Найди меня

*** -Меня это все невозможно бесит! — орет Хосок, ходя кругами по небольшой однокомнатной квартирке, пока она выслушивает его, сидя на светлом диванчике в углу залы. — Как меня это заебало! Он меня заебал! Со своими чувствами, хуювствами и всем, блять прочим! Хосок горит изнутри, пылая огнем и искрами, когда ругается на когда-то лучшего друга. Да, они с Юнги больше не друзья, а все из-за того, по скромному мнению самого Чона, что старший все испортил сам, раздробив многолетнюю дружбу тупой любовью. Все было замечательно до осени пятнадцатого, когда Юнги вытянул его на прогулку по почти ночному Сеулу, жертвуя их сном, и на одной из детский площадок признался во всем. Сказать, что Хосок ахуел от «Хоб-а, я люблю тебя. Не так, как Чимин и Тэхен, или Джин с Гуком, а… Как ты любишь Бону» — вообще ничего не сказать, честно, потому что в этот момент парень умер и родился снова, пробывая в полнейшем разбитом ахуе. В ту ночь он позорно сбежал в студию, не видя других вариантов, просто от того, что все было слишком странно, слишком ненормально и слишком. Вот просто слишком! На какое-то долгое время они перестали общаться. Просто обходили друг друга, хоть Хосок и ловил на себе заинтересованные взгляды, которые изучали его фигуру, скользили по обнаженному телу в гримерке и так далее по послужному списку достойного и неумелого гея. Хосок рассказывал это Боне, всегда делился с ней всем, что происходило, утешал себя в ее руках и словах, но все перевернулось еще раз совершенно недавно: он случайно подслушал разговор Юнги и Чимина… Чимин ревел в три ручья, пока Юнги совершенно холодно объяснял ему на пальцах: их истинность ничего не стоит. Истинность… Такое важное слово, такое важное чувство, от которого Мин просто взял и отрекся, обрекая и Чимина, который его, в отличии от своей пары, любил. С этого дня Хосок стал откровенно зол на Юнги и это выражалось чуть ли ни во всем абсолютно. Говорили ли они о работе, о буднях, о чем угодно, впрочем, все выводилось на одну тему и новые крики, и злость. -Ты просто устал… — Выдыхает Бона, когда видит, как Хосок остановился посреди комнаты, весь красный от злобы. Она подошла к нему со спины, совершенно маленькая рядом, обняла, укладывая кое-как свою голову на чужое плечо и руками поглаживая твердую грудь. Хосок пришел к ней около пары часов назад, налетая, обнимая и задавая, кажется, тысячу и один вопрос. Девушка, откровенно честно, ничего не понимала, лишь отвечала на какие-то дурные вопросы, а потом и вовсе захохотала со смешного лица любимого, поцеловала, говоря, что в полном порядке в свой выходной и чувствует себя прекрасно, что нельзя сказать о самом Чоне, который как с пальмы свалился. Она провела его в дом, напоила чаем, и в какой-то момент Хосок затих, долго смотря в телефон, где она видела чат с Намджуном, а потом он, уже когда давно отложил телефон и просто разговаривал с Боной ни о чем, опять получил сообщение на телефон и понеслась душа в рай. -Наверное… — удручено соглашается Чон, выдыхая полной грудью и разворачиваясь к Боне, чтобы зарыться в ее волосах носом, но… Все не то… Он все еще чувствует ее любимый шампунь с запахом ванили, но… Совершенно не ощущает ее запаха. Того самого тонкого горького шлейфа грейпфрута, который чувствовал за тысячи километров… Он просто пропал. -Из-за чего вы с Юнги поссорились? — спросила девушка, смотря на ровные черты лица, и Хосок тут же вытягивается в лице, хмуря брови. Он знает эту эмоцию Боны: она спрашивает так только когда это что-то из разряда редкостного, чего обычно не было… Но разве они с Юнги не ругаются чуть ли не каждое утро? -Из-за того же, из-за чего и в прошлый раз? — как бы спрашивает Чон, смотря на возлюбленную и та закатывает глаза. -Если ты устроил такую истерику из-за того, что вы опять биты не поделили, то просто отдайте запись Чонгуку как и три месяца назад — вы на его фоне, в плане битов все еще чайники, — выдыхает девушка, — И в этом проблема? Впервые вижу, чтобы ты так сильно злился на Юнги. -Это, разве, наша последняя ссора? — хмуриться Хосок, смотря на Чхве. -Ну, если ты мне все рассказываешь, и я знаю все, то да. — Кивает уверенно она, — Юнги вечно в студии ругается с Намджуном, а вы с ним — редкое дело, так что конечно я все помню! Или ты, падла, мне что-то недоговариваешь? Хосок опустил голову, задумываясь. Он