка, отражается чистейший ужас, когда он смотрит в большие и печальные зелено-карие глаза Элиота. — Мои родители всегда переживали из-за этого, когда я… Когда я наливался чёрными и синими красками, а потом еще и истекал кровью. Элиот, боже, мне так жаль! — Ты… — Элиот на секунду задыхается, и затем берет руки Квентина в свои. Квентин позволяет ему, а потом вздрагивает, когда пальцы Элиота проникают под его длинный рукав и касаются выцветших тонких шрамов на запястьях. — Ты так много раз пытался себя убить, Кью. — Не так уж много, — шепчет Квентин, отворачиваясь и отдергивая руки. — Послушай, как единственный в мире человек, который генетически может почувствовать твою боль, один раз — это уже слишком много, — резко отвечает Элиот, и Квентин начинает мелко дрожать. — Я был так… Так зол на тебя в первый раз. Ты не знал, что причинял боль и мне? Тебе действительно было все равно? Но потом… Я просто, не знаю. Я просто хотел помочь. А затем я всего лишь желал забыться. — Мне жаль, — выдыхает Квентин, и он не может поднять голову, чтобы посмотреть на Элиота. — Если это как-то поможет, когда я был в том состоянии… Когда я делал эти вещи, я искренне считал, что тебе будет лучше без меня. «Тебе» в абстрактном понятии этого слова, не именно тебе, конечно же, я не знал тебя. Просто… Я думал, что моей родственной душе будет лучше без меня и моих глупых заебов… Элиот вновь перебивает Квентина, взяв его руку. Квентин смотрит на их переплетенные пальцы, и ощущает, как его ладонь кажется совсем неуклюжей по сравнению с длинными, тонкими и утонченными руками Элиота. — Я так благодарен судьбе, что встретил тебя, Кью, — говорит Элиот, и, возможно, это самые искренние слова, которые Квентин слышал из его уст. «Вещи обычно не стоят того, чтобы переживать за них». Но все же есть редкие, но важные исключения. — Надеюсь, Зверь не убьёт нас до того, как… — До чего? До того, как они действительно узнают друг друга уже в качестве родственных душ, до того, как они поймут, насколько хорошо это может быть? Квентин боится, потому что он до сих пор чувствует себя недостаточным и неполноценным, чтобы вписаться в жизнь Элиота. -…наступит завтрашний день или типа того? — Да уж, — вздыхает Элиот, все ещё не отпуская руку Квентина. Это ощущается… на удивление, приземленно. Квентин всегда считал, что прикосновения родственной души будут ощущаться, как наэлектризованный провод, полные адреналина и неистовой энергии, но оказалось, это совсем не так. И это даже лучше. Прикосновения успокаивают, как безопасное убежище в сильную грозу, как устойчивая поверхность под ногами. Элиот смотрит пустым взглядом в стену, когда Квентин поднимает на него глаза. В последнее время он потратил так много дней, стараясь не смотреть на Элиота, с тех самых пор, как проснулся без одежды в одной с ним кровати и с обернутой вокруг своих бёдер его рукой. Хотя Квентин с самого начала не мог отделаться от мысли, насколько Элиот красивый, со всеми его острыми чертами лица и мягко спадающими кудрями. В данный момент, он казался ещё привлекательнее, позволяя выстроенным защитным стенам немного пасть, обнажая его истинную ранимую сущность. «И он действительно достался мне?» — по спине Квентина проходит дрожь неверия, потому, ну… Это же Элиот. Но он до сих пор не отпускает его руку, следовательно это должно значить, что для Элиота такие прикосновения в той же степени приятно приземленные. Ведь так? — Эй, — выдыхает Квентин и не может отвести глаз от лица Элиота, когда он отвлекается от своих мыслей и смотрит в ответ. — Эй, — передразнивает он с едва уловимой улыбкой. Благодаря неожиданной волне храбрости, нахлынувшей на Квентина, он приподнимается и касается своими губами губ Элиота. Это мягкий поцелуй, едва ощутимый, до того, как Элиот отвечает на него, сперва издав удивлённый вздох. Он пахнет потрясающе, резко и свежо, как крем после бритья, даже после всего времени, проведённого в Филлори. Квентин хочет залезть к нему на колени и продолжать неистово целовать, но почему-то это кажется несправедливым. Он осторожно отстраняется, встречаясь с глазами Элиота, которые выглядят удивленными и, в какой-то степени, удовлетворенными? Элиот улыбается и протягивает ладонь к задней части шеи Квентина, чтобы притянуть его для ещё одного поцелуя, более длительного, медленного и глубокого. Его щетина царапает губы Квентина, и это уже что-то новое, и, вау, кажется, Квентину это нравится. Честно говоря, пожалуй, это лучший поцелуй за всю его жизнь. Хотя, по правде говоря, их было не так уж много, но тем не менее это успокаивает. Он отстраняется, когда понимает, что ему нужно либо успокоиться и подышать воздухом, либо сразу же залезть на колени Элиота и не останавливаться вообще. Элиот выглядит немного ошеломленным, и, честно говоря, это опьянеет. — Не могу поверить, что в прошлый раз мы были настолько в хлам, чтобы не заметить, насколько это приятно, — в попытке отдышаться, говорит Квентин. Элиот смеётся, все ещё не отводя от него глаз, как будто до сих пор не может поверить, что Квентин рядом. — Честно говоря, это довольно типично для меня. Квентин смеётся и кладет голову на плечо Элиота, касаясь его шеи. Элиот сжимает его в своих руках, и это чувство похоже на пазл, наконец-то сложившийся воедино, настолько хорошо они подходят друг другу. «Он именно тот человек, который был создан для меня, всей душой и всем телом, — думает Квентин. — Как я не понял этого сразу?» — Я не позволю Зверю тебя убить, — шепчет Квентин с такой уверенностью, для которой он, пожалуй, должен обладать гораздо большими магическими силами, но в данный момент это не имеет значения. Он никогда не был ни в чем так уверен, как сейчас. — Я не позволю, чтобы все закончилось до того, как начаться. Элиот рефлекторно сжимает его крепче в своих объятиях. — Только не умри из-за своих стараний, — серьёзно отвечает он, и Квентин сглатывает. Это действительно странное чувство, когда твоя жизнь имеет для кого-то значение. — Я сделаю все, что в моих силах.