покачал головой, отвечая жестом, что «нет», все он ей рассказывает и вообще он как облупленный, совершенно нагой перед ней, но… Сообщение Намджуна и ее слова… Он запутан. -Давай поспим, а то ты просто мега странный сегодня, — смеется Бона, щелкая Хосока по носу, — Завалился ко мне, начал допрашивать, будто я в ДТП попала, а теперь еще и ругаешься из-за чуши. Давай-ка поспим, а то у тебя крыша, походу, от недосыпа едет в далекие края. Хосок пропускает на лицо улыбку, соглашаясь и идя к тому самому дивану, с ночи не сложенному, хоть часы и показывали второй час дня. Он скидывает с себя верхние вещи, идя к комоду, в котором давно завалялись его же спортивки, которые иногда надевает и сама Бона, и находит их на своем же месте: как всегда сложенными аккуратно, у правого края. Он натягивает их, оставаясь с голым торсом и идет к Боне, которая так же откинула шорты, уже залезая под одеяло и зевая. Он ее разбудил и чувствует за это толику вины, ведь она могла бы и еще поспать утром, хотя сейчас это, фактически, не имеет никакого значения. Хосок аккуратно ложиться к ней, обнимая со спины и так привычно ныряя руками под ее футболку, обнимая крепко и любовно. Его нос утыкается в ее шею и все же что-то в ее запахе осталось тем же… Что-то в его Бо не изменится никогда. Сообщение от Намджуна так и висит в его телефоне без ответа… Все вечером, когда он вернется в общежитие отдохнувшим и расслабленным после времени проведенного в небольшой квартирке в действительно криминальном, но дешевом районе Сеула, откуда Бона съезжать отказывалась, не принимая помощь парня. Все пройдет. Все останется позади, и эти проблемы — тоже, а пока лишь сопящая Чхве под боком, ненавязчивый шорох увлажнителя воздуха, пускающего клубья пара и зашторенные окна, создающие приятный полусумрак. *** В общежитии по всем меркам непривычно напряженно и тихо. Они всей оравой, за исключением всего лишь двоих, искали все, что могло бы помочь им разобраться с тем, где они и что произошло, и когда, через пару часов всеобщих поисков, они нашли достаточно, чтобы сделать выводы Тэхен просто ушел. Следом пропал Чонгук, позже выходящий из их общей комнаты, качая головой и просто прося не входить туда. Он быстро навел две кружки какао, возвращаясь в небольшую комнатушку, а остальные так и остались в незнании. Чимин ушел незадолго после младших, сказав, что у него болит голова и он хочет спать. Что-то было в его лице расслабленного и смиренного, чего там уже давно не было. Кажется, он был единственным из них всех, кто в таких переменах видел что-то свое, но лучшее. Юнги так и не выходил, а Сокджин затих, утыкаясь носом в шею Намджуна, лежащего рядом на диване и перебирающего его пряди. Все изменилось кардинально сильно, безвозвратно и печально. По сути, все то, к чему они привыкли с рождения, просто рассыпалось в прах, развеялось по ветру и, как сказал бы Сокджин, не будь он так подавлен, помахало ручкой на прощанье. Намджун чувствовал, как иногда Джин глотает слезы, не давая себе заплакать и растечься лужей, держа себя в руках. Старший, после услышанного, тут же побежал за телефоном и очень сильно распереживался, не найдя контакта своего папы, от чего побелел, выискивая хоть что-то и затих, находя подпись «Мама». Он тут же поплелся в комнату, игнорируя Юнги под одеялом, сидящего моськой к стенке, начал разрывать свой прикроватный шкафчик в тумбе и нашел старую фотографию, вот только заместо родного лица мужчины далеко за сорок, который его выносил и родил он увидел женщину, имеющую много сходств, но… Это был не папа… После этого Сокджин перестал разговаривать вообще, затихая и лишь иногда давя обратно слезы. Намджуну было не менее тяжело, но он держался, старался рассуждать, думать и поддерживать как мог. В каком-то роде он был спокоен, полностью сконцентрирован и собран, но внутри все так же метелью вилась вьюга. Он не знал, что делать, от этого становилось еще хуже. Время тикало стрелочками уже ближе к девяти, когда Джин спал на нем, Чонгук так же сказал, что Тэхен уснул, а Чимин вполне себе спокойный и даже какой-то радостный выходил пару раз, наливал себе чай и уходил смотреть фильмы. От Юнги из его комнаты не было ни слуху, ни духу, но что-то Намджуну подсказывало, что он все еще там, все еще сидит и дуется, обижается на Хосока, хоть Ким и не знает на что именно. Вокруг было тихо и уже тепло, солнце стремительно покинуло горизонт около получаса назад, так что из освещения остался только свет из ванной и кухонной арки. Дверь в прихожке открылась тихо, почти невесомо, как это умели лишь троя человек: Хосок, Чимин и Чонгук, и одного из них как раз не хватало дома. Чон аккуратно прошел внутрь, закрывая обратно дверь, привычно щурясь, когда ручка едва скрипнула, но выдохнул, понимая, что тот совсем глухой. Обувь с ног сниматься совершенно не хотела, но прошлось ее стянуть правдами и неправдами, от чего звук копошений был более громкий, чем этого хотелось, но парень справился проходя в гостинку, но тут же столбенея. -Я тебя все равно слышал, — выдыхает тихо Намджун, едва приподнимаясь, чтобы не разбудить Джина и выдыхает. — Где был-то хоть? Я звонил в компанию, но мне сказали, что не видели тебя там. -Я был у Боны… — выдыхает парень, понимая, что бегать больше не от кого. Намджун раскрывает глаза, а потом задумывается ненадолго, кивая себе. Все же, что-то между этими двумя бегало уже около года, может быть и больше. Ким выдыхает, решая не озадачивать его дополнительными вопросами, и лишь прикрывает глаза обратно. Он слишком устал за сегодня. -Чимин у себя фильмы смотрит, — говорит отстраненно Намджун, — Думаю, он будет рад тебе. -А этот отмороженный где? — задает вопрос Хосок, и Намджун его прекрасно понимает, смотря на Чона внимательно, будто не верит в услышанное. -У себя. — Он кивает в сторону двери в джинову и юнгиеву комнату, — он так и не выходил, как ты ушел в двенадцать. -М-да, просидеть в закрытом помещении десять часов без передышки… — закатывает глаза Хосок, — узнаю. Говорит он, начиная уверенно идти в ту сторону. -Ты что, реально к нему собрался? — обеспокоенно спрашивает Намджун. -Когда-то я должен был с ним нормально обсудить это… — выдыхает устало Хосок, потирая шею. — Время пришло. Он договаривает это уже около самой двери в комнату самых старший и улыбается ободрительно, показывая, что все в порядке, все хорошо, он справится. Ручка двери открывается тихо, почти невесомо, и он тенью ныряет внутрь, тут же прикрывая за собой вход. -Съеби от сюда, будь добр, — говорит голос из темноты и Хосок щуриться. -А нет, дорогой, иди нахуй, нам с тобой поговорить надо. -Если тебя на это надоумила твоя девушка, — Мин выделяет последнее слово, — то иди к ней в пизду и не выебывайся. -Как грубо. — Фыркает Хосок. -Как есть. Вокруг сплошной мрак, не видно ничего, даже от толкого потока света из едва ли не до конца зашторенного окна. Чон выдыхает тяжко, садясь на пол у двери и припадая головой к шкафу. Ему тоже тяжело, но бегать от этого уже не возможно. Где-то в глубине комнаты отдается ритмичный звон часов, Хосок даже знает каких: виде этого идиотского Кумамона, которого сам же и подарил Юнги на дверь рождения года два назад, стоящие на полочке рядом с его кроватью. Вокруг тишина, даже не слышно шороха одеял, а ведь Чон уверен, что Юнги именно на кровати, не иначе, просто потому что он всегда так делает: когда о чем-то не хочет говорить, прячется, будто ему пять. Наверное, это единственная его черта, которая жутко бесила Чона всегда. -Знаешь, — начинает Хосок, — просто выслушай сейчас и все. На этом правда для меня будет все. — Все это, от чего-то дается сложно, но Чон лишь выдыхает носом, слыша недовольное сопение в ответ и от чего-то улыбается. — Я сожалею, что не сказал этого сразу. Два года не мог сказать, но… Я говорю тебе «Нет», Юнги. Я ответил на твои чувства, впервые не сбежал, надеюсь, хотя бы этим ты доволен. Прости, что бегал от тебя, прости, что не говорил с тобой. За все просто прости. Бона сказала мне, что… Здесь, мы никогда не ссорились раньше о чем-то важном, максимум пару раз за все эти годы, так что считаю, что это отличное начало для нас. Хосок не ждет ответа, лишь встает на ноги, отряхивая задницу и разминает затекшую за день спину. Он уже готов уходить, стоит, держа в руках дверную ручку, а потом добавляет, на грани слышимости, тихо: -Если ты решишь все оставить, я оставлю это все так, будто ничего и не было, — говорит он, зажмуриваясь, — Юнги… Нет… Юнги-хен. Только ты можешь спасти нашу дружбу… Пожалуйста, помоги ей выжить. И Хосок уходить, оставляя после себя лишь все тот же мрак и гордое одиночество внутри Юнги. Он запутан не меньше прочих, а может быть и даже в разы сильнее. ***